Дубровский. Дело князя Верейского

Мудрое решение великого князя его окружение истолковывало на свой лад. Кто-то судил открыто. Так, владыко ростовский Виссарион в своём послании предостерегал Ивана Васильевича от постоянных дум и излишней привязанности к жене и детям. Чаще же злословили за спиной да доносили свои мысли писчей братии – той, что во все времена себе на уме. Из хроник той поры: «…ужас наиде на нь, и въсхоте бежати от брега, а свою великую княгиню Римлянку и казну с нею посла на Белоозеро»; «Великая княгиня Софья <…> бегала от Татар на Белоозеро, а не гонял никто же…».

Собаки побрехали, караван, как водится, прошёл. В октябре тумены Ахмата повернули от берегов Угры в степи. Блеф развращённых лёгкой наживой вымогателей просчитала южная царевна, закалённая как невиданными доселе морозами, так и кознями обретённых соотечественников.

VIII

Великокняжеская семья с казной в целости и сохранности прибыла в Москву в начале 1481 года.

За месяцы нахождения части московского двора в Белоозере и решилась судьба Марии Палеолог. Мысль выдать племянницу за кого-то из ближайшего окружения супруга великая княгиня отмела сразу. Такой союз мог усилить антигреческие настроения, и без того рыскающие по Кремлю, как бродячие псы по ночным улицам Москвы. Очевидное, казалось бы, укрепление влияния на Грановитую палату деспины в реальности шатнуло бы землю под её ногами. Эта наука – из тех, где уложения таблицы Пифагора могут сбоить: дважды два выдаст нулевой, а то и отрицательный результат.

А вот князь Михаил в супруги подходил как нельзя лучше. Не абы за кого дочь пусть и номинального деспота Мореи выдавали. На тот момент Верейские оставались немногими из князей, кто сохранил удельные права на свои владения. Опять же, они приходились сродственниками Ивану III, что давало основание на равных войти в ближний к трону круг.

IX

Князь Михаил Андреевич, давая согласие на брак наследника с греческой принцессой, имел свой резон. Мнение жены великий князь всё чаще брал в расчёт, особенно после событий на реке Угре. Заручиться такой поддержкой казалось нелишним, и время обратиться за ней было уже не за дальними горами и синими морями. Уж слишком ретиво Иван III искоренял уделы, не трогал лишь те, что принадлежали великокняжеской семье. Когда дойдёт черёд княжества Верейского с Белоозером – оставалось лишь гадать.

Не зря горькие думы одолевали не раз битого жизнью князя. Пока судили да рядили с женитьбой, два года минуло. А как сунулись к Ивану Васильевичу за благословением, тот и выдал – да такое, что словно мошну с пояса срезал. За согласие на брак требовал подписать договор. По нему Михаил Андреевич оставался владельцем Белоозера лишь в течение жизни, не имея права завещать его сыну Василию Залихвату. Этим уделом одарил Верейское княжество Василий II за преданность двоюродного брата Михаила в междоусобных войнах. Теперь же сын решил пересмотреть условия дарственной. Дядя счёл разумным уступить племяннику: жертвовал малым, спасая удел. Так ему казалось.

X

В договор Василия записали уже «Удалой». Коломенский протопоп Осий оказался большим докой в летописях и недолго ломал голову над задачей от Софьи. За два с половиной века до того имя князя галицкого Мстислава Удалого на Руси с языков не сходило. А у чернецов монастырских, так у тех – на перья соринкой липло. И было от чего: трон под ним был не в одном княжестве, успешно ратничал он с половцами, венграми, поляками, чудью…

Мстислав воеводил и в обросшей легендами битве на реке Калке. Куда в те времена без Удалого? Хотя в тот раз мог и в своих хоромах княжеских в Галиче отсидеться. Только бы на пользу общему делу сталось. Накануне сражения Мстислав умудрился повздорить с русскими и половецкими князьями. Ни свет ни заря кинулся в бой, нарушив планы союзных дружин, чем и обрёк их на гибель. Сам же удало бежал от монгольских туменов. Что с того? Тогда строго не спросили, теперь-то уж чего было рядить.

Софья одобрила предложенный вариант. Так был Залихват, да весь вышел, появился – Удалой. Осии же доверили и работу над ошибками в летописях с упоминанием прозвища молодого Верейского. Сам же он и все причастные отнеслись к замене безучастно, как к фляге с водой в дождливый день: Удалой так Удалой, главное – «ух!» на месте. Русской душе, то и дело предстающей нараспашку, чаще важнее форма, а не содержание.

XI

Последним отпрыском ветви от Марии Палеолог и Василия Удалого являлся князь Василий Михайлович Верейский. В закрытом штате Министерства военных сухопутных сил Российской империи он числился помощником министра по особым поручениям.

Князю были чужды суеверия, в том числе и речевые. Он сознавал, что «последний» определяется как нечто конечное, дальше – пустота. Ведь хоронить и провожать в последний путь – одно и то же. В то время как «край» – это лишь некий рубеж. Тех, кто в своей речи делал выбор в пользу «крайнего», он понимал, но сам нормы языка чтил не так ревностно. Что крайний отпрыск, что последний – Верейский считал единым. Так его предку не было дело до того, Залихват он или Удалой.

Американец

I

– Вот тебе и потомок Рюриковичей да Палеологов: всей свиты – один Американец, – усмехнулся князь, взглянув на графа Фёдора Толстого.

Карету изрядно тряхнуло. Отчизна и не думала баюкать путешественников, а радушно тормошила своими ухабами. Толстой даже не проснулся, лишь, коротко всхрапнув и хмуря брови, как обиженный ненароком ребёнок, опять устроил затылок в изголовье сиденья.

Верейский в поездках по Европе не брал слуг. При его роде занятий не следовало допускать кого бы то ни было в личное пространство. Лишние глаза и уши волей-неволей несли угрозу секретности миссии. Что до бытовых вопросов, то в их решении с охотой за хорошие чаевые помогали служки гостиниц или меблированных комнат, где он останавливался. А вот без помощников в делах разведки обойтись сложнее. Для этих целей военное министерство и направляло князю своего рода адъютантов.

Командировали, как правило, образованных, уже зарекомендовавших себя в делах офицеров из мелкопоместного дворянства. Их отличали исполнительность и дисциплина. Не обязательно, что все они по натуре своей были таковыми, но всем хотелось проявить себя. Попасть в донесения самому государю было сродни внезапному наследству. Такие расклады открывали виды на успешную карьеру – единственный шанс выбиться из прозябания в нижних строчках табеля о рангах.

Князь и вёл себя с ними соответствующе: привечал, но не сходился близко, как иной шеф департамента с чиновниками канцелярии из родовитых дворян или начинающих литераторов.

В этот раз всё сложилось иначе.

II

Помощник явился к Верейскому семь месяцев назад в Дрездене. Туда князь направился для встречи с русским посланником в Саксонии Василием Васильевичем Ханыковым и специальным агентом майором Виктором Антоновичем Пренделем. Необходимо было скоординировать мероприятия по дезинформации относительно положения в армии фельдмаршала Кутузова на театре военных действий с Османской империей. Василий Михайлович один из немногих знал всех агентов Особенной канцелярии в Европе, в его же полномочия входила оперативная связь с ними в случае необходимости.

По документам новоявленный помощник значился мещанином Алексеем Карповичем Ивановым, художником. Стипендиат Императорской Академии художеств направлялся на стажировку у европейских мастеров живописи. По осанке же и тому, как «художник» вручил бумаги, в нём легко угадывался офицер. Досадуя на штабных, сочиняющих нелегалам легенды, и уже не ожидая хорошего, князь вскрыл пакет. Не читая бумаги, принялся водить ею круговыми движениями над зажжённой свечой.

Меж тёмных строк, выведенных крупным и аккуратным, как жемчужное ожерелье, дамским почерком, явились мелкие торопливые светло-коричневые буквы невидимых чернил. Адресат без труда узнал почерк директора канцелярии стратегической разведки Особенного отдела полковника Воейкова. Алексей Васильевич уведомлял помощника министра по особым поручениям, что ему, «впредь до особого распоряжения, откомандировывается для содействия в выполнении поставленных задач рядовой Преображенского полка граф Фёдор Иванович Толстой».

III

Верейский мысленно чертыхнулся. О его новом адъютанте легенды кочевали из одной столицы в другую со скоростью почтовых карет. И мало того – обрастали небылицами, как днище шлюпа водорослями и моллюсками. К двадцати восьми годам Толстого уже дважды лишали эполет. Поводов же для этого на самом деле он давал куда больше, но иные оказии удавалось замять влиятельной родне.

А всё прескверный, по общему мнению, характер знатного дворянина. Банальную размолвку он мог обернуть сатисфакцией. Хорошо развитый физически, уверенно владевший пистолетом и шпагой, граф каждую дуэль оборачивал в свою пользу. Говорят, за ним уже числилось с полдюжины мертвецов. Но у тех побед была и обратная сторона.

За год до этого Верейский наведывался в Россию. Тогда на целый день он застрял на почтовой станции у Чудова из-за метели. Главным образом коротали время у самовара и бутылки рома, так что, хочешь или нет, пришлось слушать анекдоты товарищей по ненастью. Один из них, чиновник Министерства народного просвещения, оказался вроде как хроникёром жизни Американца. Так что о его похождениях князь был весьма осведомлён.

По окончании морского кадетского корпуса Толстого зачислили в Преображенский полк. Впрочем, в рядах элитного подразделения тот служил недолго. Как-то подпоручик опоздал на строевой смотр. Причина – летал на воздушном шаре. Кузины ликовали, полковник Дризен оказался менее впечатлительным и строго отчитал Толстого. Тот же счёл выговор за оскорбление и плюнул командиру в лицо. В итоге – дуэль и тяжёлое ранение полковника.

IV

Неизвестно, каким мог оказаться приговор трибунала, но в дело снова вмешалась родня графа. Его зачислили матросом в команду шлюпа «Надежда», отчалившего в августе 1803 года из Кронштадта в первую русскую кругосветную экспедицию. Русский язык, упорядочив все аспекты бытия, как скаред – кухонную утварь, определял такой исход дела как «от греха подальше». Но универсальные житейские формулы в отношении некоторых людей дают сбой, при этом без каких-либо трагических последствий для них. Толстой и был такой самой ходячей аномалией.

Неуёмная энергия матроса и его скверный характер вскоре обернулись проблемой для всего экипажа. Ссоры, злые шутки не давали покоя никому на шлюпе. Досталось и корабельному священнику, и Адаму Иоганну фон Крузенштерну, на русский манер – Ивану Фёдоровичу. Батюшка по вине графа лишился предмета своей особой гордости – окладистой бороды. Попа он напоил так, что тот не добрался до своей каюты и заснул у грот-мачты. Очнувшись же, не смог поднять головы, борода оказалась припечатана к палубе сургучом. Иерей не решился сломать казённую печать и отослал юнгу за ножницами.

Капитан же лишился важных бумаг – их залил чернилами… орангутанг. Толстой с любимцем экипажа в отсутствие Крузенштерна проник в его каюту. Там матрос окропил из чернильницы лист бумаги и вышел. Обезьяна хорошо выучила урок и залила весь капитанский стол чернилами, испортив документы и карты.

V

Заходы в порты тоже не обходились без приключений. Миссия кругосветки могла оказаться под угрозой, и Крузенштерн принял решение избавиться от главного бузотёра «Надежды». Списали Толстого на берег на одном из островов в Русской Америке. Но прежде чем добраться до Камчатки и далее на большую землю, Фёдор ещё два месяца жил на Алеутских островах – вот откуда и прозвище. Рассказывали, что аборигены умоляли его стать их вождём, но граф соскучился по Петербургу.

На попутном корабле бывший матрос доплыл до Петропавловска. Оттуда, где пешим, где на лошадях, где по рекам – в общем, как мог, добирался до Петербурга. Так что, если Крузенштерн вошёл в историю как первый русский, совершивший кругосветное плавание, то Американец мог бы тоже рассчитывать на лавры, ведь половину той кругосветки одолел пешком. Но графа ждали отнюдь не почести.

До столицы он добрался к осени 1805 года, но прогуляться по Невскому разжалованному офицеру не довелось. Сразу же с городской заставы рядового направили в корпус его однофамильца генерала от инфантерии Петра Александровича Толстого. Русские войска по морю отправились в Шведскую Померанию. Шла русско-австро-французская война, больше известная как Война третьей коалиции. Сорвиголове такой поворот дела обернулся к лучшему. Толстой отличился в стычке с французами под Ганновером, получил лёгкое ранение, и по завершении кампании ему возвратили гвардейские эполеты.

Через пять лет за участие в групповой дуэли военный суд разжаловал поручика Толстого в рядовые.

VI

Князя впечатлить анекдотом – всё равно что бабку-повитуху тронуть до слёз девичьим секретом, но тогда эта история запала в память. Вот как будто к знатью, что их судьбы с Американцем пересекутся. Не иначе, Толстые вновь подсуетились и добились назначения опального родственника за границу. По букве-то служба является таковой, хоть в казармах, хоть на заграничных харчах.

Верейскому стало досадно за шахер-махер в сфере разведки, словно это какой-нибудь департамент Министерства просвещения. Воейков, понимая всё это, приписал в конце: «Василий Михайлович, увы, ничего не мог поделать. Чернышёв отзывается о графе как человеке большой отваги, был с ним в деле под Фридландом. Используйте это».

В том сражении, названном Фридландским побоищем, Наполеон разбил русско-прусские войска и вынудил заключить Тильзитский мир. В битве недалеко от Кёнигсберга русская армия в очередной раз явила пример стойкости и отваги. Так, британский посланник доносил в Лондон, что русские войска «победили бы, если бы только одно мужество могло доставить победу».

Почти треть русской гвардии полегла в Восточной Пруссии. Потери могли оказаться ещё больше, если бы адъютант генерала Уварова штабс-ротмистр, а ныне подполковник, спецагент в Испании Александр Чернышёв не нашёл брод через реку Алле. Так что его характеристика новому помощнику Верейского дорогого стоила.

VII

Верейский незаметно поднял взгляд от бумаги. Иванов-Толстой с безучастным видом ждал, когда его шеф ознакомится с посланием. Лицо с крупным носом, большими чувственными губами и широко посаженными глазами вытянулось от расслабления мышц. Хотя обманываться на этот счёт не стоило: флегматичность в любой момент могла вывернуться наизнанку, как шкура ежа.

– Вот что я вам скажу, Алексей Карпович, давайте до точки придерживаться легенды и настоящее ваше имя и титул забудем до возвращения в Россию, – вместо приветствия сказал тогда Верейский. —Наслышан о вашем, так сказать, непростом характере. Так что сразу предупреждаю… засуньте его себе куда подальше. Ваша несдержанность может стать угрозой для нашей чрезвычайно важной и секретной миссии. В этом случае я не полковник Дризен: разносов не будет, утирать плевки не собираюсь, до дуэли дело не дойдёт… Я вас просто лик-ви-ди-ру-ю.