Променяй на фантом
лично свергнутых
в пропасть любимых,
Грациозно неси своё сердце,
сквозь ложь анфилад,
Но не смей возвращаться
капризными вёснами в зимы.
Не заглядывай в рот:
умирай, но любви не проси!
Даже если, от голода чувств,
замаячит больница.
А захочешь тепла –
чиркни спичкой и жги керосин,
Но не смей никогда (ни-ког-да!)
ни за кем волочиться!
Художник грусти
На всё ради меня способны Вы,
Досада в том, что мне всего не надо.
Бант Ваших губ развяжется. Как швы,
Они распустятся в улыбке горьковатой.
Я – одержимость Ваша, идеф?кс,
Три-ми-ллионный перелом гордыни,
Поэма, слово, буква и дефис…
Ваш ген бессилия, не свойственный
мужчине.
На цоколь сердца моего взойдя,
Была в Вас маяковская суровость,
Тяжёлый взгляд – удушлив, что петля,
Но фас трагедии давно мне стал не в
новость.
«Художник грусти», – назвала я Вас
Так в день знакомства. Щурились закаты…
…Бант развязался с лёгкостью. На раз…
И я почувствовала привкус горьковатый.
Старею
Старею.
Сменила полковника на майора,
(Не менее статный, зато глубоко женатый)
Но я декабристкой готова за ним и в город,
И в горы идти (неважно – куда) куда-то.
Старею.
Ладонью день не ловлю азартно,
Дарю поцелуи слов, чтоб скорей
проститься.
Всё чаще молчу, и чаще молчу – бездарно,
Порою, срывая не маски с себя, а лица.
Старею.
Прощаю всё, что прощать не стоит,
С плеча не рублю, отмерив отрезок-опыт,
Когда приезжает он – выхожу из строя, Ломаюсь китайской техникой, став