Узники равновесия

Узники равновесия
Дмитрий Ридигер

Первым, рабочим названием этого сборника было «Отложенные Пришествия», и в него входят три очень разных произведения. Их можно читать вне связи друг с другом – просто как неторопливую философскую притчу, рассказ в стиле кибер-панк и динамичную фантастическую повесть о грядущих космических войнах. А можно рассматривать как три иллюстрации – с непривычных ракурсов – вечной борьбы добра со злом и сложностей при попытках нарушения равновесия между ними.

Узники равновесия

Дмитрий Ридигер

© Дмитрий Ридигер, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Вместо предисловия

Приходилось ли вам когда-нибудь слушать океан? Именно слушать, а не слышать? Я имею в виду – не проходя по набережной или лежа на пляже, где его негромкий голос постоянно заглушается звуками, издаваемыми людьми и их разнообразными творениями. И не с борта какого-нибудь плавсредства, с усилием заставляющего соленую воду шипеть под носом посудины.

Да, именно так – слушать один-на-один, не торопясь и без досадных помех?

Когда я первый раз в жизни увидел море, мне почему-то показалось, что с таким мощным явлением природы можно по-настоящему общаться только один-на-один. Тем более – с океаном. Но как-то все не получалось – многолюдные пляжи, шумные набережные, а времени никогда не хватает… Если эта мысль иногда и проскакивала, то быстро и с легким сожалением – «ну, в этот раз не получится, а как-нибудь потом – обязательно…» И оставалась только легкая досада после взгляда на горизонт, где вода сливается с небом. Досада сродни той, что возникает в толпе чужих, но объединенных по какому-то общему поводу людей. Когда хочется, но не получается пообщаться с интересным человеком – то тебя кто-то отвлекает и прервать на полуслове невежливо, то человек явно заинтересован разговором с кем-то и влезать неловко. Вы вроде бы все время рядом, всего-то три шага, но мешает неощутимая стена дурацких, сиюминутных обстоятельств.

Но бывает, что стена неожиданно рушится – и это также неожиданно и непонятно, как и ее возникновение…

Или вдруг возникает пауза в привычном цейтноте, особенно заметном в отпусках и командировках…

И тогда жители маленькой деревушки удивляются, зачем вас занесло в их дыру. Лихорадочно соображая при этом, как можно заработать на случайно заехавшим к ним гринго. И видя, что свежая рыба, плетеные корзины и даже ужин в местной забегаловке его не слишком интересуют, решаются забросить еще одну, последнюю наживку – достопримечательности.

Забавно переплетая слова из местного языка со словами аж из трех европейских, начинают осторожно намекать на имеющееся неподалеку замечательное место. А почуяв заинтересованность, оживляются и запускают «машину рекламы» на полный ход, наперебой объясняя, что это уникальный родник в уникальном уголке природы, и что такой воды не удастся попробовать больше нигде и никогда.

А вы понимаете, что у вас в жизни – пауза. И поддаетесь на уговоры. И покорно идете вслед за проводником, прихватив из машины пластиковую бутыль.

Но каменистая тропа вдруг начинает спускаться к океану, и на удивленный вопрос проводник отвечает, что в этом и есть уникальность родника – он на самом что ни на есть берегу.

Действительно – спустившись к самой кромке набирающего силу прилива и пройдя пару сотен метров по гальке вдоль плавно закругляющейся крутой скалы, вы видите тоненькую струйку воды, лениво бьющую прямо из камня на уровне плеча. И всего метрах в трех от океана.

Вежливо поудивлявшись чуду природы, не торопясь ловите струйку губами, прислонившись щекой к нагретой солнцем твердой горной породе. Вода приятно прохладная и впрямь удивительно вкусная – настолько, что не хочется отрываться, смакуя маленькие глотки.

И напившись вдосталь, вы не без труда пристраиваете в камнях бутыль – и то лишь так, что только половине воды из родничка удается в нее попасть.

Но вот дань достопримечательности отдана и остается лишь подождать, когда наполнится бутыль – и можно будет идти назад. А пока остается лишь с удовольствием присесть на теплый, округлый камень и прислониться спиной к жесткой скале, похрустев галькой под подошвами кроссовок, чтобы поудобнее пристроить ноги. Проводник тоже усаживается рядом – всем видом показывая, что миссию свою он с честью выполнил, и теперь готов спокойно и терпеливо ждать, прежде чем отправиться в обратный путь.

И глаза начинают лениво шарить по океанской глади, пытаясь высмотреть какой-нибудь, пусть самый завалящий, кораблик. Чтобы убить время, следя за его медленным перемещением. Но горизонт чист, солнце уже начинает понемногу краснеть, словно обессилев за день и устало готовясь погрузиться в пучину, а равнодушные волны неспешно накатываются на берег почти у самых ног. И почему-то именно это спокойное равнодушие волн начинает завораживать – вдруг приходят мысли о том, что океан точно также накатывался на берег и сто, и триста лет назад. И бородатые моряки Васко да Гамы наблюдали абсолютно тоже самое. И небрежно завернувшийся в шкуру, лохматый кроманьонец видел точно такие же волны. А задолго до него – динозавры. Миллионы лет абсолютно ничего не менялось. Меняла свой облик суша, а океан – нет. И ему совершенно без разницы – смотрит на него человек с чудесами электроники в кармане или птеродактиль косит глазом на пенные гребни. Все эти существа суетливы и недолговечны, внимания заслуживает только суша, чей скалистый край можно неторопясь подтачивать тысячелетиями, превращая камни в песок. Точно так же, как сейчас – неспешно посылая волну за волной, каждую четвертую или пятую делая чуть сильнее… Или изредка усилившись до шторма, громко разбивающего мягкие и теплые потоки воды о скалы, чуть ускоряя их разрушение.

Память тут же услужливо выталкивает наружу воспоминания о всех виденных в жизни штормах, особенно тропических – делая особый акцент на коварстве стихии, заключенном в мягкости теплых волн, имеющих невероятную силу и целеустремленность, страшную в своем бездумии. И глядя на плещущиеся у ног волны вдруг осознаешь, что они – лишь шевеление тонкой кожицы на огромном, уходящим на километры вглубь, очень цельном организме.

А шум волн продолжает завораживать – и сознание скачком словно выскакивает из черепа, мгновенно расширяясь до ломанных краев скалы справа и слева – и до самого горизонта впереди. И вдруг начинаешь ощущать себя неотделимой частью мира, будто проснувшись и ясно почувствовав реальность. И удивляешься тому, как долго можно было жить в полусне.

И казавшиеся неразрешимыми проблемы вдруг становятся совершенно мелкими и незначительными, а решение одной из них тут же приходит в голову – простое и красивое. Но тут же отбрасывается поглубже в память, как совершенно не значимое именно в эти минуты. Потому как возникает и начинает крепнуть чувство, что именно сейчас удастся постичь нечто бесконечно важное, возможно главное в жизни. Может быть, сам смысл бытия. И неторопливый ритм набегающих волн так же неторопливо приближает к этому пониманию. Вернее наоборот – приближает его, медленно накатывает на вас само это понимание. Будто волну неуловимого запаха, который вот-вот окрепнет и станет понятным… А легкий и влажный аромат водорослей в неровном дыхании вечернего ветерка словно является составной частью того самого, главного запаха.

А вы сидите, полностью расслабившись, и ловите себя на мысли, что даже не подозревали ранее – оказывается можно так расслабиться, полностью и без оглядки. Сидите и просто ждете момента откровения, который неотвратимо накатывается вместе с волнами, уже не кажущимися равнодушными. И всей кожей чувствуете, что океан уже готов поделиться с вами этим откровением…

Но тут проводник легонько трясет вас за плечо и деликатно указывает на солнце, уже прикоснувшееся к горизонту. А затем на незаметно подкравшийся прилив, волны которого уже начали на излете осторожно трогать кроссовки. И вы неожиданно легко соглашаетесь, мгновенно осознав, что – нет, не сегодня, не в этот раз. И подхватив бутыль, уже давно переливавшуюся через край, идете за проводником. Который иногда просто оборачивается, иногда помахивает ладонью, указывая направление – но в целом почему-то ведет себя так, словно вы близкие родственники.

А по возвращении в деревушку еще двое мужчин подходят к нему и, перекинувшись парой слов, тоже почти неуловимо расслабляются, меняя выражение темных глаз, и все трое провожают вас к машине словно двоюродного брата, приезжавшего погостить.

А уже у самой машины проводник вдруг достает из кармана маленький кожаный кубик, сантиметр на сантиметр, с кожаной же тесемкой, привязанной к одному из углов. И молча вручает, закрыв вашу ладонь своими и недвусмысленно показывая, что это подарок, и за это платить нельзя – потому как кощунство. И отвечает на ваш недоуменный взгляд предельно просто и искренне:

– Приезжай еще.

И мягко улыбаясь, прощается. Как с родственником. Двое его спутников – тоже, деликатно придержав вас под локоть, усаживая в машину и вежливо закрыв вам дверь. А потом дружно вскинув руки в прощальном жесте – эдаком плавном, легком и чуть небрежном, словно расстаются с вами всего на неделю.

И вот они уже идут к местному кафе, освещенному пыльными лампочками на толстом проводе, кривовато и легкомысленно перекинутом через козырек деревянной веранды. И уже через пару шагов, как ни в чем не бывало, болтают о своем.

А вы понимаете, что эти простые люди не так уж и просты. И погрузившись в привычное нутро машины, несколько секунд бездумно рассматриваете уютную подсветку многочисленных кнопок вокруг вас – постепенно осознавая, что только что неожиданно завершился какой-то важный этап в вашей жизни.

И только с первым фырканьем мотора возвращается привычное ощущение мира и привычный цейтнот.

А душа – с мимолетным сожалением, уже где-то на самом краю сознания – возвращается к привычному равновесию.

Плотник

Последняя стружка вышла удивительно ровной и тонкой. Отложив инструмент, он поднял ее на вытянутой руке, заслонив заходящее солнце, уже заглянувшее под навес. Стружка мягко засветилась изнутри желтым и розовым, будто живая плоть. Засветилась так ровно и нежно, что сердце застучало сильней – очень редко у него получалось нечто подобное. И каждый раз появление такого маленького чуда, вдруг сошедшего в обыденность и оказавшегося в руке, вызывало удивление и щемящий восторг в груди, которого он всегда почему-то немного стыдился. Но радость от любования красотой всегда размывала, растворяла в себе стыд, и в итоге ненадолго рождалось иное, редкое и удивительное чувство – порой просто давно забытое, а иногда и какое-то совершенно новое.

Так получилось и в этот раз. Первый порыв вечернего ветерка чуть шевельнул пыльную, в засохших, грязноватых потеках листву старого дерева возле навеса – не разогнав, а будто подчеркнув влажную духоту. Но вдруг удивительным образом подтвердив хрупкость, изменчивость – и в тоже время единство окружающего мира. Непостижимо выраженное в безлюдности узкой улицы, сбегающей к ровной глади воды, теплоте нагретых за день беленых стен в легких трещинках, красноватых от пыли крыш с воркующими на них голубями. И яркой голубизне промытого утренним ливнем неба, молча скрепляющего целостность открывшейся взору картины. Которая тут же вызвала отклик в душе – светлое, но чуть тревожное предчувствие неведомых перемен, близких и неизбежных. Сопровождаемое сладостным, безоглядным их предвкушением, совсем как в детстве.

Он медленно опустил руку, чуть сощурившись от ударившего в глаза, но уже не яркого солнца, и бережно положил стружку на край верстака. Перестав светиться, она все еще продолжала хранить в себе очарование, спрятав его в своей бархатистости, невесомости и тонком изгибе. Очарование, особенно сильное тем, что уже завтра утром она его утратит, превратившись в простой и блеклый кусочек сухого дерева, больше похожий на труху и способный напомнить разве что о бренности всего земного.

Выйдя из-под навеса и бросив последний взгляд на почти доделанную работу, завершить которую можно будет не торопясь уже завтра к полудню, он медленно обошел угол дома и направился к крыльцу, бережно неся в себе возникшее чувство. Которое уже начало слегка бледнеть и утекать из груди тонкой струйкой – но он всеми силами подстегивал его, стараясь во что бы то ни стало удержать и заставить сохранить яркость. Отчетливо понимая, что это невозможно и уже заранее грустя об утрате. Грустя, и в то же время неторопливо размышляя. О том, что увы, но мир так устроен, и прелесть настоящего очарования именно в его мимолетности. И что даже красота природы, порой подчеркнутая многолетней старостью, не вечна. А всегда неожиданная красота творений рук человеческих столь же быстро преходяща, как и очарование юности, и лишь немногие из этих творений могут жить веками, все равно неизбежно утрачивая случайно найденную гармонию.

И тем более удивительно, как масса вроде бы случайных обстоятельств может дать неожиданный всплеск красоты в мире. И что даже грубое вмешательство человека в тонкое равновесие природы иногда дает такие поразительные результаты. Вот росло себе дерево, неторопливо и бережно наращивая кольца в стволе и ветвях. Его миновали страшные, валящие лес бури. Насекомые не досаждали ему, внедряясь в самую сердцевину, а лишь мирно сожительствовали в корнях и под корой, помогая опыляться в пору цветения. И дерево выросло здоровым, стройным, с ровными и аккуратными кольцами древесины. Но именно из-за здоровья и стройности человек выбрал именно это дерево, резко и грубо вмешался в неторопливое и ровное течение событий, острым железом прервал его жизнь. Потом столь же грубо разделал и равнодушно отволок на продажу обглоданный ствол. А потом ствол попал к другому человеку, и он уже более тонко, но также жестоко вторгся острым железом в целостность бережно взращенной многолетней древесины – и вдруг на свет появилась красота! Неожиданная и мимолетная, увиденная только им одним, но от того не менее прекрасная и жизнеутвеждающая! И появилась она вопреки всем грубым человеческим вмешательствам в течение жизни, хотя ими же и порожденная… Но главное и не менее удивительное здесь – грань. Тонкая грань, отделяющая прекращение чьей-то жизни от убийства. Красоту в убийстве может найти только перешедший на темную сторону, а оттуда не видно истинной красоты этого мира…

Прибежавшая неизвестно откуда тучка закрыла солнце, и, поднявшись на крыльцо, он на ощупь вошел в прохладный полумрак дома. Досадливо отбросив принявшие неприятное течение мысли, остановился, прислонившись плечом к шершавой стене, и вновь попытался сосредоточиться на посетившем его чувстве.

Интересно, действительно ли грядут перемены или это просто приятный отзвук из пережитого в детстве? В любом случае, прочувствовать такое хотя бы несколько минут – редкость и большой подарок. Пожив на свете и многое повидав, он научился ценить подобные мгновения, наравне с нынешней своей спокойной и размеренной жизнью. В глубине души считая и то, и другое вознаграждением себе за пережитое в прошлом.

Но положенное кем-то время незаметно прошло, и чувство покинуло его, как всегда оставив где-то в груди лишь свою оболочку, будто кокон упорхнувшей бабочки. И это призрачное напоминание о пережитом будет обволакивать и тревожить душу, задавать ей настрой еще долго, может быть несколько дней. Но само чувство уже не вернется, как не возвращаются бабочки в свой кокон. Вот и на этот раз его наивная надежда оказалась – впрочем, как и всегда – тщетной. Осознав это, он покорно вздохнул и неторопливо пошел вглубь дома, направляясь к лестнице. Глаза уже привыкли, и дом перестал казаться погруженным в полумрак.

– Мария!

– Да! Я здесь! Мой руки и поднимайся, ужин почти готов!

Зайдя под лестницу, он подошел к рукомойнику и тщательно помыл руки. Потом не менее тщательно вытер их жестким сероватым полотенцем – именно такие он и любил, не поддаваясь на периодические призывы Марии купить более тонкие и нежные.

Поднимаясь по лестнице, привычно скрипнул третьей ступенью, и как всегда подумал о том, что правильно решил в свое время не подправлять изъян рассохшегося дерева. Этот резкий, но неожиданно мелодичный скрип, отдаленно напоминающий напев пастушьей дудочки, успокаивал душу и очень удачно вписывался в чуть сумрачный, но теплый и дружелюбный облик старого дома. И оставался на удивление неизменным в течение многих лет.

Кухню он, вопреки обычаям, решил обустроить на втором этаже, и не прогадал – тут получилось намного уютнее. А Мария со временем так привыкла к ней, что окончательно перестала пользоваться кухней во дворе – делая исключения лишь на редкие праздники, когда в дом съезжались гости, и нужна была большая жаровня для мяса.

Перешагнув через порог, он неторопливо прошел к столу и уселся за него, кивнув Марии, которая на миг оторвалась от нарезания овощей, обернулась и приветливо улыбнулась своей чарующей улыбкой. Улыбка у нее была удивительной – открытой, чуть озорной, но в то же время застенчивой. И каждый раз, когда он приходил есть, она ему улыбалась именно так. А он, в свою очередь, еще за порогом предвкушал эту улыбку.

Положив руки на стол, он привычно огляделся, любуясь уютом и заведенным Марией порядком и, в тоже время, ища краешком глаза появившиеся или только намечающиеся поломки и неисправности – как делал всегда, заходя в любое из помещений в своем доме. И если находил, то без лишнего шума их подправлял. Или оставлял до поры, считая какую-нибудь трещинку достойно вписавшейся в общий облик дома.