Восстание

консервов.

Антон потянулся к бутылке, но Кирилл его опередил, помня историю предыдущего долива. Разлил поровну сначала, потом подумал и восстановил справедливость, плеснув себе ещё.

Коньяк, до того напоминавший о себе лишь жжением в пустом желудке (не ели-то они с самого утра), внезапно ударил в голову. Кирилл вежливо кашлянул, проверяя, театральная пауза у друга или он уже закончил. Антон посмотрел с интересом, выйдя из образа. Значит, закончил.

– Вообще-то, мне, конечно, Блок больше нравится… – как будто извиняясь, пролепетал захмелевший Кирилл.

– Ну конечно! – ухмыльнулся Антон. – Именно поэтому ты трясся, как осиновый лист, сегодня весь день.

– А ты, можно подумать, нет?! – Кирилл обиделся искренне, хотя Антон рассмеялся и похлопал дружески его по плечу. – С самого начала, когда только идею я озвучил, это была просто фантазия! А теперь это – статья, понимаешь?!

На слове «статья» он так активно кивнул в сторону друга, будто собирался врезать ему лбом в подбородок.

– Какая статья? – Антон развёл руки, как на досмотре в аэропорту. – За хищение в особо крупном идеологическом размере?

Шутка ему понравилась первому, и парень залился звонким, счастливым и беззаботным смехом. Кирилл с удовольствием подхватил.

– Ну серьёзно, – отсмеявшись, добавил Антон, – за что статью, какие ценности, какая стоимость? Максимум – это хулиганство. Мелкое.

Он откинулся на кровать, довольный собой, непроизвольным движением ноги запнул футляр с Лениным подальше в подкроватную пыль, скопившуюся за пару месяцев без генеральной.

Пахнуло лёгким сладковато-пряным ароматом. Может, от бальзамирующих веществ, пропитавших мумию. А может, и от остатков анаши под нехитрым двойным дном ящика. Её когда-то возили из родной Киргизии те самые знакомые музыканты, так и не покорившие Москву ни музыкой, ни наркотиками, и распродавшие по такому случаю последние вещи.

– Пятнадцать суток, Кирюха, я считаю, – продолжил меж тем Антон, – это вполне здравый риск и разумная плата, когда на весах с другой стороны такие возможности!

– Мда… – Кирилл полуобернулся к столу, облокотился об него локтем и положил голову на слегка сжатый кулак. В этой позе роденовского мыслителя было очень удобно созерцать остатки в бутылке, размышляя о перспективах, чем Кирилл немедленно и занялся.

– Иногда и правда стоит топить Россию Блока, все эти нюни! – внезапно посерьёзнев, сказал Антон. – Большие дела требуют больших жертв и решимости.

«Ничего себе его торкнуло!» – про себя удивился Кирилл.

– Давай лучше допьём, а то я нить теряю, – продолжил он.

Посмеялись, допили. Вечер заканчивался неплохо. Тревожила, правда, ещё пара проблем.

Во-первых, надо было решать вопрос с мозгом. Денег осталось только на один билет до Питера и обратно. Там содержимое головы Ильича хранилось в склянке в Институте мозга среди прочих мозгов выдающихся россиян. Решили, что поедет Антон. Заодно и с родителями встретится. Кроме того, он уже нашёл подрабатывающего в институте знакомого парня, что учился с ним в одной школе, класса на два младше. Дело обещало быть лёгким: ни охраны толком, никакого режима секретности, обычная разруха научных учреждений.

– Сердце же ещё было… – уже расправляя свою постель, заметил Кирилл.

– Да кому оно нужно, это сердце? Даже непонятно, где оно хранится, – отмахнулся Антон. – К тому же сердце сейчас чисто теоретически можно вырастить из стволовых клеток. Это же мышца, не более.

Ленин, пересыпанный пылью от киргизской анаши, продолжал источать тонкий аромат. Парней клонило в сон.

***

У отца Всеволода, в миру Петра Севостьянова, надо признать, с детства была каша в голове. Нет, он не был дурачком, наоборот, мальчик способный к науке, но с мышлением нестандартным. Ему бы в физику или астрономию, сейчас бы чёрные дыры изучал с большим успехом. Как раз и папа был физик; мальчик родился в Новосибирске, детство и юность прошли в Академгородке. Казалось, всё на роду написано. Но нет, Петя проявлял склонность к гуманитарным дисциплинам. И книжки читал всё более и более странные по мере взросления. К старшим классам уже научился определять признаки масонских заговоров в текстах любого содержания, от классической литературы до пропагандистских статеек.

Как-то в гости пожаловала Петькина прабабка. Было подозрение, что приехала умереть в тепле да заботе. Но, заметив успехи молодого Севостьянова в изучении религиозных текстов (а к тому времени Петя наизусть знал «Откровение» Иоанна Богослова), бабка планы поменяла, и жизнь к ней вернулась. Заодно появилась невесть откуда взявшаяся миссия – наставить парня на истинный путь.

Под напором прабабки Петя нашёл призвание, хотя и с оговорками. Но оговорки эти научился оставлять при себе.

Благо за чистотой помыслов жителей Академгородка в те годы всё ещё пристально следили люди в штатском. Потому сектантов не подпускали к нестабильным учёным умам на пушечный выстрел. А то бы точно быть Петру Севостьянову сейчас продвинутым адептом каких-нибудь «Свидетелей судного дня».

За одним не могли уследить ни люди в штатском, ни папа, ни мама: когда отпрыски других учёных штурмовали мехмат да физфак, Севостьянов тоже поехал в Москву. Не доехал всего-то пятьдесят километров. Тихонечко, без шума поступил в Загорске в духовную семинарию. После чего отправил домой краткую телеграмму с благой вестью.

Маму отпаивали валокордином неделю, папа самостоятельно лечился коньяком. А прабабка на радостях укатила обратно в свою деревню, где через несколько дней, с осознанием выполненной миссии, благополучно умерла во сне без всяких физических и духовных страданий.

Ближе к окончанию учёбы в семинарии случилась с тогда ещё Петром мистическая, как он считал, история. Поспорили жутко с семинаристами на тему грядущих конца света и судного дня. Долго спорили и вдохновенно, не так, как мужики на кухне препираются о политике за бутылочкой-другой, а с цитатами из Писания, Отцов церкви и апокрифических источников. Но дело всё равно чуть до драки не дошло. Семинарист Севостьянов убеждён был, что конец веков наступит вот-вот в виде глобального ядерного катаклизма. А предвестником считал пришедшего недавно к власти Горбачёва с его новомодными идеями и претензиями на всеобщую любовь.

– Чистый же Антихрист! – с блеском в глазах кричал Пётр в пылу спора своим оппонентам.– Даже и отмечен он диавольской печатью!

Те не соглашались. Родимое пятно за печать не признавали и в ядерную войну не верили. Рассорились, в общем, в дым.

Тем не менее аргументов хитросплетённых Пётр привел столько, что, хоть и не убедил никого, но в сомнения вверг. До ночи они молились истово и свечи жгли. А ночью случился страшный пожар. Все спорщики, кроме Пети, разобидевшегося и ушедшего спать к друзьям, погибли в огне.

Пётр каялся долго, страдал, пытался найти знаки в этом страшном событии, в конце концов отчаялся и перед поступлением в духовную академию принял постриг. Нарекли его Всеволодом в ознаменование начала новой, равноангельской жизни.

Конца света так и не случилось, и успешно окончивший академию иеромонах Всеволод отправился служить в родной Новосибирск. Впрочем, и в новой, монашеской жизни бывший Петя Севостьянов от вольнодумства не отказался. Служба под началом старших чинов его тяготила.

Вскоре нашёл он троицу жаждущих покаяния и прощения грехов бандитов (а годы шли уже девяностые, такого добра в России было завались) и на их пожертвования возвёл церковь в посёлке городского типа Знаменский, где прихода не было ещё со времён революции. Там и остался. Новосибирская митрополия была не против, а если честно, то и обрадовалась.

Храм нарекли именем святой Прокулы, и тут сказалась давняя страсть Пети Севостьянова к оригинальности. Никто в митрополии вспомнить не мог, чтобы церкви где-то носили имя супруги Понтия Пилата, но кто же запретит? Святая есть святая, она же и сон про Иисуса видела, и мужа своего от казни отговаривала. Возражать не стали, к тому же иеромонах беспокойный всё подальше.

Отец Всеволод служил в церквушке двадцать лет, всеми позабытый, безо всякой карьеры. Поначалу проповедовал он осторожно, как-никак, а паства была никем не окормляемая чуть не столетие. Но постепенно вошёл в раж. Верил отец Всеволод искренне и в предсказания Нострадамуса, которые сам и трактовал, и в календарь майя, и в планету Нибиру – во всё, что сулило скорое избавление от грехов мира. Сложно сказать, откуда взялась в нём эта одержимость предстоящим концом света, никаких психологических травм в детстве вроде не было. Но умом он был настолько блестящ, знаниями энциклопедичен, а речами убедителен, что со временем к нему на проповеди апокалиптичные в большинстве своём потянулись православные со всего района. Даже из сёл, где церкви были старые и священники не полные дураки.

На отца Всеволода регулярно шли жалобы и анонимки в митрополию, но в ответ было глухое молчание. Переспорить «одержимого», как его давно за глаза звало новосибирское высокопоставленное духовенство, было практически невозможно. Монашеские обеты он блюл безукоризненно, в связи с чем был не только незапятнан, но ещё и обладал кучей свободного от грешных дел временем, которое посвящал целиком теологическому и не только образованию.

К тому же сектанты всякие да проповедники различных традиционных конфессий обходили Знаменский район стороной – такова была сила снисканных иеромонахом Всеволодом авторитета и народной любви.

В общем, всё было не сказать, что контролируемо, но стабильно и предсказуемо. Пока отец Всеволод, одним из первых в Знаменском освоивший всемирную сеть, не увидел в ней хит, созданный двумя пареньками из Москвы – сайт живого Ленина.

***

С момента инцидента на Красной площади прошла неделя. Более двухсот человек обратились за медицинской помощью, требовали компенсаций. Жаловались в основном на психический шок, отравление газами, головную боль, нервные срывы, ушибы и ссадины. Были мужчины с перегаром и сломанными где-то носами, женщины с попорченной в давке одеждой. Одна даже принесла сразу два норковых манто: одно – порванное, другое – точёное молью. Самая экзотичная травма была зафиксирована в поликлинике №2: мужчина обратился с исцарапанной спиной. Компенсации, правда, не требовал, только справку для жены.

Шум, вызванный кражей тела Ленина, стоял несусветный, первые пару дней исключительно в российских СМИ да соцсетях, а к концу недели уже и по всему миру. Появились и свидетели, описывавшие нападение целого отряда боевиков, и комментарии представителей Федеральной службы охраны, опровергавших свидетелей и демонстрирующих записи с камер видеонаблюдения, и огромные простыни бывалых аналитиков в серьёзных газетах, подвергавших сомнению версии и свидетелей, и ФСОшников. В причастности к похищению подозревались кавказские боевики, решившиеся таки, спустя почти столетие, отомстить коммунистам; американские агенты, захотевшие вбить клин между разными слоями российского общества; либералы, отчаявшиеся ждать, когда символ коммунизма вынесут из Мавзолея; православные активисты с той же целью, но другой мотивацией – предать тело земле; и, наконец, власти, «что-то задумавшие» – детальная проработка этой идеи не клеилась, потому что намерения властей принято было описывать туманными формулировками, чтобы эти власти всерьёз не обидеть. Были, конечно, и совсем оригинальные версии, но до серьёзных масс-медиа они не добрались.

Сумел отличиться разве что один российский телеканал, пригласил в эфир пару академиков, на старости лет ставших верными рериховцами. Они уверяли, что за Лениным явились его давние почитатели из Шамбалы, те самые Учителя, что прислали в 1926 году через Николая Рериха письмо советским властям и землицу на могилу «брата нашего Махатмы Ленина».

Ближе всех к истине, как ни удивительно, подобрались не британские или американские хвалёные репортёры, а своя старая добрая и жёлтая в меру газета. Её журналисты, перебрав за неделю все вероятные версии и всех возможных экспертов, к самому важному итоговому выпуску, еженедельной «толстушке», остались без нового поворота темы. Маячил провал продаж номера и последующий крупный скандал в редакции. Поднапряглись. И тут, неожиданная удача, нашёлся не тронутый конкурентами и неизвестный широкому кругу эксперт со свежим взглядом. Даже и не эксперт вовсе, так, философ. Выглядел он неважнецки, то есть самое то для облика солидного учёного. Но редактор не удовлетворился этим и заставил дизайнеров увеличить лысину, добавить морщин и седины в чахлую бородку для солидности. «Теперь точно академик! – радовался главред. – На первую полосу!»

И вот впервые за несколько последних лет первую полосу газеты украсила не какая-нибудь доморощенная звезда, а дядька со взглядом, затуманенным поиском смысла жизни. Заголовок гласил: «Ленина выкрали, чтобы воскресить!» Подозреваемые – коммунисты. Это был действительно новый поворот, на «красных» как раз никто и не думал, наоборот, выглядели они и так и эдак пострадавшей стороной.

Но доцент кафедры истории русской философии МГУ популярно рассказал про учение Николая Фёдорова, русский космизм, большевистскую тайную религию. А нынче и момент настал подходящий: некоторые светила биоинженерии вполне готовы уже, по слухам, воссоздавать жизнь из, казалось бы, мертвее мёртвого материала. Никаких светил доцент поимённо не назвал, но всколыхнувшаяся новая волна массовой истерии по поводу похищенной мумии заставила активно шевелиться уже и ФСБ.

На гребне ажиотажа на допрос вызвали ведущего биоинженера страны, профессора МГУ, академика Илью Ивановича Подирова. Перед зданием спецслужбы его встретила громадная толпа журналистов с камерами, вспышками, микрофонами на штангах, словно заокеанскую звезду. Илья Иванович столько стресса за всю жизнь не испытывал. А пока он терпеливо разъяснял следователям азы науки, в его московской квартире устроили обыск, в первую очередь, чтобы успокоить распоясавшееся общественное мнение. Подиров узнал, обиделся. Ну не то что обиделся, а стало ему неприятно, что в его вещах копаются да ещё и на камеры всё снимают. Оказалось, что, несмотря на малый административный вес (учёный всю жизнь чурался важных должностей), у академика обширные связи. Он позвонил другу президента, некогда спасённому от верной смерти благодаря его разработкам, попросил, чтобы службы из трёх букв его больше не беспокоили. Уже назавтра были уволены следователь, проводивший обыск, и заодно два редактора крупных СМИ, чьи журналисты каким-то образом оказались приглашены в качестве понятых.

Подирова тут же оставили в покое. Ни у одного журналиста не поднималась больше рука позвонить знакомым силовикам и попросить информацию о нём. А упоминания о выдающихся успехах академика в связи с «ленинской историей» остались только в самых заштатных интернет-изданиях, до которых просто дела никому не было.