Жуга. Осенний лис

– Да ладно, чего уж.

Олег подставил ладонь, неловко сунул деньги за пазуху.

– Ну так я пойду?

– Счастливо, – кивнул Жуга.

– Что ж, прощай. Заходи как-нибудь, если что – помогу чем смогу.

– Прощай.

Олег потоптался, пожал протянутую руку и зашагал к Маргену, вскоре скрывшись за поворотом.

Жуга остался один.

Он долго стоял посреди дороги, глядя вдаль перед собой. Из памяти не шёл ранимый, до боли открытый взгляд серых девичьих глаз. Эльза-Мария…

«Ила» звучало лучше.

Жуга невесело усмехнулся своим мыслям и вдруг нахмурился: впервые в жизни он не мог распознать, какое из двух имён настоящее.

Что-то холодное вдруг коснулось лица, кольнуло и слезой сбежало по щеке.

Жуга поднял голову.

Падал снег.

Оправа: Говорящий

4

«Ах-р! Ведьмак! Я думал, их уж не осталось. Он что, правда ехал через Каменный Круг?»

– Откуда мне знать?

«Тогда тебе повезло. Тебе и твоему приятелю не стоило туда ходить – та мельница давно мертва. Мельники частенько повреждаются в уме – уж слишком много мыслей в голову приходит, когда крутится колесо и мелется мука. А если человек ещё при этом и один… – Медведь поднял взгляд на травника. – А ты правда не различаешь цвета?»

– Только красное и зелёное.

«Этот браслет… Ты почти не говорил о нём. Покажи».

Жуга поднял руку.

– Я как раз собирался рассказать… Нет, извини, снимать не буду. Если хочешь, подойди поближе.

Маленькие глазки зверя холодно блеснули. Жуге на миг почудилась скользнувшая в жёлтой глубине тень испуга.

«Ладно. Опусти. Мне понятно уже сейчас».

– Вот как? И что тебе понятно?

«Вначале были смерть и колдовство. Потом ты встретился с детьми и существами ночи. А после – с девушкой и с тем, кто эти существа уничтожает. Убивает нечисть».

– Я всё равно не понимаю, кто прав, кто виноват и почему вражда. А что до нечисти… Всё, что называют нечистью, порою меркнет перед тем, что таится в глубине людской души. Хотя там есть и свет.

«Не бывает света без теней. Хоть это ты тогда уже понял?»

Травник медленно кивнул:

– Это – понял.

Тень

– Можно ли о чём-то жалеть, когда приходит зима?

– Что?

– Я говорю: как можно о чём-то жалеть, когда приходит зима? Оглянись: весь мусор, канавы, сучья и буераки, все застарелые раны земли укрыты этой белой непорочной пеленой.

– Ну, не знаю… Слишком уж похоже на смерть.

– Ну и что, что похоже! Разве это важно? Мы все когда-нибудь умрём и все когда-нибудь воскреснем. Лучше представь, как по весне всё расцветёт. Это ли не счастье – жить и видеть год за годом подобное чудо? Чёрт… зуб болит…

– Потерпи до вечера, разведём костёр, я настой приготовлю.

– А поможет?

– Отчего нет? Дело нехитрое. Это он у тебя от холода ноет.

– Да, жаль, что сейчас не лето.

– Как можно о чём-то жалеть, когда приходит зима?

Собственные слова, вернувшись тенью дружеской усмешки, произвели на путника странное впечатление: остановившись, он глянул озадаченно и вдруг… расхохотался. Он смеялся так звонко, легко и заразительно, что спутник его не выдержал и рассмеялся тоже.

Не в меру восторженному поклоннику зимы было лет двадцать, двадцать пять – трудно сказать точнее, потому как, хоть был он строен и двигался по-юношески легко, сложен был совершенно по-взрослому, бороду, густую и чёрную, носил уж далеко не первый год, да и голос имел что надо – глубокий, гулкий бас. Спутник его казался помоложе и победнее, и если первый в своём зелёном жупане и мехом подбитом плаще выглядел этаким франтом, то второй был одет не так броско, зато добротно, как одеваются для дальней дороги местные крестьяне или горцы. Шёл он, опираясь на посох и слегка прихрамывая, нёс за спиной потрёпанную котомку. Из-под чёрной, ка?таной, простецкого фасона шляпы выбивались спутанные рыжие пряди. Эти двое, похоже, были в пути уже не первый день, пробираясь не то в Равенцы, не то в Галлен. Дорога, укатанный санный проезд, могла завести и туда и туда, а поскольку до развилки было ещё далеко, то, повстречавшись, оба шли вместе, сведённые зимой, судьбой и дальней дорогой, да, может, ещё тем странным зудом, который круглый год уводит прочь из дома охотников, бродяг, поэтов и воров.

В это время года здесь было мало дичи и нечего было красть.

Жуга – так звали рыжего странника, или, по крайней мере, так он себя называл.

Поэт звался Вайда.

Была зима. Бесцветная, равнодушная, не очень холодная, но такая буранная, такая обильно-снежная, что старики в деревнях только диву давались, глядя поутру в окошко, – не могли они припомнить такой зимы, сколько ни ворошили в седой усталой памяти долгий свой век. И летописи молчали, а если и не молчали, то отсылали в прошлое так далеко, что сомнение брало: полно! Да было ли это? И неужто жили люди в ту пору? Старики качали головой и лезли обратно на печь, кряхтя недужно.

Наконец бородач отсмеялся.

– Срезал ты меня, Жуга! – молвил он, утирая выступившие слёзы. – Ох, срезал! Не о чем жалеть, значит? Да… И всё равно, до чего удивительная пора! Вот, послушай: