Россия, лихие годы: рейдерский захват

– Таню.

– Она взрослая!

– Очень взрослая. Поэтому ты скажешь ей ехать со мной домой.

– А если не скажу?

На это у меня не было готового ответа. Тогда хрен с ними со всеми, если такой жизнью хотят жить. Позвоню ее деду, пусть сам внучку забирает, если у него лучше получится. Нашел ее, – а забирай сам. И поеду домой спать на мягкой кровати, и без комаров. Но в тишине вопроса вдруг послышался снизу шум подъехавшей автомашины, хлопнули по очереди две дверцы. Гуталин прислушался и беспокойно повернул к окну голову. Я обернулся на Таню, – она тоже напряглась.

– Кто это?

– Хозяева.

– Что им надо?

– Слушай, как тебя, Коля, сейчас базар будет. Лучше скажем им – ты наш знакомый, музыкант, и все дела. Случайно зашел, мы не приглашали. Тебе ж будет лучше. Это крутые. Братки. Типа.

– Чего ты боишься?

– Неважно. Только не возникай при них. Я тебя прошу, это такой народ…

– Ты деньги у них за это брал?

– Неважно. Брал – не брал, что тебе? Ты понял? Уже идут.Скрипнула садовая калитка.

Я взял Таню за руку.

– Идем со мной, прямо сейчас, вещи Гуталин привезет. С нехорошими ты связалась. Добром не кончится. Поехали, Таня.

Она неожиданно вдруг слабо кивнула мне. Я за руку повел ее к двери, мимо шепчущего телевизора, к двери. Но внизу, на первом этаже, уже щелкал замок входной двери.

Мы спускались по пологой и узкой лестнице, я не отпускал тоненькую девичью руку, вел ее за собой. Я уже опустил ногу на последнюю ступеньку, когда входная дверь распахнулась, и один за другим появились двое. Крупные мужчины в летних рубашках. Глаза их еще привыкали к сумеркам помещения, – но они сразу замерли как две большие кошки, заметив нас на лестнице.

– Привет, – произнес первый, осклабившись. – Далеко?

– Домой. – Я сразу узнал того, кто стоял в дверях первым, я видел его в кабинете Портного с дробовиком в руках, курносого. Он узнал меня тоже.

– Зачем девочку от нас уводишь? Ей с тобой не хочется, – сказал курносый

– Хочется. От дверей!

– Ты что, мужик… – он сделал шаг навстречу со сжатыми кулаками. Второй страховал сзади.

Я отпустил руку девчонки и приготовился. Я стоял на ступеньку выше, сейчас это было преимуществом. Я не подпустил его ближе, а сделал выпад и ударил носком тяжелого мотоциклетного сапога ему в колено. Он выдохнул и чуть согнулся от боли, и я ударил вниз, правым кулаком в висок. Такой удар – лучший в профессиональном боксе, он укладывает в нокаут вернее, чем в челюсть. Но только если выполнен от корпуса, всей массой, а не одной рукой и сверху вниз, как получилось сейчас. Он повалился набок, задев лестничные перила, те с треском переломились, и он перелетел через них на пол. Больше я за ним не следил: рука второго медленно и угрожающе потянулась за пазуху, под расстегнутую рубашку.

Оружие появилось в руках каждого из нас одновременно.

У него был «Макаров». Стал бы он его применять или нет, – вопрос для судебных прений адвокатов. Если бы, конечно, я остался живой и здоровый и подал бы на него в суд. Но рассчитывать на такое было легкомысленно. С другой стороны, для меня «Макаров» в его руке был как зеленый свет светофора, – закон сейчас был на моей стороне: возникала прямая угроза жизни, и не только моей.

Я сразу увидел место, куда мой нож должен был войти ему под кожу. Полоска на рубашке, не шире банковской карты. Много есть мест на человеке удобней, – и любой бы суд оправдал меня, … – но этот человек был бы уже мертв. Это и широкое брюшко с тугим желудком и мягким, как подушка кишечником. Это и сердце, ненадежно укрытое тонкими и хрупкими ребрышками, и белая нежная шея, прямо-таки зовущая к себе из распахнутого воротничка… И все это такое большое и широкое…

Но нет, пусть он живет, только правая рука с пистолетом должна упасть плетью с подрубленным сухожильем у ключицы! Пожалуй так… Еще секунда, и мушка его пистолета тоже выбрала на мне что-то. Но за моей спиной, вцепившись в перила, эта девчонка, – и мне не отступить на шаг, чтобы уместить в полете нож точно на один оборот. Он глядел на мой нож с усмешкой, не понимая опасности, – никто из них не догадывается, что мой ножик умеет летать. Но боковым зрением я видел, как уже поднимался с пола курносый.

Я метнул нож, опрокидываясь на спину, на девчонку, чтобы добавить нужные мне пол-локтя. Где-то в падении, его плечо как будто вспыхнуло в моих глазах, – и я выкинул руку с ножом. Оборот блестящей стали, круглая молния, и сразу в дачной тишине влажный хруст. За ним удар тяжелого «Макарова» о половые доски. Я спрыгнул со ступени лестницы и ударом сапога откинул пистолет, – тот, крутясь волчком, отлетел под столик перед плетеными креслами. Тот еще стоял, сразу обмякший, с ужасом глядя на торчащую в его плече черную стальную пластину. Постоял и медленно осел на пол. Справа от него, курносый уже поднялся, готовый ввязаться в свалку, но теперь в нерешительности замер. И я медленно обнажил из-под рукава второй нож. Бочком куреносый двинулся к двери, не спуская с меня глаз, и юркнул наружу. Я оценил вероятность того, что он вернется обратно с дробовиком. Вероятность эта была мала.

Но тут картинка была ужасной, – я представил ее глазами девчонки. Поэтому я обернулся к ней, погладил по плечу и тихо попросил:

– Поднимись наверх, собери вещи. – И она охотно, как коза, пустилась вверх по ступенькам.

Я повернулся к раненому, – тот уже сам вытаскивал нож из руки и с ужасом глядел на стекавшую с него кровь. Лучше бы он этого не делал, сам не вытаскивал, но уже было поздно.

– Аккуратнее, я тебе помогу. И брось нож на пол.

Он его не бросил, а как драгоценность осторожно положил на пол. Психологический шок это называется.

Я оценил рану и кровотечение по пятну на тонкой рубашке и снял с вешалки махровое полотенце.

– Повернись, я осмотрю. – Со стороны лопатки краснело пятно меньшее, но все равно это был случай для скорой помощи. Я обмотал ему полотенцем плечо, и положил на бандаж его ладонь.

– Прижимай, сейчас я вызову скорую помощь. Если хочешь, чтобы скорей приехала, скажи мне адрес этой дачи. И еще, – попробуешь бежать – остановлю. – Тот кивнул с закрытыми глазами.

Я вынул мобильник и сделал два кадра встроенной камерой. Первый – общий план: его на полу, второй крупно – одну физиономию. Переключил на видео и снял панораму. Затем я сел в плетеное кресло.

Первый звонок по 102. Назвал себя, объяснил ситуацию:

– Она в розыске уже неделю, дело ведет следователь Шаров из Южного округа, дайте ему знать. Есть раненый… при попытке применить огнестрельное оружие. Врач нужен. Скорее.

Второй звонок следователю Шарову – на его мобильный телефон, потому что было воскресенье. Ответил сразу, но долго не мог понять, кто я такой.

– Я – Соколов. Помогаю знакомому. Софронов – его фамилия. Внучку ему нашел, здесь она, со мной. Я вызвал полицию, держите с ними связь.

Третий звонок в коттедж Софроновых. Я набрал телефон коттеджа и сразу услыхал знакомый мне бархатный сексуальный голос. Я попросил к телефону Ивана Петровича

– Это вы? Я вас узнала. О Тане что-нибудь?

– Все хорошо с Таней. Дед ее дома?

– Да, да. Все хорошо?

Странно было услышать удивленные нотки. Но объяснимо: больше недели «без вести» – это почти всегда навечно. На заднем плане в телефонной трубке мощно ухал собачий лай.

– Нашел? Где Таня? – услыхал я.

– Со мной. Все хорошо. Через час привезу.

– Ну ты, молодец! Рядом она? Дай трубочку.

Я крикнул «Тяня!», и она кубарем слетела вниз по лестнице.