Закон «дегтярева»

А следом за ним Мария ушла. Собралась, еды взяла на два дня, оружие и двинула следом за Данилой. Никто ей не препятствовал. Но и с ней никто не пошел. Правда, она и не просила никого с ней идти. Вот такая история… Дарья, принеси-ка еще квасу, а то что-то в горле пересохло!

…Ион пил квас, что-то говорил еще – но это было уже словно в каком-то тумане. Я видел, что друзья, косясь на меня, тем не менее навалились на еду – но меня это уже не касалось. Почти. Нет, я тоже ел со всеми, что-то даже отвечал на вопросы – но, думаю, ответы эти были односложными и часто невпопад, потому от меня быстро отстали. И правильно. Чего с больным разговаривать? Ибо любовь – это очень часто болезнь. Такая, как у меня, – так уж точно. Твоя жена ухаживала за другим, ушла за ним, когда он превратился в нечеловека, – а я, как последний идиот, все еще болею этой проклятой любовью. Кто-то говорит, время лечит от этого недуга. Кто-то считает, что клин выбивают клином. Другие советуют сменить обстановку… Было у меня и времени навалом, и другие женщины случались, и обстановку менял так, что другим и не снилось, – в другие миры убегал от себя самого…

Но – ничего не помогло. Со временем и вправду вроде притупилось немного то чувство. Так, ныло, словно старая рана, но уже терпимо. До тех пор, пока проклятый Оператор не разрушил ментальный блок в моей голове и не пробудил воспоминания… Лучше б не разрушал. Лучше б все оставалось как было. Глядишь, не сидел бы я сейчас, тупо глядя на противоположную стену и осознавая, что хоть и глупо это, но я все равно должен еще раз взглянуть в глаза цвета единственного в мире артефакта. Возможно, в последний раз. Просто чтобы сказать: «Я ничего не забыл, как ты просила когда-то… Я все вспомнил, и теперь никогда не забуду того, что с нами было».

М-да… Со стороны мы, сталкеры, наверно кажемся другим эдакими невозмутимыми машинами для убийства, у которых просто не может быть эмоций, переживаний, которые не умеют любить как обычные люди…

Бред это. Мы такие же, как и все. Живые, чувствующие боль – и физическую, и душевную. Единственное отличие от большинства других людей – это то, что мы умеем скрывать нашу боль, не показываем ее другим, не демонстрируем напоказ. Просто не считаем нужным. Потому что наша боль – это часть нас. Наша неотъемлемая часть, до которой никому нет дела… Не лезьте в душу к сталкерам и военным, не надо. Слишком много там концентрированной боли, которую мы выплескиваем лишь в боях со всякими тварями, с криком выбрасываем из себя, как выплевывают во врагов горячий свинец наши автоматы. Не пытайтесь взломать эти души, запертые за прочными дверями нашего спокойствия с невидимыми, но красноречивыми надписями: «Не лезь. Опасно для жизни»…

И мои друзья это чувствовали. Не лезли. Пили, ели, разговаривали, вели себя так, словно меня нет рядом. Потому что они были из того же теста, что и я. Знали – рано или поздно меня отпустит. Когда военного клинит, самое лучшее, что можно сделать, – это не трогать его и просто подождать.

Наконец я стал не только слышать голоса друзей, но и осознавать то, что они говорят.

– Не, железный, ты человеком быть точно не можешь, – убеждал кого-то Рудик заплетающимся языком. – Ты просто мозг в ходячей консервной банке. Ошибка конструкторов.

– Я – банка? – возмущенно заорал Колян. – Это ты есть наглый примат, который решать, что он хомо сапиенс. Но человеков с хвостом и ушами, похожими на маленький плащ-палатка, не бывает. Ты сначала в зеркало на себя смотреть надо, потом говорить!

– Ах ты, чурка заокеанская! – взвился Рудик. – Это я-то примат? Да я…

Ага, понятно. Шерстяной подпоил спира самогоном, и тот спьяну наехал на серва – или наоборот, серв решил докопаться до Рудика. Он вредный, он может. Еще немного, и серв со спиром начнут бить друг другу морды – на Руси настоящая, крепкая дружба обычно начинается именно со взаимного мордобития.

Но мне уже было не особенно интересно, кто прав или не прав в разгоревшейся сваре. У меня снова была цель, по сравнению с которой все остальное потеряло какую-либо значимость.

– Пойду я, пожалуй, – произнес я.

И будто рубильник выключил. Народ, только что активно чавкающий и попутно выясняющий отношения, мгновенно подвис, словно у них питание отрубили. Все смотрели на меня – и понятно было, что все их разудалое застолье, громкие разговоры и шумные ссоры были наигранными, только лишь чтобы обстановку разрядить. Ослабить напряжение, источником которого был я…

Было понятно – мои друзья переживали за меня, и большое спасибо им за это. Но помочь они ничем не могли, так как в этом случае я должен был все сделать сам. Это только моя проблема, и совершенно незачем впутывать в нее моих старых товарищей. Так как сейчас между нами имелось существенное отличие. У Иона была молодая жена, у Коляна – его мастерская и преданная Скуби-ду, у Шерстяного – его кухня. Даже Рудик, похоже, нашел со всеми общий язык, и отлично ему было здесь, тепло, сытно и уютно.

Иными словами, мои друзья нашли свой дом здесь, в Кремле.

А я – нет.

И не было у меня ничего, кроме цели, совершенно очевидной и конкретной, как моя СВД, что стояла рядом, прислоненная к стене.

– Я – с-с тобой, – безапелляционно заявил Рудик. После чего икнул – и рухнул на стол, словно сраженный пулей. Понятно. Не вынес организм спира атаки русского самогона. И не таких валил он напрочь. Что ж, может, оно и к лучшему. По трезвости Рудик может за мной увязаться, что в мои планы никак не входило. Я обещанное выполнил, довел его до Кремля, а дальше – пусть сам. Ибо со мной опасно, да и ни к чему. Пусть за красными стенами обживается, глядишь, целее будет.

– Куда это ты на ночь глядя? – спросил Ион, нахмурившись. – Конечно, мутов вокруг Кремля на два полета стрелы точно нет, но что там дальше – одному Перуну известно.

– Вот и хорошо, что нет, – сказал я, поднимаясь из-за стола. – Спасибо вам, друзья, за хлеб-соль, но мне реально пора.

И, заметив, как Шерстяной со стаббером открыли рты, собираясь возразить, добавил:

– Понимаю, что вы сейчас хотите сказать, но попутчики мне не нужны. Это только мое дело и мое решение. А ваша задача – Кремль охранять. Так что спасибо еще раз за гостеприимство, может, еще свидимся.

Понимаю – я их обидел. Крепко. Прервал на полуслове, не дал ничего сказать. Но лучше пусть я уйду так, чем потом буду мучиться, что кто-то из них погиб, решая мои проблемы. Потому что уж очень не нравились мне опустевшие развалины возле Кремля. Чуйка моя аж звенела – не так что-то. Очень не так. А что именно – да кто ж его знает? Так что уж лучше я один туда пойду. Когда ты только за себя в ответе, всегда спокойнее. Такой вот у нас, сталкеров-одиночек, принцип. Или блажь – это уж пусть каждый называет, как ему нравится.

На столе я оставил пять пулеметных патронов – более чем щедрая плата за обед. Ион повел было бровью, но ничего не сказал. Обиделся. Понимаю его. Но когда так уходишь, лучше отдать все долги – даже если друзья считают, что ты ничего не должен.

Заморочки, скажете? Возможно. Все люди сталкерско-военной закалки со своими тараканами-мутантами в голове, крупными такими, закаленными в битвах с самым серьезным противником – самим собой. Потому нашего брата или принимают такими, какие мы есть, – или не принимают, считая отморозками не от мира сего. А мы и не претендуем, и свое общество никому не навязываем, идя по жизни словно в рейд – от задания к заданию, которые сами себе и ставим. Такие уж мы, и нас не переделать…

От стола я сразу направился к Барме – хозяину трактира. Во всех Зонах трактирщики помимо основного бизнеса занимались побочным – скупкой и перепродажей хабара. И, разумеется, торговлей всем, что необходимо сталкерам.

Барма не был исключением из общего правила – это я выяснил еще во время своего первого посещения Кремля, когда познакомился с этим кряжистым мужиком, чем-то неуловимо похожим на своего коллегу из Чернобыльской Зоны.

– Здорово, Барма, – приветствовал я хозяина заведения.

– Здорово, Снар, – кивнул тот из-за стойки. – Как оно?

– В процессе, – сказал я, кладя рюкзак на стул. – Мне бы консервов дня на три, да патронов.

– Каких тебе?

Я вздохнул. Вряд ли в Кремле окажется то, что мне надо. А мне надо нереальный дефицит.

– СП-5. Или СП-6.

– Красиво жить не запретишь, – усмехнулся Барма. – Платить чем собираешься?

Как ни больно было мне расставаться с любимым оружием, но я осознавал: в развалинах одному и без прикрытия с громоздкой СВД бегать затруднительно – тем более при наличии бесшумного ВАЛа, до поры разобранного и упакованного в рюкзак. Еще был у меня «Ярыгин» и два моих неизменных боевых ножа в качестве оружия последнего шанса. В целом, с учетом провианта и боезапаса, груз неслабый. Поэтому лишние пять кило, которые весит СВД с патронами к ней, мне были точно ни к чему.

Я протянул бармену чехол с винтовкой, после чего с болью в сердце наблюдал минут пять, как трактирщик осматривает-обнюхивает оружие, только что на зуб его не пробует.

Удовлетворившись осмотром, Барма выдал:

– За нее я дам тебе сотню СП-6, плюс жратвы на три дня от пуза.

Я понимал, что дефицитные патроны стоят недешево, но не настолько же. В общем, после четверти часа торга винтовка стала собственностью Бармы, а мой рюкзак потяжелел на полторы сотни СП-6. Нормально, на пару-тройку стычек хватит, если веером от пуза не сыпать смертоносный дефицит. Плюс, само собой, консервы со знакомой печатью «Восстановлено» и смазанной печатью какого-то клана маркитантов. А также, понятное дело, чистая вода, которая в условиях постапокалипсиса порой бывает дороже золота. Плюс я еще сверху две армейские аптечки выторговал, тоже восстановленных.

Упаковав купленное в рюкзак, я направился к выходу, краем глаза отметив, что мои друзья даже не глянули в мою сторону. Обиделись. Ну и хорошо. Мне же спокойнее. А Рудик так и не проснулся. Насчет поспать он большой мастер, а уж с бодуна его, небось, вообще из пушки не разбудишь. Тоже замечательно. Проснется – и пусть адаптируется к кремлевской жизни, тут хороший разведчик всегда пригодится.

Я же вышел за дверь и направился обратно к Спасским воротам. Надеюсь, вечерний стрелецкий дозор выпустит из Кремля сумасшедшего, решившего выйти за красные стены на ночь глядя…

* * *

Выпустили. Переглянулись, пожали плечами, но ворота приоткрыли. Может, Ион передал приказ, а может, просто правило тут такое – чужаков не задерживать. Хотят наружу – скатертью дорожка.

Так или иначе, но я порадовался, что все обошлось без проблем. Иначе пришлось бы искать другие пути, наверняка более шумные, конфликтные и чреватые членовредительством для тех, кто попытался бы меня задержать. Ибо настрой в этот момент я имел крайне решительный и бескомпромиссный.

«Хаммер» я оставил за воротами. Это по шоссе, пусть даже поврежденному, на нем ехать – милое дело. А вот шастать по развалинам лучше на своих двоих. Оно и тише, и надежнее, хоть и медленнее намного. Но с этим уже ничего не поделаешь.

Ион сказал, что Мария ушла на восток следом за одичавшим Данилой. И не ошибся. Следы дружинника, отягощенного грузом мышц, отлично читались на земле. Это до Последней войны Москва была сплошь запакована в асфальт, словно воин в броню. Но за две сотни лет время успело превратить асфальтовые джунгли в реальные. И если широкие, продуваемые всеми ветрами проспекты пока еще не были укрыты надежным слоем нанесенной почвы, то между разрушенными домами земли скопилось предостаточно для того, чтобы на ней буйным цветом разрослись деревья и густые кустарники. Само собой, мутировавшие – повышенный радиационный фон только-только понизился до показателей, не критичных для человеческой жизни.

Понятное дело, в гущу зачастую плотоядных деревьев я не лез. Просто, перейдя Красную площадь, направился по бывшей Ильинке, двигаясь вдоль границы леса и пока еще асфальтовой улицы, высматривая в невысокой траве две цепочки следов – Данилы и моей жены, разбиравшейся в ремесле следопыта нисколько не хуже меня. Шла рядом, не пересекая глубоких отметин от рук-ног… а может, уже и лап бывшего дружинника.

Еще в Чернобыльской Зоне слышал я, что случается со сталкерами, хлебнувшими свежей крови мутанта. Понятное дело, ничего хорошего от этого не бывает. Наилучшее, что может произойти в этом случае, это скорая смерть, пусть даже и мучительная. А вот если организм не отторгнет чужеродное, примет измененную кровь, то и сам меняться начнет, причем немедленно и неотвратимо.

Бывалые сталкеры говорили, что процесс порой занимает несколько часов. Был человек, а стало не пойми что. Урод не урод, зверь не зверь… Так, ошибка природы, причем ошибка, предпочитающая питаться свежей плотью представителей своего вида. Она у перерожденцев лучше всего усваивалась. И самое лучшее, что можно сделать для такого существа, это пристрелить его, чтобы не мучилось – а также чтобы в одну не прекрасную ночь в твое горло не впились отросшие звериные клыки твоего недавнего товарища.