Ласковый убийца

– В зеве у трупа, – так же тихо, не поворачиваясь в ее сторону и не шевеля губами, чтобы не обидеть Тотошина, объяснил Стреляный.

– Ворту-у-у-битого, – повторил Тотошин, – была обнаружена греческая монета "драма" достоинством в один рубль.

– С "Х" посередине, – покраснев от собственной смелости, поправила его Каминская.

– Не понял? – насторожился Топорков. – В каком это смысле?

Тотошин замялся – он не знал, как правильно отреагировать.

– Уточните, пожалуйста, что вы имеете в виду, – произнес он строго.

– Не "драма", а "драхма", – объяснила Каминская. – Греческая монета "драхма".

– Спасибо за произведенную поправку, – с достоинством сказал Тотошин, – хотя, согласитесь, это не имеет принципиальной роли. Потому что не играет никакого значения. Ведь так?

– Извините, – опустив глаза, еле слышно сказала Нина.

– Ничего страшного, – добродушно рассмеялся Тотошин. – Страшное будет впереди…

Валерий и Нина вышли из министерского кабинета вместе. Стреляный пропустил Нину вперед, чтобы спокойно рассмотреть ее ноги.

"Ничего… Немного кривоваты, напоминают формой кронциркуль. Наверное, после занятий балетом она бегала в секцию конного спорта. Но, может быть, в этой милой кривизне скрыта некоторая приятность? Будет видно позже – всему свое время", – подумал он, а вслух спросил:

– Нина, позвольте, я подвезу вас до дома?

Нина смутилась:

– Да нет, спасибо. Я лучше на метро.

Топорков взглянул на часы:

– Метро начнет ходить еще нескоро. Сейчас три часа ночи.

– Да? – Каминская выглядела растерянной. – Ну… Если вам не трудно…

– Конечно, нет, – Валерий распахнул перед ней дверцу своего "Джипа". – Поедемте! Вы далеко живете?

– Рядом со Щелковской.

– Ого! У нас будет время поговорить, – воскликнул Топорков. Он повернул ключ зажигания, и машина тронулась с места.

Они ехали по Садовому кольцу. Нина молчала. Внезапно она повернулась к Топоркову и, прищурившись, быстро спросила:

– Валерий! Можно я буду вас называть просто "Валерий"?

– Да, конечно, – торопливо ответил он.

– Валерий, что вы думаете об этом деле?

– Ну-у-у… – Топорков растопырил пальцы и неопределенно покрутил ими в воздухе. – Пока еще ничего не ясно…

– Монета, я так полагаю, предназначалась Харону? – Нина буквально сверлила Топоркова пристальным взглядом. Он смешался. В животе похолодело. В голове стали роиться мысли:

"Харону? Что это значит – Харону? Или Арону? Что это? Кличка? Оперативный псевдоним? Черт, я как чувствовал, что дело нечисто. Скорее всего, этот Арон – агент "Моссада". Политикой запахло?! Ну ничего! Нет такого задания, которое оказалось бы не под силу верному сыну Отечества Валерию Топоркову!"

* * *

БОЛТУШКО.

Алексей Борисович прибежал домой совершенно расстроенным. Надо сказать, что он не так уж часто изменял жене. Во всяком случае, не настолько, чтобы это было для него делом привычным. Его грызло острое чувство вины, и очень хотелось срочно во всем покаяться.

Но, к счастью, Нади не было дома, поэтому он решил в качестве наказания вымыть грязную посуду, оставшуюся после завтрака, и приготовить обед.

Собственно, приготовление обеда свелось к тому, что Болтушко почистил картошку и поставил на огонь. Суп Надя варила в большой кастрюле на всю неделю вперед, а в горшочке, найденном в холодильнике, было какое-то тушеное мясо – видимо, осталось со вчерашнего дня.

Когда с трудотерапией было покончено, Алексей Борисович вздохнул с облегчением – вроде как искупил свою вину, теперь каяться необязательно. Теперь надо было разработать план.

Самые разные мысли одолевали его. С одной стороны, передавать бандитам деньги – занятие не из приятных. Более того, довольно опасное.

Но не ехать же Марине самой – тут она была совершенно права. Значит, это должен сделать Алексей Борисович. На правах друга покойного. Ну, и не только… В общем, он должен позаботиться о семье Николая. Проявить себя как настоящий мужчина. Правда, не совсем понятно, почему Марина не хочет обращаться в милицию? Так ведь было бы гораздо проще. Ну да ладно – не хочет так не хочет. Ее дело. Деньги-то ведь – тоже ее. А он их только передаст – и все. Он не будет выслеживать бандитов, не будет воевать с ними – только передаст деньги. И сразу назад. Да! И сразу назад!

Болтушко воодушевился: вообще-то дело несложное. Он справится. Кинет им в лицо эту пачку, и все. И будет держаться гордо и независимо. А его глупые страхи и опасения – они необоснованны. Ничего с ним не случится. Но… Надо быть готовым ко всему.

Картошка закипела. Алексей Борисович посолил, сделал огонек поменьше и немного сдвинул крышку в сторону. Потом наморщил лоб, почесал в затылке и направился в комнату.

Он искал газовый баллончик – так, на всякий случай. Чтобы чувствовать себя увереннее. Когда-то давно он подарил его Наде: жена жаловалась, что ей страшно возвращаться домой, когда на улице темно. Тогда он купил ей баллончик. Однако Надя – ох и странный народ эти женщины! – сказала, что лучше бы он выходил ее встречать, а баллончик может засунуть… В общем, Алексей Борисович, пылая праведным гневом, хотел было выбросить злополучный подарок, но потом, подумав и немного остыв, решил спрятать его подальше – авось пригодится.

А сейчас он был абсолютно уверен, что пригодится. Конечно, спасти не спасет, но все-таки… Короче, он и сам не знал, зачем, но искал…

Наконец нашел – в обувном ящике, рядом с сапожной щеткой и черным кремом.

"Вечно засунет куда-нибудь, не найдешь", – беззлобно проворчал Болтушко. Потом он стал размышлять: "Может быть, захватить с собой молоток? Нет, молоток опасно. Еще отберут – и по тыкве. Сам же и пострадаешь. Если у них есть оружие: пистолет или обрез, то молоток не поможет. А баллончик маленький, его и не заметят. И убегать с ним легче, чем с тяжелым молотком. Нет, молоток брать не буду."

Алексей Борисович подошел к шкафу и стал придирчиво отбирать одежду: брал вещи поношенные, мягкие и свободные, чтобы было поменьше пуговиц.

Посмотрел на свою руку и снял часы: дорогие, швейцарские, коллеги в складчину подарили в день тридцатилетия. "Обидно будет, если такие часы пропадут", – подумал он. Подошел к своему письменному столу и открыл верхний ящик. Покопался и достал оттуда старенькие часы, которые ему вручил отец в день окончания школы.

"Ну вот, с экипировкой покончено", – решил Болтушко. Но все-таки оставалось чувство какой-то незавершенности. Он выглянул в окно, окинул прощальным взглядом родной двор и решил написать предсмертное письмо. То есть нет, конечно же, не предсмертное, а на тот случай, если с ним произойдет что-то непредвиденное.

"Тьфу ты", – расстроился Алексей Борисович: "придет же такая ерунда в голову – предсмертное. Никакое не предсмертное, а просто…" Он не нашел нужного слова, плюнул и сел писать.

"Дорогая моя жена Надя!…"

"Нет, как-то глупо звучит – словно колхозник пишет домой с черноморского курорта. Надо не так…", – он скомкал этот лист и взял другой.

"Надя! Когда ты читаешь эти строки, я уже, возможно…"

Он опять остановился: снова не то. Ну что это такое: просто "Надя"? Уж "любимая" на худой конец… Он опять скомкал лист бумаги. Взял следующий.