Преступник и его тень

Скрипит и кресло, осунулось чиновника лицо,

Свеча горит, тем самым разрушая собственное тело,

Дает тепло бумагам и чернилам,

Перо вонзилось остриём в словцо,

Внизу осталась место, где печать двукрыла,

Прошла уж пар лет, как Фердинанд упал,

И жизнь разбилась на куски, после удара, до.

Но все же министерских дел судьба не изменила.

Зигфрид:

– Твой образ снится мне,

Пропал мой сон, безумие свое топлю в вине,

Умом я стал невзрачен.

Твой образ и в луне, и в Солнце золотом, везде!

Он легок, но тяжел, он светел, он и мрачен,

Но для меня не мир опасен,

Опасна красота твоя была.

Безмолвный, безразличный взгляд

Твой страшен.

Он больно в сердце бьет,

Как ни один кинжал, он острый,

Он из меня веревки вьет,

Когда-нибудь он ранит,

А может, наконец, убьет,

Какой же я несчастный,

Страданий труд имею я напрасный.

Поезд, стук колес,

Тебя я встретил там одну,

Стук сердец,

Разбитых в дребезги

Под весом юных грез.

И фонари, что впереди, что позади

Сползают в яму и на полпути

Тускнеют, угасают,

А позади останутся не пройдены пути

От кухни до кровати.

Зигфрид еще долго не спит, на столе горит свеча, открыта счётная книга, документы стоят в стороне, хозяин дубового стола задумчиво смотрит на огонь, его мучают головные боли. Он одинок и немощен, но грозен и опасен, он – опытный бюрократ; не осторожный взгляд, слово, всё помнит он, этот судебный гад, эта змея, в обличье судьи мирского. Зигфрид любит власть, и если у него ее отнять, то старик непременно сойдет с ума, он тронется и умрет, раньше, чем его замучает недуг и только важность жаром своим подпитывает в нем угли, абсолютно полом существе.

Зигфрид:

– Благо для других

Сокрыто столь полно

В поступках окрылённых,

Их действие настолько велико,

Что мне противно целиком оно.

Зигфрид всегда ненавидел законы, они мешали ему судить. Молодым, а больше старым, старик полюбил деньги. Заработок, взятки, обогащение всецело поработили его, и вряд ли сыскался бы такой наглец, своим скряжничеством попытавшийся перебороть Зигфрида, имеющего секретные сбережения, дома, дворцы, плантации, суды, о да! Суды, свои карманные суды и военных, и чего только не имел старик через своих поверенных лиц. И он, будучи человеком неглупым, понимал, что смерть лишит его всего, и он ревновал свое богатство к смерти.

Не выгодно добро,

Оно мне и не ведомо,

Когда ни роста, ни процента не дано,

И ни за жалость, ни за милосердие,

Наживы не имея – я не приложу усердия.

Что чернь мне? Что мне нищий смерд?

Я повелитель, я земной Гефест!