Энские истории

Ну вот, теперь можно начинать.

* * *

История эта приключилась не так давно – прошлым летом. Мы переезжали в Энск – впереди была неделя гастролей в маленьком, пыльном, Богом забытом городишке.

Васильич – иллюзионист, шпрехшталмейстер и директор труппы в одном лице – считал, что дольше недели задерживаться в Энске не стоит: какие летом сборы? Так, одни слезы – на еду бы заработать. И он был, как всегда, прав. Да и программа, говоря откровенно, ничем особенным не блистала: никаких рекордных трюков, никаких новых номеров. С такой программой только по глубинке и чесать. Ну так ведь Энск – город-то не столичный.

Ребята в труппе подобрались хорошие, душевные. Но, положа руку на сердце, артисты – никудышные. Не тот уровень. Давно уже пора в утиль с их устаревшими номерами. Вы, конечно, спросите: "А сам-то ты как туда попал?" Отвечу: "Случайно". То есть, не совсем чтобы случайно – тройное сальто я тогда еще не делал. Не мог. А таких, которые двойное крутят – хоть пруд пруди.

Ха! Может быть, вы еще не поняли, о чем идет речь? Ну что ж, тогда объясню.

Я – воздушный гимнаст. Видели, наверное, такой номер: над манежем натянута сетка, а под куполом качаются на трапециях бесстрашные парни. Самый большой и сильный болтается вниз головой и всех ловит – это ловетор. А тот, что поменьше – летает туда-сюда, да еще и крутиться в полете успевает. Так вот я – тот, что поменьше. Центральное лицо в аттракционе. Ловетора можно найти другого, а вы попробуйте найти хорошего летающего!

Высшим достижением на сегодняшний день считается тройное сальто. Во всем мире гимнастов, которые умеют его делать, можно по пальцам пересчитать. На самым первым был Майкл Йорк: поэтому у него на обоих плечах – татуировка с изображением маленьких таких крылышек, наподобие ангельских. Майкл и сейчас выступает – в одном из казино в Лас-Вегасе. Он летает чисто – приходит прямехонько "руки в руки". А вот "Кабаретос", например, тоже делают три оборота, но там ловетор сначала ловит гимнастку за плечи, а уж потом перехватывает обычным хватом, за запястья.

А я вот что-то никак не мог приспособиться – то раньше времени "раскрывался", то позже. Ну, и промахивался мимо партнера. Но лучше уж совсем мимо пройти, чем одной рукой зацепиться: развернет, тогда попадешь не в середину сетки, а на край. А с края – выбросит вбок, и перевернуться не успеешь, до манежа-то – два с половиной метра. Тут вся надежда – на шпрехшталмейстера да на униформу; может, спину кто подставит, спассирует тебя, чтобы "раскрытым" не упал, а не то – прощай, позвоночник! Здравствуй, инвалидная коляска!

Конечно, там, наверху, об этом не думаешь. Думаешь о программе, да о том, чтобы кураж не упустить.

За час до представления разомнешь все косточки, загримируешься и ждешь, к телу прислушиваешься – каждой мышцей играешь.

Ведь обычно как? Артист должен быть готов к выступлению за два номера: не дай Бог, если по ходу что случится – придется выходить на манеж раньше. Паузу-то коверный заполнит; а публика – номера ждет.

С нами – другое дело. Наше выступление – после антракта, во втором отделении. Надо сетку натянуть, проверить все трапеции, штамберты, растяжки; свет приглушить, чтобы не слепил, не сбивал с толку. И все это – за пятнадцать минут, пока зрители на площадке перед шапито фотографируются в обнимку с шимпанзе да сахарную вату кушают.

Так что мы всегда в свою очередь выходим. Ну, тут, конечно, марш. Фанфары, музыка! А мы тем временем карабкаемся по веревочным лестницам на самый верх и оттуда приветствуем публику. Ловетор начинает раскачиваться на своем штамберте, а я – держусь одной рукой за трос растяжки, другой – за трапецию; подгадываю момент, чтобы попасть в унисон. И вдруг – срываюсь со своей приступочки и несусь вниз! Затем – вверх! Затем снова – вниз-вверх, вниз-вверх, и на излете – подаю тело вперед, отпускаю трапецию, и давай крутить! Сначала – простые трюки. Сальто, потом сальто с пируэтом, с двумя пируэтами, и так далее.

Короче, по нарастающей. А завершает выступление – под барабанную дробь, все как положено! – двойное сальто с двумя пируэтами.

А тройное – ну не мог я сделать! Не получалось!

А как хотелось! Я потерял покой, тренировался сутками напролет – и все впустую! Совершенно измученный, забывался коротким, беспокойным сном, и мне казалось, что секрет разгадан! Дрожа от радостного возбуждения, я просыпался и снова принимался работать, и делал-таки три оборота, но раскрывался не вовремя… и опять падал в сетку…

А Майкл Йорк медленно проплывал над самым дном перевернутой чаши купола, трижды – легко и непринужденно – переворачивался, изящно – словно выныривал из пучины на поверхность – выходил из группировки, и в тот же миг двадцать цепких пальцев – его и ловетора – крепко сплетались на жилистых запястьях партнера, образуя мертвый замок, и согнутые в локтях руки мягко пружинили, гася инерцию опасного трюка, и на рельефно очерченных дельтовидных мышцах Майкла трепетали индиговые крылышки.

У меня "эполеты" не меньше, но знаков отличия нет. Не заслужил пока – летаю хуже. И конечно, я страшно ему завидовал. Не просто завидовал – а продолжал настойчиво работать. Или сделаю три оборота – или сдохну! Другого расклада нет! Я сам так решил…

* * *

Мы переезжали в Энск.

Обычно во время переездов я стараюсь отдохнуть, а в тот день почему-то не мог сомкнуть глаз. Отчаявшись уснуть, я сел за маленький столик и принялся смотреть в окошко. Горячий, окрашенный дизельным выхлопом ветерок лениво трепал несвежую выцветшую занавеску.

Пустынная дорога, разомлев и размякнув от сумасшедшей жары, нехотя валилась под колеса наших грузовиков.

Из раскаленного репродуктора, стоявшего на крыше головной машине, словно из опрокинутой набок урны, сыпались обрывки полузабытых мелодий: самая свежая из них была старше меня лет на пять.

Вдруг протяжный рев автомобильного мотора резкой и тревожной нотой перекрыл всю эту какофонию; я стал внимательно вглядываться, пытаясь определить источник звука: красная "копейка", истерично повизгивая шинами, неслась навстречу цирковой колонне.

Я хорошо рассмотрел сидящего за рулем молодого мужчину; как мне показалось, он немного нервно улыбался. На заднем сиденьи прыгал белобрысый кудрявый мальчишка; он что-то кричал мужчине на ухо, и тот виновато пожимал плечами.

"Копейка" промелькнула мимо моего фургона и скрылась из виду. Куда он так торопился? Погони за ним не было, а от себя – все равно не убежишь. Это уж точно, можете мне поверить…

* * *

Почему так хорошо запомнилась эта случайная встреча на дороге? А черт его знает! Сам не пойму. Просто врезалась в память, и все тут.

В общем, мы прибыли в Энск.

* * *

Странствующая труппа вынуждена экономить на униформе. Когда приходится разворачивать на новом месте шапито, работают все: с раннего утра и до того момента, пока шатер не будет стоять на центральной площади.

Затем самые молодые (и я в том числе) бегут расклеивать афиши – не очень крепко и желательно повыше, чтобы часть из них можно было потом аккуратно снять. Опять же – экономия!

Наш номер (скажу без ложной скромности) – гвоздь программы. Первое отделение обычно завершает Васильич – у него нет сложной иллюзионной аппаратуры, поэтому антракт для специальной подготовки ему не нужен.

Васильичу уже далеко за шестьдесят, но он все еще молодится: красит волосы и носит корсет старинной выделки – из китового уса. Уверяет, что когда-то давно у него был роскошный аттракцион – дрессированные львы. Говорит, что животные погибли от голода в годы войны, и он, потрясенный мучениями царственных питомцев, поклялся никогда больше не работать со зверями. При этом неизменно добавляет, что с тех пор не представляет свою жизнь без риска – поэтому бреется только опасной бритвой.

Он рассказывает это без тени улыбки, с абсолютно серьезным лицом, но никому и в голову не приходит заметить явное несоответствие дат: ведь в сороковом ему еще и десяти не было.

По-моему, он нарочно все придумывает, чтобы заранее направить возможные сплетни и пересуды в удобное для себя русло – лишь бы поменьше болтали о другом – о его романе с новой, специально на один сезон взятой ассистенткой ("внучатая племянница", – так рекомендовал ее старый сатир.) Племяннице слегка за тридцать, у нее полноватые гладкие ноги, большая грудь, осыпанная множеством родинок, и черные усики над пухлой губой. Когда Васильич смотрит на свою "родственницу", мне кажется, что он сейчас начнет облизываться.

Еще у нас есть силовой жонглер – Юра Козупеев, (за глаза – просто Козупей), выступающий под псевдонимом Кузнец Вакула. Его внушительные мышцы уже немного заплыли жиром. Юре за сорок, на манеже он тяжело дышит, сильно потеет и, случается, попукивает – шутка ли дело, в последний раз он заказывал себе реквизит пятнадцать лет назад, но силы-то уже не те, что прежде, а на новые позолоченные шары и гири – денег нет. Юра хочет красиво уйти – отработать прощальный сезон если не за границей, то хотя бы в Москве, при полных аншлагах, но пока никто не приглашает, вот он и держится из последних сил – по-детски наивно полагая, что финал его артистической карьеры обязательно будет таким же блестящим и громким, как в свое время – дебют. Честно говоря, бывает жалко смотреть, как Юра работает свой номер: глаза наливаются кровью, колени дрожат, на шее вздуваются толстые синие вены – в движениях никакой легкости, только неимоверное напряжение и огромная усталость, а длинные рыжие косицы спутанных волос, торчащих из подмышек, блестя и переливаясь каплями пота в беспощадном свете софитов, придают Юриным движениям вялую комичность.

Что же касается смеха… Он звучит постоянно, когда на манеж выходит Сержик – наш коверный Серега Авдеев. Вот уж мастер! Жонглирование, эквилибр, свободная пластика, музыкальная эксцентрика – любой цирковой жанр ему по силам! Сержик замечательно играет на скрипке – старой, поцарапанной, расколотой и снова склеенной его золотыми руками. А какая потрясающая органика! Он абсолютно естествен – в каждом жесте и в каждой гримасе. Но…

Если бы не было этого извечного "но", Сержик давно бы уже имел ангажемент в Монте-Карло.

Пьет он сильно… Причем "сильно" – это очень мягко сказано.

Васильич запрещает Сержику выходить в город – он так и ночует в цирке, закутавшись в занавес. И все равно: стоит хотя бы на минуту ослабить внимание – а Сержик уже лыка не вяжет!

Итак, мы прибыли в Энск…

* * *

Я прекрасно помню все события, случившиеся потом, помню буквально по минутам – потому что не раз и не два старательно воскрешал их в своей памяти, пытаясь разобраться: где же она, высшая точка моей траектории?

Понимаете, вся эта история очень смахивает на обычное сальто: вот летишь спиной вперед, выше и выше, затем – раз! – и уже летишь вниз.

Но в точке переворота на какую-то ничтожную долю мгновения утрачиваешь ориентацию в пространстве и контроль над собственным телом – поэтому ее еще называют мертвой точкой.

И вот я хотел уяснить: где же она, мертвая точка в моей истории?

В какой момент произошел переворот?

Теперь-то я знаю. Но сначала я этого не понимал…