Трое суток в аду

Утром мы продолжили путь. Продвижение шло стабильно, но вдруг раздался оглушительный хлопок. Мы метнулись в разные стороны. Второй, третий. Над головой засвистели трассеры. Стало понятно, враг понял, где мы. Скорее всего они приняли нас за штурмовую группу или разведчиков, поэтому проявляли такую ожесточённость. Оставаться на месте было нельзя, так как артиллерия меня рано или поздно достала бы. Найти товарищей также не представлялось возможным. Выбора не было, я побежал в неизвестном направлении. Снаряды гремели рядом, я то и дело спотыкался, падая в грязь. В один из таких моментов я выронил пулемёт в болото. Достать его было невозможно.

Через пару десятков метров я окончательно обессилел. Пришлось спрятаться в воронке от взрыва. Я откинулся на спину, расставил руки, но вдруг почувствовавчто-то тёплое и влажное. В ужасе я обернулся и увидел раненого немецкого солдата. На ноге в районе икры виднелась сквозная колотая рана. Я сразу вспомнил, кто это. Именно этот немец хотел убить Дональда в рукопашной схватке. Я вскочил и выхватил револьвер. Моментально раздалась стрельба, и я прильнул к противоположному склону воронки. Револьвер был нацелен, я взвёл курок. В голове промелькнул сон, рукопашный бой. Я снова стоял как победитель перед безоружным раненым врагом. Рана вновь была легкая. Однако, если не оказать помощь, он умрёт. Оглядевшись, я заметил несколько тел рядом. Все они имели осколочные повреждения. Скорее всего, эти люди пытались эвакуировать раненого товарища, но их настиг снаряд не то британский, не то немецкий.

Я не знал, что делать, как вспомнил о двух баночках спирта и мотке стерильного бинта, взятых из танка. Проверив карман, выяснилось, что одна из ампул разбилась, а вот вторая была невредима и герметична. С бинтом тоже было все в порядке. Я подошёл к немцу, не убирая револьвер. Сняв то, что осталось от старого бинта, промыл рану спиртом и наложил новый.

Немец был удивлён таким поведением. Скорее всего он ждал смерти, были видны первые признаки лихорадки. И наверняка он не расчитывал на помощь от британца, направившего на него револьвер. Теперь нужно было как-то его эвакуировать. Тащить к позициям мне не хватало сил. Я начал осматривать тела других бойцов и нашёл сигнальный пистолет. Ракета выглядела целой. Выстрелил в воздух, выдав сразу обеим сторонам своё местоположение. Дальше оставаться здесь было нельзя. Скорее всего сюда уже идут немцы или британцы, а может, наводятся их орудия. Поэтому я побежал к британским окопам, не разгибаясь в полный рост.

Внезапно я обратил внимание на пейзаж. Он настолько поразил меня, что я остановил движение и расположился в каком-то углублении ландшафта. Светало. Облака, некогда мрачные и свинцовые, сулившие нам слякоть и холод, стали яркими, розовыми какими-то мирными и доброжелательными. Солнце плавно и величественно всходило над изрезанным пейзажем нейтральной полосы. Несмотря на кровь, смешанную с грязью на этих полях, на тела вчерашних врагов, ставших соседями друг для друга на всю оставшуюся вечность, на жестокость и беспощадность, происходящие здесь, оно было чистым, добрым и незапятнанным, дарившим мне тепло и доброту. Эта звезда показалась мне символом возрождения, символом реабилитации и оживления души человеческой, прошедшей через преступную безжалостность, и оттого считаемой мной умерщвлённой и разрушенной за эти месяцы и годы. Эта душа ещё была способна жить, любить и чувствовать.

Но нужно было продолжить путь. Через пару минут движения я снова выдохся. Искать своих товарищей-танкистов было бессмысленно. Вокруг меня простирались гектары грязи и болот, изрезанных долгими боями и огнём артиллерии. Поэтому я поплелся к позициям, которые уже были отчётливо различимы.

Силы покидали меня, одежда была пропитана грязью и кровью. Я потерял револьвер. Точнее, я был не в силах дальше его нести, поэтому выкинул в воронку с водой. Такая же участь постигла и другое снаряжение, которое хоть сколько-нибудь весило.

Когда до наших позиций оставалось 30-40 метров, я окончательно обессилел. Мне ничего не оставалось, как позвать на помощь. Я крикнул изо всех сил и стал ждать, лёжа на спине. Голоса, звуки, воспоминая, поплыли у меня в голове. Я в очередной раз простился с жизнью.

10.

Вдруг кто-то схватил меня за китель и рывками потащил в сторону британских позиций. Потом я почувствовал перепад высоты, означавший, что я уже в окопе. Меня взяли за подмышки и за ноги и понесли, через пару десятков метров переложили на носилки. Снова понесли. Ещё через 4-5 минут я уже был в грузовике.

Меня доставили в госпиталь через час. Там я сразу уснул. Проснулся я только на следующий день. Помещение было сухое и чистое. В палате была ещё пара коек, но они пустовали. Вскоре пришёл доктор. Мне диагностировали воспаление лёгких. Первым делом я спросил, как дела у других танкистов, живы ли они. Оказалось, они были разбросаны по госпиталю. Но медсестры помогли навестить каждого. Все были рады меня видеть. Каждый думал, что товарищи уже мертвы и что он остался один. Но как же хорошо, что мы ошибались! По итогу мы потеряли лишь одного человека. Конечно, все кроме Джеймса были так или иначе изувечены, но эти потери были ничтожны в подобной ситуации.

11.

В госпитале наши пути разошлись. Я отправился домой, женился. Реабилитация составляла два года, и к моему полному выздоровлению уже закончилась война. О судьбах других танкистов мне неизвестно. Знаю только, что капитан Дональд Ричардсон успел повоевать в Первой Мировой войне на танке «Фрай Бентос 2».

К началу Второй Мировой войны я уже не попадал под призыв в силу возраста и семейного положения. В госпитале мы договорились, что встретимся на месте нашего танкового боя через 25 лет. Но тогда уже шла новая война, поэтому посетить Пашендейль не удалось.

Как только закончилась Вторая Мировая, я сразу же поехал туда, но боевых товарищей я там не встретил.

12.

И так происходит каждую ночь на протяжении последних сорока пяти лет. Каждый раз когда я ложусь спать, я прокручиваю у себя перед глазами ту войну. Я был прав, теперь мне есть что вспомнить. Но я бы с радостью забыл эту часть своей жизни.

У меня есть семья, дети. я живу в неплохом доме на Хаверстон-Хилл в Лондоне. Моя жизнь налажена. Но воспоминания о тех днях не дают мне покоя и по сей день. Всё-таки посттравматическое расстройства не лечится.

Я одеваюсь, выхожу на улицу, сажусь в свою машину и еду по городу.

Очень скоро я заезжаю в Ист-Энд. Здесь мого бедных, нуждающихся людей. Может показаться, что ездить по такому раону ночью небезопасно. Но на этот случай в моём бардачке лежит револьвер Webley. Именно из такого оружия я чуть не убил раненого немца.

Я еду по улицам Ист-Энда. На стенах я вижу граффити. В переулках ошиваются бездомные. Кое-где встречаются хиппи, явно употребившие наркотики. Некоторые делают это прямо сейчас. Кругом грязь, греховность, похоть – плоды культурной революции.

Я выезжаю на набережную Темзы. На часах 2:48. До рассвета ещё далеко. Река встречает меня своим молчаливым и спокойным величием.

Моя рука тянется к револьверу. Я подношу его к голове. Неужели всё так и закончится? Меня не смогли убить ни пушки, ни гаубицы, выпускавшие в меня взрывчатку и сталь, ни десятки обученных солдат Рейхсвера, ни сама природа. Неужели я умру от своих рук, в машине на набержной в 2:48?

Нет! Я вспоминаю свою семью, детей и внуков. Разве я вцеплялся в эту жизнь для того, чтобы вот так бесславно погибнуть? Револьвер падает мне под ноги. Нужно выбросить его в Темзу! Я уже забрал достаточно жизней, хватит с меня! Я быстро поднимаю его с пола и уже собираюсь открыть дверь.

Но я останавливаюсь и убираю его обратно в бардачок. Он принадлежит мне уже 20 лет, и за это время ни разу не забрал чью-либо жизнь. Оружие – это всего лишь железка. Убивает не револьвер, убивает человек. Пускай он дальше лежит в моей машине. Быть может, он даже спасёт мою жизнь.

Я еду домой. Нужно отпустить прошлое и жить дальше…