Клиника прикладного бессмертия

– Даже если и так, – ужасаются другие, – всё это не стоит того, чтобы человек перестал быть человеком, пусть даже во имя того, что больше, величественнее человека и гораздо лучше устроено.

– А что тогда есть человек? – перебивают их третьи. – Сейчас, когда человеку остался лишь шаг до того, как сбудутся его самые великие, самые сокровенные мечты – мы скажем, что он в этом случае перестанет быть человеком? Человек, достигший абсолюта нечеловек?!

– Хочется нам или нет, но после экспериментов Робинса человек может быть только сверхчеловеком. Прогресс не остановить. А уж в этом случае, где нас ожидает вечность! Это дело времени и только, – вздыхают четвертые.

– А мы уже отступаем в прошлое, – вторят им пятые, – что ж, оказались переходной ступенью, как какие-нибудь синантропы. Спасибо за то, что было… За Ван-Гога и Кельнский собор.

– Человек не вправе занять место Бога! – это уже шестые. – Он создаст всего-то навсего человеческую вечность и профанное человеческое бессмертие.

– Робинс не занял место Бога, – отвечают им всё те же пятые, – он стал его соавтором, со-творцом с известной долей смирения, в сознании, что за эту роль еще предстоит заплатить – и это поэзия.

– Какие боги?! Какой сверхчеловек?! – возмущаются седьмые. – Профессор Робинс создал гибрид живого покойника с роботом.

– Да, сейчас меняются сами наши представления о том, что есть живое, а что неживое, – пытаются восьмые.

– Так что же он создал, – искусственное живое или живое искусственное? – издеваются девятые.

Тот же самый вопрос повторяют, только уже с пафосом, десятые.

– Победа над смертью. Что может быть захватывающее и желаннее, – задумываются одиннадцатые, – но не обернется ли она ненадобностью всей нашей философии, не поставит ли под вопрос всю нашу Культуру?

– Что, так боитесь остаться без культуры голенькими? – язвят двенадцатые. – А на то, чтоб вот так, над Культурой, духу не хватит?

– Для культуры и философии очень полезно и плодотворно бывает оказаться под вопросом, – рассуждают тринадцатые.

– Вы и в самом деле верите, что у них найдется «ответ» на бессмертие человека? – отвечают им четырнадцатые.

– Поймите же вы, наконец! Вся человеческая история до – это кокон. И вот сейчас вылетит бабочка, – восторгаются двадцать пятые.

– Мы просто так не уйдем со сцены. Не уступим место другим, будь они орки, големы, зомби или, напротив, какая-то высшая раса, – предупреждают двадцать шестые.

И вот уже то тут, то там на планете появляются те, кто утверждают, что они испытатели (то есть мы!), и начинают проповедовать.

Профессор Робинс был против того, чтобы мы смотрели всё это. Но у каждого у нас в голове по мощнейшему процессору, и мы обходили все его «глушилки» и «ловушки», подключались к сетям, инету и телевидению. Поначалу нас ужасали и проклятия, льющиеся на нас, и гимны в нашу честь. (Робинс был прав, когда хотел уберечь нас.) Но вскоре мы втянулись, стали сами принимать участие в дискуссиях, под вымышленными именами и всевозможными никами, разумеется, и в сетях, и на TV (всё телевидение уже который век как интерактивное). Поскольку мы не знали всех псевдонимов и ников друг друга, то, не исключено, что скрещивали свои виртуальные копья, в том числе и друг с другом. То есть, возможно, что мы и были многими из этих пятых, десятых и так далее… Профессор Робинс признал, что это помогает нашей адаптации. Но почему тогда мы не можем выйти в город, в жизнь? Там и продолжили бы «в том же режиме». И секретность не пострадала бы. Но наша вилла хорошо охраняется, и мы не можем выйти за пределы парка. «Соглашаясь на вечную жизнь, я по наивности не предполагала, что это есть бессрочное заключение», – язвит Мелисса.