Библиотека

Против ожидания, в милиции ее словам значения не придали. И даже присутствие комендантши не сыграло никакой роли.

– Трое суток прошло? – спросил скучающий дежурный.

– Трое суток? Зачем? – удивилась Юля.

– С момента исчезновения должно пройти трое суток. Тогда человек будет считаться пропавшим.

В его словах крылся какой-то логический изъян. Ведь Алена и эта, вторая девочка, были пропавшими уже вчера вечером. Разве обязательно нужно ждать еще трое суток? Бред!

– Послушайте, – сказала она дежурному: полноватому мужчине в новом кителе с капитанскими погонами на плечах. – Эти девушки – отличницы. Они приехали поступать в университет. У Алены послезавтра экзамен по истории; она не могла никуда сбежать или скрыться.

– Все может быть, – философски ответил капитан.

– Да, но… Ее документы и вещи на месте. Они никуда не делись.

– Вот видите, – сказал капитан назидательным тоном. – Значит, вернется. Если все на месте – обязательно вернется.

В конце концов Юле наскучили эти препирательства: они с дежурным словно перебрасывались мячиком; но не успевала Юля сделать бросок, как мячик тут же возвращался к ней. С приветом от родной милиции.

– Скажите, могу я видеть начальника? – с вызовом спросила она. У комендантши лицо поползло куда-то вверх.

– По какому вопросу? – насторожился капитан.

– По тому же самому. Ну, может, еще по вопросу о бюрократических проволочках, о нежелании принять заявление от населения и так далее.

Дежурный поднял брови; он молчал несколько секунд, затем достал лист бумаги, ручку и протянул девушке.

– Пишите.

Юля отошла к обшарпанному столу, стоявшему у окна. Писать на твердой поверхности было непросто; в двух местах ручка порвала лист насквозь. Через десять минут она вернула его дежурному.

– Вот, пожалуйста.

– Хорошо. Можете идти.

Но Юля не тронулась с места.

– Разве вы не хотите зарегистрировать заявление?

Капитан налился пунцовой краской. Он с тоскливой злобой взглянул на комендантшу, но та лишь пожала плечами в ответ: мол, а что вы от меня хотите? Я-то здесь причем?

Дежурный открыл толстый журнал, написал в нем несколько строк, проставил время, затем расписался на заявлении.

– Все?

– Спасибо. Я зайду завтра, если вы не возражаете.

Это уже не имело значения: даже если бы капитан вздумал возражать, она бы все равно зашла. Это было ясно всем троим участникам пантомимы.

Дежурный склонил голову: "Буду рад придушить тебя собственными руками". Комендантша ощерилась: "Я же говорила, с этой девочкой надо держать ухо востро". Юля мило улыбнулась: "Пошевеливайся, дядя! Потряси немного жирами. Я ведь точно зайду, ты это знаешь".

Они поняли друг друга. На том и расстались.

Комендантша сказала Юле, едва они вышли из отделения милиции:

– А ты та еще штучка. Молодец, умеешь добиваться своего. Откуда ты знаешь, что заявление надо регистрировать?

– Где-то слышала, – уклончиво ответила Юля. В самом деле, не рассказывать же ей, что в родном Ковеле не раз приходилось заниматься подобными вещами.

– Хорошо. Если твои беглянки вдруг объявятся, не забудь, поставь меня в известность.

– Конечно, – "но они не объявятся", – это Юля знала почти наверняка.

Внезапно завтрашний экзамен по биологии отодвинулся куда-то на второй план; судьба Алены волновала ее куда больше. Она поняла, что не сможет долго усидеть на месте; ей надо было немедленно бежать, что-то делать, но не сидеть, сложа руки.

Юлю останавливало одно: куда бежать? Она не знала Александрийска и даже не могла представить, с чего начать поиски.

Юля в задумчивости замедлила шаг. Комендантша посмотрела на нее, но ничего не сказала; Юля увидела, как ее прямая, словно доска, спина поплыла обратно к общежитию. Наверное, пересчитывать белье.

И вдруг ее осенило. "Паша! Ну конечно, Паша Синицын!". Жизнерадостный болтун с конским хвостом, странствующий рыцарь и подпольный алкогольный магнат, – вот кто поможет ей. Его даже просить не придется: он сам загорится этой идеей. И не будет упрекать ее в излишнем паникерстве, если вдруг случится чудо, и Алена вернется.

"Паша!" – Юля свернула на соседнюю улицу и решительно зашагала к ларьку.

* * *

Евгений Стратонов сидел в своей каморке, больше напоминавшей одиночную камеру, чем кабинет, и откровенно скучал.

"Июль… Жара… Хорошо бы к морю. Плацкартный вагон, перестук колес, хлопающая дверь в конце коридора, запах туалета, усиливающийся после каждого хлопка, жареная курица с выдранными ногами, коричневая тушка завернута в мятую фольгу… Здравствуй, Крым! Прозрачная соленая вода, каменистое дно, медленно качающиеся в ленивом прибое водоросли… Кислое сухое вино, выбеленные домишки, скалы, склонившиеся над морем… Красота!".

Его ждали несколько мелких дел: обыкновенная текучка. У кого-то вскрыли машину и украли колонки. Ах ты, Господи! Колонки у них украли, скажите на милость. Ну и что? Где я вам найду эти несчастные колонки? Так нет же – кража. Извольте раскрывать.

Ну, еще нанесение тяжких телесных повреждений. Бывший зэк, весь синий от наколок, отмотавший по лагерям восемнадцать лет, требовал от отца своей сожительницы немного денег на опохмелку.

А тот не дал – самому не хватало. Пожадничал. Ну, вот и результат. Зэк настучал потенциальному тестю по репе, а потом еще и проломил череп… Э-э-э… Чем это он проломил ему череп?

Стратонов потянулся к картонной папке. "Гирей от часов с кукушкой…". Господи! И эти люди, вешающие на стену часы с кукушкой, не дают ему поехать в Крым!

А когда еще ехать, если не сейчас? В декабре? В декабре лучше в тайгу, к медведям. А в Крым надо ехать летом, это и дураку понятно.

Но начальник никак не подписывает заявление об отпуске, ссылаясь на служебную необходимость. Необходимость – это значит, кто-то должен заниматься скучной изматывающей текучкой.

Ну, а кому еще ею заниматься, кроме как молодому оперу двадцати шести лет, у которого, по образному выражению начальника, "еще задница от студенческой скамьи плоская"? Вот станет мозолистая и круглая, тогда – извольте в Крым.

Селектор на столе замигал желтым огоньком. Стратонов нажал кнопку, и сквозь треск статических помех, аки Глас Господен в ореоле синих молний, возник голос начальника:

– Стратонов! Зайди ко мне!

Не отпуская кнопку, он нагнулся к селектору и, дурачась, левой рукой отдал честь: