Закон войны

Все получилось как нельзя лучше: спасибо яркой летней луне и ясному ночному небу, переоделся я быстро. Сапоги только свои оставил, фашистские не подошли, уж больно размер мелкий оказался. Ну да ладно, ночью и так сгодится. Винтовку на плечо, каску на голову – сойдет, несмотря на то что китель я еле застегнул. Блин, и как они при столь субтильном телосложении Европу завоевали? Я, еще когда за деревней следил, заметил: большинство из них такие, соплей перешибешь – а поди ж ты, четыре года нашу страну терзали, сволочи.

Точку сбора мы наметили у крайней избы, в глубокой тени. Нормально ребята справились, если честно, лучше меня – четверо из них уже были в немецкой форме.

– Ладно, пошли, – прошептал я. – Начинаем оттуда.

Двери и окна немцы не закрывали – июньская ночь душная. Так что в дом мы вошли свободно.

Я в немецком так себе, кроме «хенде хох» и «Гитлер капут» знаю немного. Но достаточно, чтоб понять, о чем речь. У нас во Французском легионе был один немец по имени Курт, доставал всех игрой на губной гармошке, пока ее капрал не отобрал и не сломал. Со скуки тот немец в редкие свободные минуты пытался общаться с сослуживцами не только по-французски, который знал примерно так же, как и я, но и на своем родном языке. Потому я кое-что запомнил – достаточно, чтоб хоть немного понять, о чем речь. Так что когда в хату ввалились незнакомые коллеги, стало ясно, что фрицы слегка озадачились. Посыпались было вопросы: кто такие, откуда? Но быстро сошли на нет. Какая разница? Свои же. Тем более что каждый из нас, как было обговорено заранее, улыбался во весь рот.

Это их и подвело.

Всех шестерых мы, подойдя ближе, закололи ножами как свиней, они даже осознать не успели, что происходит. Мои ветераны все как один били финками в сердце, причем по несколько раз, в ритме швейной машинки. В одно мгновение изба наполнилась предсмертными хрипами, которые, впрочем, были недолгими – с пробитым сердцем человек живет очень мало.

Так мы обошли четыре хаты, в которых еще горел свет.

А потом и остальные, где свет был уже потушен.

Как-то классик спел о героях войны, которые прошли по фашистским тылам, держась, чтоб не резать врагов сонными. При всем уважении к его творчеству – не верю. Благородство возможно по отношению к благородному врагу, который не нарушает мирных договоров и не сжигает заживо мирных мужиков, женщин, детей…

Но сейчас явно был не тот случай. Потому действовали мы совершенно не благородно, но эффективно, проламывая клинками виски спящих и вскрывая шеи проснувшимся. Ибо на этой войне не было места для благородства. Но зато была цель – убивать эту нечисть.

Любыми способами.

И любой ценой.

Даже ценой собственной жизни…

Но на этот раз наши жизни остались при нас, и минут через двадцать мы стояли возле двухэтажного здания, возле которого была припаркована черная штабная машина.

Во время нашего кровавого квеста бойцы уже успели увидеть тот самый сарай, внутри которого лежали обгорелые трупы – большие и совсем маленькие… И потому, не сговариваясь, пограничники сняли бревно с ближайшей коновязи и подперли им дверь двухэтажного здания. А после принесли из штабной машины две канистры с бензином – офицер, как настоящий немец, оказался запасливым и предусмотрительным. Правда, вряд ли он ожидал, что благодаря его предусмотрительности получит на чужой земле столь теплый прием.

Дом, стены которого были обильно политы бензином, бойцы подожгли с четырех сторон. Огонь полыхнул до небес, пожирая дерево, иссушенное временем и летним зноем, – вот что значит добротная двускатная крыша, которой любой дождь не помеха.

Изнутри послышались вопли на немецком. Кто-то из фашистов ломанулся в открытое окно, но, получив пулю в плечо, упал внутрь. Второму выстрел из револьвера оторвал ухо. Пограничники специально не стреляли на поражение. Они платили жестокостью за жестокость. И я не осуждал их. Я просто стоял и смотрел на огонь до тех пор, пока вопли внутри дома не потонули в грохоте крыши, обвалившейся внутрь.

Все было кончено… с этой ротой. Но в любой момент сюда могли подойти другие подразделения. Я не исключал, что с территории Германии наступающие части могли двигаться и ночью. Поэтому действовать нужно было очень быстро.

– Иванов, в грузовик – и за нашими, – скомандовал я. – Остальные – собираем чистую фашистскую форму, оружие, продовольствие, грузим это все во второй грузовик.

– А форма зачем? – подозрительно прищурился рядовой Федотов, здоровенный мужик с лапищами, смахивающими на грабли. – Когда гансов резали, оно понятно, но дальше-то к чему? Аль мы не советские солдаты?

– А затем, что в нашей форме мы доедем не до своих, а до первого немецкого пулеметного взвода, – пояснил я. – А так у нас будет шанс прорваться.

– Ну… ладно, – пожал квадратными плечами Федотов.

Понимаю, советским людям, пока что как следует не видевшим ужасы этой войны, моя идея могла прийтись не по вкусу. Они не осознавали масштабов произошедшего, не знали, с каким жестоким врагом им предстоит столкнуться. Наверняка они считали, что не подобает красногвардейцу переодеваться в форму врага, что воевать надо только со звездами на фуражках. Ничего, скоро они поймут, что война – это когда ты жив, а твой враг мертв. Любой ценой и любым способом. А все остальное так, слова и символы, которые наверняка имеют смысл в мирное время, но на войне порой изрядно вредят, когда в погоне за ними люди забывают об основной цели войны: убивать врага.

Любой ценой.

И любыми способами.

* * *

Немецкие фонарики с петлей для подвешивания на пуговицу ночью оказались хорошим подспорьем. Как и полная луна, кстати, благодаря чему мы довольно быстро справились с задачей. Тем более что подкатил грузовик с нашими, и теперь мы работали в два десятка рук. Я знал: у наших, там, на востоке, с продовольствием наверняка уже туго. Страна пока что в шоке, в столице правительство пока лишь осознает масштаб трагедии, и регулярные поставки самого необходимого воюющим войскам наладятся еще очень не скоро. Потому первым делом бойцы по моему приказу собирали тушенку и сухари. Они всегда в дефиците на войне, в отличие от оружия и патронов, которые всегда можно забрать у убитого врага.

Помимо двух грузовиков нам досталось несколько мотоциклов с пулеметами MG-34 на колясках и два «Ханомага», оснащенных тем же вооружением. Эти полугусеничные бронетранспортеры обладали неплохой проходимостью и вместительностью – в одной машине помимо экипажа помещалось десять человек.

Солнце еще не взошло, когда мы были готовы к походу. Все переодеты в немецкую форму, один грузовик набит жратвой, второй же мы напичкали сюрпризами, подложив под пустые ящики в кузове гранаты с выдернутой чекой. Когда я показал, как это делается, даже бывалые бойцы покачали головами.

– Годная придумка, командир, – сказал сержант Иванов. – Хотел бы я поучиться в той военной академии, где на такое натаскивают.

Я лишь хмыкнул. Если рассказать, что мои «академии» раскиданы по разным мирам, не поймут. И не исключено, что пристрелят на всякий случай – на войне больные психи опасны своей непредсказуемостью.

В штабной машине я нашел чемодан со вторым комплектом обмундирования немецкого офицера и искренне порадовался находке. Фриц был поздоровее своих подчиненных, и его шмот сел на меня замечательно. Даже сапоги подошли, оказавшись на размер больше – как раз под нормальные портянки. В немецких званиях я не разбирался – офицер, и ладно. Который при жизни был педантичным до оскомины, гореть ему в аду. Даже ремень, даже кобура с «вальтером» были в том чемодане, не говоря уж о фуражке.

Кстати, надо отметить, что фрицы к войне подготовились основательно. В сумках убитых солдат помимо сухарей и консервов были таблетки для обеззараживания воды и разжигания костра, маленькие полевые плитки, складные столовые приборы, наборы для бритья и умывания, зубные щетки, пасты, наборы для шитья и еще много разных мелочей, так необходимых солдату в повседневной жизни.

– А наша «мосинка» все равно лучше, – хмуро сказал тогда один из бойцов, осмотрев немецкий карабин. Наверно, просто чтобы что-то сказать…

Теперь я ехал в штабной машине правильно, на переднем сиденье, с водителем, которым вызвался быть сержант Игнатов, по его утверждению, знавший немецкий «со словарем». Впереди катились два мотоцикла с колясками и пулеметами, сзади колонной ехали два «Ханомага», посредине – грузовик с едой и боеприпасами. На мой взгляд, нормальная тема – рота движется к месту дислокации. А что бойцов недокомплект – ну, мало ли почему оно там. Война же ж.

Ехали мы по грунтовке, изрядно убитой гусеницами фашистских танков. Была бы осень, немецкая штабная машина застряла б в грязи напрочь вместе с мотоциклами, и, пожалуй, грузовиком тоже. Гусеничные «Ханомаги», может быть, осилили бы такой путь, но это не точно.

Куда я вел свой маленький отряд? Нет, не в Киев, хотя дорога, судя по трофейным очень подробным немецким картам, тянулась именно туда. Если уж воевать с врагом, значительно превосходящим по силе, то делать это лучше на местности, которую отлично знаешь.

А я просто прекрасно знал один участок украинской земли неподалеку от Киева, который через сорок пять лет люди назовут Зоной отчуждения…

* * *

Солнце вылезло из-за горизонта – и мы услышали грохот. И впереди, там, где шел бой, – и сзади, где катилась на восток вторая волна немецкой техники…

А справа и слева от дороги во все стороны расстилалась жуткая картина.

Сгоревшие танки. В основном наши. Небольшие, угловатые, далекие от совершенства. Очень скоро советские конструкторы, учась на своих ошибках, осознают все недостатки этих моделей, и боевые машины начнут стремительно модернизироваться. Но пока что они только горели вдоль дороги.

Вместе с подбитыми немецкими.

Но последних было намного меньше…

Видели мы несколько наших артиллерийских батарей, бойцы которых бились насмерть – и были буквально размазаны по земле вместе со своими «сорокапятками». Немцы не стали идти на прорыв, потеряв пару танков, а просто подождали, пока бомбардировщики сделают свое дело…

И, конечно, в траве, еще вчера высокой, а сегодня практически везде сгоревшей, лежали трупы. Много трупов. Вся земля была усеяна ими. И, опять же, убитых солдат в немецкой форме было намного меньше, чем в советской. Возможно, отчасти потому, что по полю бродили немецкие санитарные команды в сопровождении пехотинцев, которые периодически стреляли в лежащих из винтовок и пистолетов. Добивали раненых. Понятное дело, что не своих…

– Сволочи, – прорычал Игнатов. – И что, командир, мы ничего не сделаем?

– Сделаем, – сказал я. – Но немного попозже.

Мое внимание привлекла транспортная колонна, едущая впереди к линии фронта, которую мы постепенно нагоняли.