Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Спустя две с половиной недели, 18 сентября 1945 года, директор СТЗ Никита Тимофеевич Просвиров (с чьим сыном Юра сидел за одной партой) издал приказ № 23, который напрямую касался сферы ответственности Бориса Израилевича Гусмана. Документ обязывал «обеспечить при всех условиях выполнение программы жилстроительства в 1945 году в объеме 10 тысяч квадратных метров». К тому же никто не отменял и пресловутый июльский «приказ двух наркомов», приложение № 3 к которому содержало график восстановления культурно-бытовых объектов:

Фабрика-кухня на 40 000 блюд, обеденный зал – сентябрь; школа № 12 (окончание) – август; детясли на 100 детей – ноябрь; баня-прачечная – август – декабрь; родильный дом на 75 коек – декабрь; клуб (здание ремесленного училища) – август; детсад – декабрь.

Из графика то и дело выбивались, но Гусман делал все от него зависящее, чтобы отставание не оказывалось хроническим.

Таков был контекст, который малолетний Юра еще со времен омской эвакуации определял как «папа ходил на работу все время». Ребенок теперь подрос; по приезде в Сталинград семья отметила его 9-летие – прямо накануне официального сообщения о победе в войне, 8 мая 1945?го («никаких мальчиков не приглашали, мы были втроем»). Но, конечно, и в этом возрасте он едва ли мог осознавать, какими усилиями Борису Израилевичу давалось поддержание относительного семейного достатка. Ида Григорьевна оставалась в роли домохозяйки, а для подмоги ей была еще придана домработница, которую все называли Марусей. Именно она сопровождала Юру при отправке на лето «в какую-то деревню»: вероятно, приемные родители сочли, что в руинированном Сталинграде при 40-градусной жаре мальчику оставаться незачем, и переместили его поближе к природе. В деревне Юра неимоверно скучал, не зная, чем заняться, и с радостью вернулся в город незадолго до начала учебного года. Здесь перед ним наконец открылась настоящая мальчишеская романтика – в разных ее аспектах.

Один из аспектов был предельно рискованным, на грани увечья и гибели. Со времени окончания Сталинградской битвы прошло два с половиной года, но город с предместьями все еще оставался нашпигован неразорвавшимися боеприпасами. Для лихих пацанов младшего и среднего школьного возраста искушение выглядело непреодолимым: подорвать найденные патроны, раскурочить авиационную бомбу, поджарить на костре артиллерийский снаряд. Даже и бесцельное, ради чистого приключения, лазание по развалинам нередко приводило к трагедиям. «Ребята подрывались на минах, они были всюду. То и дело доносились вести, что подорвался тот или другой пацан», – вспоминал Юрий Николаевич. Сам он тогда поучаствовал и в подкладывании патронов на трамвайные рельсы, и в спонтанных «экспедициях» на окраинную речку под названием Мечётка, где еще не успели толком поработать саперные подразделения.

Как меня отпускали родители?! Мне-то было интересно, огромное количество снарядов, ими вся земля была забита. Многим отрывало руки-ноги. Почему я остался жив – не знаю. Я, наверное, был немножко осторожен, трусоват. Раза два-три сходил на эту Мечётку – и все.

Другой же романтический аспект оказался ничуть не опасным и совершенно не предосудительным – даже наоборот, в разумных пределах поощряемым.

Конечно, это футбол. Что могло быть милее для 9-летнего мальчишки, чем футбольная команда, чем футболисты, жившие рядом? Их имена и сейчас у меня в памяти. Знаменитый «дядя Вася», вратарь Ермасов. Калмыков, Шведченко, Шеремет. Все они были для нас, пацанов, героями.

Свою футбольную команду сталинградцы буквально боготворили. Ее звездный час пришелся на последние предвоенные сезоны, когда из заурядной заводской команды «Дзержинец» выковался мощный «Трактор», гроза всех признанных авторитетов. В недоигранном чемпионате СССР 1941 года коллектив занимал четвертую строчку в турнирной таблице. Спор за медали остался тогда неоконченным, и после войны болельщики с воодушевлением ожидали от родной команды восхождения на пьедестал почета. Однако больших надежд клуб не оправдал. Чемпионат 1945 года «Трактор» завершил на 7?м месте, следующий – на 8?м, потом скатился до 13-го, а в 1950 году, уже под наименованием «Торпедо» (Сталинград), вообще вылетел из высшей лиги. Но в пору, когда Юра Гусман впервые приобщился к этой массовой страсти, болельщицкий путь от бескрайнего оптимизма до разочарования в городе еще не был пройден. Мальчишки составляли отряд самых горячих и беззаветно преданных поклонников команды.

Стадион «Трактор», как уже говорилось, был расположен рядом с домом, где жили Гусманы. Околофутбольный ажиотаж вырисовывался во всей красе и не мог не затронуть струн души, которая дотоле замыкалась преимущественно на внутрисемейных укладах и обычаях. Юная душа рвалась в социум, и футбол стал важным мостиком. В книге спортивного журналиста Александра Скляренко «Ротор. От сталинградского „Трактора“ до наших дней», опубликованной в 2000 году, описывается атмосфера, царившая здесь незадолго до войны в дни футбольных матчей:

Стадион «Трактор» располагался в Верхнем поселке и вмещал всего 5–6 тысяч зрителей. Но народу собиралось гораздо больше. В 1940 году трибуны пришлось расширить, но все равно сотни болельщиков занимали небольшую горку рядом со стадионом и с нее наблюдали за тем, что происходило на футбольном поле. Эта горка, как театральная галерка, жила своей жизнью, и некоторые устремлялись туда не для того, чтобы сэкономить на билетах, а чтобы посудачить о футболе, о любимой команде. А на стадионе заполнялись даже проходы и легкоатлетические секторы.

Нечто подобное происходило и после войны – с тем отличием, что стадион выглядел теперь иначе: его пришлось отстраивать заново. Управились быстро, поскольку он входил в список первоочередных объектов восстановления. Он даже стал вместительней прежнего.

Этот стадион давным-давно уже не главный в городе. Центральная футбольная арена Волгограда находится у подножия Мамаева кургана; ее построили в 1962 году, а через полвека с небольшим демонтировали, чтобы к чемпионату мира – 2018 возвести суперсовременный спортивный комплекс. А старый стадион «Трактор» после очередной переделки в 1980?м использовался в качестве тренировочный базы, но постепенно пришел в упадок. В начале 90?х вокруг него вырос стихийный рынок, который никак не поддавался благоустройству. По окончании чемпионата мира волгоградский губернатор Андрей Бочаров провозгласил, что «Трактор» и прилегающие к нему территории будут реконструированы. В соответствии с поручением губернатора стадион «должен стать спортивным ядром района».

Возможно, эти перемены к лучшему – тем более что обветшавший «Трактор» никем и никогда не рассматривался в качестве памятника архитектуры. Однако для Юры и других пацанов он был поистине культовым сооружением.

Мы сбегались, когда приезжала какая-то знаменитая команда – например, московское «Динамо» или ЦДКА. Поезд останавливался прямо рядом со стадионом, там проходила железная дорога. Мы заходили к ним в вагон, они нас угощали конфетами. Помню знаменитых Бескова и Хомича. Интересно, что совсем недавно, года два-три назад (то есть в конце 1980?х. – Д. С.), я рассказывал Бескову о том, как мы, сталинградские мальчишки, влезали в вагон, и спросил, помнит ли он о таком эпизоде. Константин Иванович ответил, что да, он очень хорошо все это помнит.

Восхищались приезжими знаменитостями, однако и местных кумиров чтили от всей души. Правда, последние воспринимались более обыденно, без гастрольного флера, – как в доску свои. Примерно такими они и были в реальности. Константин Беликов, игрок «Трактора» и участник Сталинградской битвы, писал в мемуарах:

После войны жили целый год в одной комнате четыре семьи, 16 человек: кровать – занавеска, кровать – занавеска. В основном семьи бывших футболистов. И, представьте себе, ни разу не поссорились друг с другом! Обедали, помню, строго по очереди. Помогали друг другу – это само собой. Терпимость у людей была. Обозленности не было. Позже переехали с семьей в отдельную комнату в коммуналке – радости было!

А насчет звездного статуса игроков Беликов сообщал следующее:

Мы были популярны в своем городе, да и не только в нем: скажем, в Ленинграде на матчах с «Трактором» трибуны всегда забиты были, и в Тбилиси – тоже. Но мы не очень-то выделялись среди горожан. На тренировки и на игры ездили трамвайчиком: в руках чемоданчики с жестяными уголками, как и у всех.

Скромность не мешала признанию: местными футболистами гордились и всех знали в лицо. Особенно мальчишки. Юра с головой окунулся в «фанатский дискурс», как это нынче называется: «Когда надо было ходить в школу, я очень часто пропускал ее из?за футбола». Дело доходило до удивительных авантюр: «Для того, чтобы попадать на стадион, мы сделали подкоп». Любимая игра затмила едва ли не все другие интересы и почти полностью определяла тогда Юрин образ жизни:

Свободное время проводили замечательно, играли в футбол, и когда тренировались футболисты – тоже было очень интересно. Был такой вратарь огромный – Василий Ермасов, и другой, противоположных пропорций, Королькевич. Я их запомнил. Другие футболисты – Бадин, Рудин и так далее. Меня это все гораздо больше привлекало, чем школа. Читать я не любил.

Насколько можно понять в ретроспекции, супруги Гусманы свободу своего приемного сына особо не ограничивали – вероятно, полагая, что принуждением интерес к учебе и склонность к самодисциплине не привить. И что всему свое время. Атмосфера в доме поддерживалась доброжелательная и к тому же добропорядочная – в том смысле, что никаких разговоров ни о политике, ни о трудностях послевоенной жизни, ни тем более о репрессированных родственниках в семье не велось. Во всяком случае, при Юре. И все же кое-что иногда проскакивало.

Помню такой момент: Ида говорит «ты нарисуй что-нибудь и маме пошли». Я говорю «какой маме?» – «Ну, есть же еще мама Нюся». Помню, я ответил: «двух мам не бывает». Я нарисовал из учебника истории портрет Орджоникидзе и портрет Сталина в погонах со звездами.

Косвенно этот эпизод указывает на то, что Гусманы тогда уже смогли установить почтовую связь с Анной Лариной – у той как раз в 1946 году истек срок заключения в лагере; и хотя ей вскоре «припаяли» ссылку – там же, в Сибири, но разрешение на переписку у нее было. Скорее всего, те рисунки она получила: с чего бы цензорам изымать из конверта изображения вождей, созданные детской рукой? Однако для Юры тема «двух мам» еще долго оставалось неразрешимой загадкой.