Закон войны

А между тем расстрельная команда отделила от очереди десять пленных и выстроила их на краю рва. Немцы работал быстро и деловито, будто скотину на убой вели. Впрочем, их пропаганда нас так и позиционировала – скоты, мол, не люди. Что-то типа агрессивных обезьян, от которых надо просто зачистить землю, а менее агрессивных заставить работать на себя. Так что сейчас, с их точки зрения, ничего ужасного не происходило. Разоружили тех агрессивных и зачищаем в ноль. Как тараканов давим или клопов, к которым не может быть ни жалости, ни сострадания…

Увидев нашу небольшую колонну, офицер расстрельной команды даже рукой махнул в знак приветствия – который его подчиненные расценили как руководство к действию.

И вновь две очереди распороли воздух, и десять мертвых тел, изуродованных пулями, попадали в ров…

Стратегически правильно было просто проехать мимо. И, думаю, ветераны этой войны году в сорок четвертом, попав в аналогичную ситуацию, так бы и сделали. Задание важнее эмоций, из-за которых ни боевую задачу не выполнишь, ни людей не спасешь, да еще вдобавок и сам погибнешь.

Но со мной были не ветераны, а бойцы с опытом войны в один день и одну ночь, которого очень мало для объективной оценки подобной ситуации. Поэтому, когда с «Ханомагов» начали практически одновременно молотить четыре пулемета, я открыл дверцу и на ходу выпрыгнул из машины – благо скорость была невысокой.

И вовремя.

Фашисты, что охраняли пленных, все-таки успели повоевать в Европе и имели кое-какой опыт боевых действий. И хотя неожиданная атака выкосила практически всю расстрельную команду и треть пехотинцев, охранявших пленных, остальные сориентировались в обстановке – и случилось то, чего я боялся.

В «Ханомаги» навесом полетели гранаты с длинными рукоятками…

Из бронетранспортеров успели выпрыгнуть лишь несколько человек. А потом один за другим раздалось несколько сильных хлопков… И следом – мощный взрыв.

Один их «Ханомагов» просто разворотило. Он, как распустившийся стальной цветок, раскрылся рваными листами брони. Ну да, в него мы сгрузили несколько ящиков с гранатами, которые сейчас и сдетонировали. Над вторым бронетранспортером просто взметнулось пламя, из которого вывалился боец, горящий словно факел. По ходу, запасные канистры с бензином полыхнули…

А потом грохнуло так, что аж сами фрицы присели. Одна из гранат прилетела в наш грузовик, набитый продовольствием, оружием и боеприпасами – и, упав на тент, рванула.

И следом за ней – все, что было под тентом.

На подобное я всегда реагирую раньше, чем до мозга дойдет, что случилось. Я упал на живот, выдернул из кобуры «вальтер», и прострелил головы двум ближайшим фрицам. Ничего так немецкая машинка, довольно точно работает даже без пристрелки. Жаль, патронов в ней осталось только шесть штук, да еще один магазин в накладном кармане на кобуре, – и на этом моя огневая мощь заканчивается.

Я бросил быстрый взгляд вбок.

Хреново…

Раскинув руки, опрокинулся на спину один из моих бойцов – какой-то меткий фриц вогнал ему пулю точно в низ каски, которая на таком расстоянии при прямом попадании из винтовки шьется словно бумажная. А я и выстрелить не могу, потому как не вижу врага за спинами пленных, что после взрыва присели на корточки, обхватив головы руками. Блин, пацаны совсем, лет по двадцать. Чего удивляться? Позавчера было мирное небо над головой, а сейчас – ад на земле. К тому же враги во врагов стреляют, поди пойми, что происходит… Героизм – он постоянным не бывает. Для него вспышка нужна, искра, которая, как в танке, запустит двигатель – и тогда машина попрет вперед, давя все на своем пути. А без этой искры любой танк – это просто бесполезная груда железа.

И я выдал эту искру. Сбросил с головы немецкую фуражку, вскочил на ноги, сорвал с себя фашистский китель, под которым была гимнастерка офицера НКВД, и заорал:

– Бойцы! В атаку!!! За Родину!!!

И ринулся вперед, продолжая орать на ходу:

– Бей врага, ребята! Вали уродов!!! – тут же подав личный пример.

Офигевший от моего превращения показавшийся у меня на пути немец с винтовкой попытался направить на меня оружие – но на секунду опоздал. Я ладонью отбил ствол в сторону, от души с ноги заехал фашисту сапогом по колену, а когда фриц согнулся, рубанул локтем по позвоночнику сверху вниз, вложив в удар весь вес своего тела. С приседом, словно дрова рубил.

Можно было, конечно, выстрелить, патронов в пистолете хватало. Но мне надо было безоружным пример подать как действовать.

И – сработало! Зажгла моя искра двигатель! Я прям увидел, как отрешенная беспомощность в глазах пленных моментально сменилась лютой яростью…

Они все почти одновременно бросились. С голыми руками. Босые, избитые, в рваных солдатских рубахах – на вооруженных фашистов. Да, те стреляли, кололи штыками – но наших было больше.

Не обращая внимания на раны, на кровь, из них хлещущую, пленные убивали своих мучителей. Страшно убивали. Молотя кулаками, выдавливая пальцами глаза, впиваясь зубами в горла, мерзко воняющие одеколоном, которого немцы на себя не жалели…

Если меня спросят, что мне больше всего запомнилось в этой бойне, я скажу – звериный рык парнишки, пальцами разрывающего рот фашиста…

И запах.

Жуткая смесь вони ядреного пота, сладковатого запаха крови и грубоватого аромата этого треклятого немецкого одеколона…

Я тоже дрался. Экономя патроны, ткнул стволом в морду какого-то фрица, чуть большой палец себе не вывернул. Но почувствовал рукой, как ствол проламывает кость за выбитым глазом, так что выстрел сэкономил. Другому рукоятью пистолета в подбородок наотмашь заехал. Тоже нормально вышло, нокаут.

А вот третий меня чуть штыком не пропорол, сволочь… Но – повезло. Мне. А не невысокому парнишке из моего отряда, который под штык поднырнул и на всю длину принял его грудью. И осел мешком на землю, схватившись за ствол и не давая фрицу выдернуть винтовку. Тот по инерции вперед шагнул – и тут я его по горлу ножом и полоснул, который до этого под немецким кителем прятал и про который только сейчас вспомнил. А парнишка тот глянул на меня снизу, прохрипел:

– Живи, командир… За Родину отомсти…

И умер, уставившись стекленеющими глазами в небо, черное от чужих самолетов…

К счастью, у фашистов не было автоматов, только винтовки, а единственный пулемет молчал. Те, кто был рядом с ним, уже умерли, а конвоирам было не до него. Надо признать, дрались они яростно – но куда им было до ярости пленных, которых они обрекли на смерть.

Через несколько минут все было кончено. Немцев просто разорвали голыми руками…

Но дорогой ценой.

Из моего отряда в живых осталось шестеро. Из бывших пленных – треть. Все в крови, своей и чужой. Несколько человек ранены, двое тяжело. И все на меня смотрят…

А я далеко не всесилен, хоть и из будущего. Если в немецкой форме еще имелся шанс и фрицев подчистить неслабо, и разведать, что там «Аненербе» задумало, то теперь был лишь вопрос очень недолгого времени, когда немцы зачистят нас.

Я не винил тех, кто открыл стрельбу и погиб смертью храбрых. Скорее всего, на их месте я поступил бы так же. Но я был на своем, с неподъемным багажом боевого опыта за плечами, привыкший просчитывать целесообразность каждого шага, который на войне в любую секунду может оказаться последним. Поэтому оставалось лишь признать, что моя задумка провалилась… Провалилась по тому сценарию, который я расписал для нее.

Значит, нужно было задействовать новый.

Но сначала я должен был что-то сказать тем бойцам, что смотрели на меня с надеждой…

Увы, не было у меня для них решения. Хотя… Почему нет?

Вариант с переодеванием больше не прокатил бы – униформа практически всех мертвых немцев была залита кровищей. Оно и понятно, когда живое человеческое тело рвут на части, по-другому и быть не может.

Но там, неподалеку от пулемета, стоял грузовик, на котором, по ходу, приехала расстрельная команда. Маловат транспорт для тридцати с лишним человек, но жить захочешь – потеснишься. А еще невероятным образом уцелела штабная машина. Лишь по крылу осколок царапнул, а в остальном без повреждений.

В общем, план у меня созрел мгновенно. Да не план, а, скорее, единственно возможный выход.

– Так, бойцы, – сказал я. – Хватайте оружие какое найдете – и быстро в кузов. Есть кто-то еще, кто грузовик водить умеет?

– Ну я могу, – отозвался один из пленных.

– Значит, найди себе немецкий китель, который поменьше залит кровищей, надевай – и за руль. Те, кто был со мной, – трое в штабную машину, один в грузовик, рядом с водилой. И двигайте на восток, к Киеву. Как до линии фронта доедете, ищите место где поспокойнее – и ночью пробирайтесь к своим, только немецкую форму снять не забудьте. На этом все. Выполнять.

– А ты, командир? – поинтересовался Сапрыкин. Легко раненный в руку, но живой. Надо же, «командир»… А я думал, он меня за тот удар в челюсть до конца жизни ненавидеть будет.

– А у меня тут дело есть, – сказал я, кинув взгляд в сторону городка. И предвидя, что пограничники сейчас начнут протестовать, рыкнул:

– Это не обсуждается! Выполняйте приказ!