Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Юрий Ларин. Живопись предельных состояний
Дмитрий Смолев

Очерки визуальности
«Живопись лучше политики», – любил повторять художник Юрий Ларин. Сын знаменитого революционера Николая Бухарина, казненного в 1938 году, он на собственном опыте испытал ужас тоталитаризма, поэтому одной из основных задач своей жизни он видел посмертную реабилитацию отца. Все же главным призванием Юрия Николаевича оставалось изобразительное искусство – и именно в нем ему удалось оставить значительный след. Документальная биография, написанная Дмитрием Смолевым, объединяет в себе и исследование творчества Ларина, и обстоятельства современной ему художественной сцены, и семейную сагу. Живопись здесь не обособлена в отдельный, автономный мир, а вписана в широкий контекст эпохи, отголоски которой слышны и по сей день. Дмитрий Смолев – московский арт-критик, журналист, редактор.

Дмитрий Смолев

Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

От автора

Художник неизбежно отражает в работах свое время, даже если не ставит перед собой такой цели. Это избитая истина, и незачем было бы ее повторять, но есть одна методологическая проблема. Когда историческое время то взрывается переменами, то будто застывает в апатии, то гонит в будущее, то возвращает в прошлое – и все это на протяжении одной человеческой жизни, – тогда сам собой встает вопрос: что здесь для художника «свое»? Ответ совсем не очевиден. На долгом отрезке многое воспринимается иначе, нежели «в моменте».

Юрий Ларин, герой этой книги, за актуальностью никогда не гнался. Такова была его осознанная, намеренная позиция. Что отнюдь не означало стояния на месте или хождения по кругу. Живопись его с годами менялась и развивалась, причем в отдалении от любых шаблонов. Хотя Ларин, разумеется, знал о том, что не все шаблоны одинаково вредны для карьеры: бывают и полезные. Но перспективных трендов он не любил и соответствовать им не стремился. Поэтому для тех, кто привык воспринимать искусство в дежурной системе координат, этот художник почти «не виден». Зато он хорошо виден напрямую, при очной встрече с его холстами, акварелями, рисунками. Вернее, должен быть виден – от зрителя ведь тоже необходим шаг навстречу, или хотя бы полшага.

Отказ от злободневных тем и актуальных поветрий был во многом обусловлен, конечно, типом личности, но не в последнюю очередь – еще и обстоятельствами биографии. Сын «врага народа» Николая Бухарина, проведший несколько лет в детском доме и долгое время после того боровшийся за реабилитацию казненного отца, не мог не ощущать, что всякая актуальность – палка о двух концах. Возможны ли благие намерения, которые не обязательно ведут в ад? Для Ларина такой территорией стало изобразительное искусство – не безмятежно-идиллическое и не остросоциальное, а в существенной мере метафизическое.

Памяти отца он всегда оставался верен, но сам политическими играми не прельщался, особенно после того, как дождался официальной реабилитации Бухарина. Звание художника – обычного, не народного – казалось ему единственным, что по-настоящему заслуживало усилий с его стороны. А усилия пришлось прикладывать действительно немалые, и не только сугубо творческие. В судьбе Юрия Ларина хватало драматических поворотов, и даже если бы он не сумел стать значительным, абсолютно штучным живописцем, все равно история его жизни была бы интересна многим. Но он сумел. И эта книга – не просто документальный рассказ о человеке в уникальных «предложенных обстоятельствах», а прежде всего жизнеописание неординарного художника. Что имеет смысл учитывать, выискивая в его произведениях те или иные «отражения времени».

Глава 1

Кругом сплошные командировки

В том самом 1956 году, когда состоялся знаменитый ХХ съезд КПСС, но уже позже, летом, ссыльная поселенка Анна Ларина ждала встречи с сыном. Она не видела его с момента своего ареста (Юре тогда было чуть больше года отроду), а тот ее и вовсе не помнил и даже долгое время не знал о ее существовании. Сначала завязалась почтовая переписка, и вот Юрий все же решился приехать в поселок Тисуль Кемеровской области – на волне разоблачений культа личности подобные «визиты» становились все более допустимы. Встреча произошла на станции Тяжин, что в 40 километрах от Тисуля. Из воспоминаний Анны Михайловны:

Мы шли уже по платформе железнодорожной станции, когда издали я увидела приближающийся поезд. Я была настолько возбуждена, что почувствовала – вот-вот упаду. Боялась пропустить сына, не представляла себе, как он выглядит. И вдруг я почувствовала объятия и поцелуй. Узнать его можно было только по глазам: такие же лучистые, как в детстве… Как только он заговорил, у меня сердце защемило: тембр голоса, жестикуляция, выражение глаз – точно отцовские.

О том, кто его настоящий отец, 20-летний студент Новочеркасского инженерно-мелиоративного института пока еще не ведал. В документах его значилось: Юрий Борисович Гусман. Под этим именем он воспитывался в Средне-Ахтубинском спецдетдоме – вместе с ровесниками, чьи родители погибли в Сталинграде. Впрочем, Юра помнил, что его собственные отец и мать (так он полагал) Ида Григорьевна и Борис Израилевич в сталинградских боях не участвовали, а куда-то вдруг исчезли, «уехали в командировку», по словам строгих милиционеров, забиравших мальчика из пустой квартиры. И вот выясняется, что родила его совсем другая женщина. Но кто же тогда отец?

Анна Михайловна потом описывала в автобиографической книге «Незабываемое», что заранее боялась этого вопроса и не знала, с чего начать. На всякий случай подготовила газетные вырезки с сенсационными материалами недавнего партийного съезда и заодно припасла ленинскую брошюру с упоминанием «любимца всей партии». Однако хватило лишь небольшого вступления, чтобы Юра сам догадался, о ком речь.

Предполагаю, что мой отец – Бухарин. Я в изумлении посмотрела на сына. – Если ты знал, то зачем меня спрашиваешь? – Нет, я не знал, я честно говорю, не знал. – Как же ты мог догадаться? – Я действовал методом исключения. Ты мне сказала, что мой дед Иван Гаврилович, что мой отец был видным политическим деятелем. И я стал думать, кто из видных политических деятелей «Иванович», и пришел к выводу, что это Бухарин Николай Иванович.

В дальнейших разговорах они обоюдно и шаг за шагом восстанавливали утраченные фрагменты семейной истории – каждый со своей стороны. Как вспоминает сводная сестра Юрия, Надежда Фадеева, «месяца полтора он у нас пробыл точно – на каникулах». Наде тогда еще не исполнилось десяти лет, ее младшему брату Мише было шесть. Новая семья у Анны Лариной появилась во время ее пребывания в неволе: она вышла замуж за Федора Дмитриевича Фадеева, тоже недавнего заключенного. Это вызывало в ней дополнительное беспокойство перед свиданием с сыном: «Найдем ли мы общий язык? Сможет ли он понять меня? Не упрекнет ли за то, что у меня есть еще дети, не расценит ли это как измену ему?» Однако страхи оказались напрасными: Юра не проявлял ни ревности, ни неприязни в отношении обретенных родственников.

Через несколько лет после поездки в Тисуль он внесет официальные изменения в свои паспортные данные и возьмет фамилию Ларин. Вернуть себе отцовскую фамилию он, вероятно, и хотел бы, но предприятие такого рода представлялось рискованным даже и в пору оттепели: посмертная реабилитация Николая Бухарина произошла лишь в 1988 году. После того его сын сменил и отчество, став Юрием Николаевичем. Впрочем, в семейном архиве хранится свидетельство о рождении «Бухарина Юрия Николаевича» со штемпелем «повторное» – оно было выдано Ленинским отделом ЗАГС города Москвы 20 августа 1957-го. В этом документе продублированы сведения из метрики 1936 года: отец – Бухарин Николай Иванович, мать – Бухарина-Ларина Анна Михайловна. И дата появления ребенка на свет здесь указана верная – 8 мая (путаница с днями рождения была одной из его детских травм). Мы не знаем обстоятельств, при которых 21-летнему Юре удалось заполучить столь «крамольную» бумагу. Едва ли это было легко, особенно учитывая, что юноша обитал тогда в Новочеркасске, в студенческом общежитии, и лишних средств для поездок в Москву и обратно наверняка не имел. Нельзя исключить, что дубликат свидетельства был раздобыт в результате почтового запроса. Так или иначе, встреча с матерью и получение от нее подлинной информации о своем происхождении привели нашего героя не только к эмоциональному потрясению – этот эпизод можно считать поворотным моментом в его биографии, пусть даже перемены в сознании случились не сразу.

Читателям, верящим в знаки судьбы, будет небезынтересно узнать о двух совпадениях в жизни матери и сына. В детстве Анна, как впоследствии Юра, оказалась приемным ребенком в семье родственников: рано умершую мать ей заменила тетя, Елена Григорьевна, а сгинувшего куда-то отца – тетин муж, Михаил Александрович Лурье, известный в среде профессиональных революционеров под псевдонимом Юрий Ларин. Другое совпадение – упомянутая путаница с днями рождения: вообще-то девочка родилась 27 января, так в семье и отмечали, пока на этот день в 1924 году не выпали похороны Ленина; приемный отец, бывший в ту пору одним из руководителей Госплана, настолько тяжело переживал траур, что вскоре выправил Ане другую метрику – с датой появления на свет 27 мая. А вот кто и почему много лет спустя изменил дату рождения ее сыну Юре при отправке в детский дом, наверное, останется загадкой навсегда.

Однако прочих рифм в двух биографиях все же не отыскать – кроме, разумеется, личного опыта в связи с примененной на практике сталинской теорией «об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму». Хотя опыт этот был у матери с сыном совсем разным (и юридически, и психологически), да и причислить его к разряду причудливых совпадений уже никак не получится: тут налицо причинно-следственная связь в чистом виде. Чтобы лучше ее проследить и отрефлексировать, понадобится экскурс во времена, когда маленькая Аня Ларина еще и не помышляла о замужестве. Скажем, в конец 1910?х – начало 1920?х, то есть в самые первые годы после победы Великой Октябрьской революции (варианты – восстания, переворота, путча).

Большевистское правительство недавно перебралось из Петрограда в Москву; идет гражданская война; проводится политика военного коммунизма, хотя в экономическом блоке партии уже раздаются дискуссии, предвещающие нэп. Девочке Ане всего пять-шесть лет, она едва успела привыкнуть к приемным родителям и жадно осваивает новую для себя действительность – а в ней чрезвычайно заметную, чтобы не сказать доминирующую роль играют взрослые мужчины, возбужденно спорящие и рассуждающие о чем-то малопонятном, но ужасно важном.

В то время мы жили в триста пятом номере гостиницы «Метрополь». И хотя отец часто выезжал то в ВСНХ, то во ВЦИК, то в Совнарком, его кабинет, стены которого были сплошь уставлены книжными шкафами, был в квартире, а рядом, в соседней комнате, расположился секретариат. Все было сделано для облегчения работы Ларина.

(Заметим попутно, что формулировка насчет «облегчения работы» подразумевает не вальяжный чиновный комфорт, а всего лишь необходимые функциональные условия: «товарищ Юрий» с юности страдал от прогрессирующей мышечной атрофии; с возрастом симптомы болезни усугублялись). И дальше, в тех же мемуарах Анны Михайловны:

Президиум ВСНХ часто заседал у него в домашнем кабинете. Работа шла интенсивная. Вырабатывался план налаживания экономической жизни страны. Верхняя одежда приходивших не умещалась на вешалке и лежала горой на полу, в прихожей.

В воспоминаниях Лариной, относящихся к раннему детству, содержится немало подробностей, которые никоим образом не могли быть восприняты и осмыслены малолетним ребенком. Анна Михайловна и сама комментирует это в том духе, что ряд деталей вместе с полными именами и должностями тогдашних экономических диспутантов она реконструировала позднее, будучи уже любознательной отроковицей, – исходя из бесед с отцом и его друзьями-коллегами-однопартийцами. Но вот, скажем, эпизод с участием вождя мирового пролетариата (Ленин тоже наведывался к Ларину в «Метрополь», в 1918 году переименованный во Второй дом Советов, на полуформальные заседания) выглядит не столько воссозданным задним числом, с помощью свидетелей-комментаторов, хотя и не без того, конечно, – сколько действительно запавшим в первую, почти младенческую еще память:

Как-то я заглянула в кабинет отца, только-только ушел Бухарин. Заговорили о нем. Я не смогла понять, что Ленин сказал о Бухарине, но уловила одну фразу: «Бухарин – золотое дитя революции». Это высказывание Ленина о Бухарине стало хорошо известно в партийных кругах, повторялось не раз в беседах с товарищами, и, естественно, воспринималось ими как образное выражение. Я же пришла от сказанного Лениным в полное замешательство, так как поняла все буквально. «Неправда, – сказала я, – Бухарин не из золота сделан, он же живой!» – «Конечно, живой, – ответил Ленин. – Я так выразился потому, что он рыжий».

Описанный случай, вполне достойный умилительной рубрики «Ленин и дети», ни в какие советские анналы не угодил: речь-то шла о «враге народа», к тому же эпизод передан устами будущего ЧСИР (члена семьи изменника родины); да и вообще этот мемуар лег на бумагу уже в ту пору, когда наследники большевиков буквально слышать не хотели никаких новых анекдотов о вожде помимо одобренной и запатентованной Ленинианы. Лишь в перестройку рукопись Анны Лариной была опубликована и прозвучала со всей убедительностью – кто читал, тот не забудет. Владимир Ильич там, кстати, весьма эпизодический персонаж, и вспомнили мы приведенную мизансцену лишь потому, что в ней много сошлось символического для семейной истории.

Девочка Аня непринужденно полемизирует с председателем Совнаркома: это ее изначальный уровень общения, она абсолютно своя в этом кругу; может быть, путается у взрослых под ногами, но ведь ангелочек же, и непременно вырастет убежденным марксистом. И вот еще это «Бухарин – живой»: будущего мужа она начинает защищать от якобы нападок в возрасте настолько нежном, что впору бы Корнею Чуковскому включить ее высказывание в задуманную книгу «От двух до пяти». Но их орбиты, конечно, не пересекаются, и не только в силу расстояния между Москвой и Питером: Чуковский – в ту пору полезный попутчик и отчасти сомнительная богема, а Аня Ларина – полноправная элита, золотая большевистская молодежь, «росток грядущей эпохи». Похоже, она себя именно так и ощущала – вплоть до начала организованной травли мужа (не первой, но наиболее оголтелой) и последующего его ареста, не говоря уж о собственном соприкосновении с институтом «обеспечения социалистической законности».

* * *

О московской жизни 1920–1930?х рассказано в столь многих источниках, от сугубо документальных до изощренно литературных, что нет ни смысла, ни необходимости пытаться воспроизвести здесь тогдашнюю атмосферу. Даже и о той кастовой среде высокопоставленных партийцев, к которой принадлежала и в которой взрослела Анна Ларина, известно немало подробностей. А уж про политическую борьбу в стане большевиков – про ее застрельщиков и жертв, про исторические корни, идеологические основания, формы и методы – написаны буквально километры исследовательских строк. Хотя бы в силу этого, а также и потому, что для нашего повествования в целом такая тема все же периферийна, несмотря на радикальные последствия для семьи, о которой тут речь, – мы не станем углубляться в хроники политической жизни Страны Советов.

Достаточно иметь представление о том, что Николай Бухарин был не просто лихим комиссаром или номенклатурным работником, вдруг вознесшимся к вершине власти на волшебном «социальном лифте» (а прозорливцев-соискателей появлялось немало, о чем косвенно сообщает и статистика: в феврале 1917?го партия большевиков насчитывала всего 24 тысячи членов, а в октябре – уже 350 тысяч). Бухарин принадлежал к чрезвычайно узкому кругу людей, без деятельного участия которых большевистская революция наверняка не состоялась бы. «Нас мало. Нас, может быть, трое» – сказано Борисом Пастернаком по совсем иному поводу, но как аллегория подойдет и сюда: Ленин, Троцкий и Бухарин на личном драйве, по существу, без поддержки остального состава ЦК, сумели проделать невообразимое.

И еще одно, что стоило бы помнить и учитывать в связи с нашим рассказом: отношения между сподвижниками Ленина формировались задолго до октября 1917-го. Совместное подпольное прошлое придавало их общению в качестве руководителей рабоче-крестьянского государства видимость прежнего братства, в которое многие из них искренне верили – порой до последнего вздоха. Не случайно же в 1936 году, когда дело шло к аресту Бухарина, о чем он и сам догадывался, свои письменные послания к главе партии Николай Иванович неизменно начинал словами «дорогой Коба». При сложившихся обстоятельствах эта обыденная, давно привычная форма обращения больше походила на апелляцию к общему революционному прошлому – начиная со времен, когда в эмиграции, в Вене, образованный «Бухарчик» помогал «Кобе», не знавшему немецкого (впрочем, и другими иностранными языками едва ли владевшему) с переводом материалов для статьи по национальному вопросу. Да если даже и без отсылки к давним событиям: всего-то четырьмя годами ранее Сталин по-дружески просил Бухарина поменяться квартирами в Кремле – говорил, что не может обитать в прежней после самоубийства жены. И Бухарин согласился: политические разногласия не повод отказать старому товарищу в сочувствии. В той самой квартире – относительно небольшой, кстати, – позднее родился Юра; отсюда его отец, объявивший смертельную голодовку, был вызван на заседание февральского 1937 года пленума ЦК ВКП(б), и уже из того парадного зала отправился, вместе с Алексеем Рыковым, прямиком в тюрьму НКВД.

Пока же, в 1920?х, Николай Бухарин с семейством живет в бывшей гостинице «Метрополь», своеобразной правительственной коммуне, именуемой Вторым домом Советов, – по соседству с Лариными, на расстоянии лестничного пролета между квартирами. В 11 лет Аня посвятила Бухарину стихотворение – будто бы шуточное, но с сентиментальной концовкой: «Видеть я тебя хочу, без тебя всегда грущу».

Показала стихи отцу, он сказал: «Прекрасно! Раз написала, пойди и отнеси их своему Николаше». Но пойти к нему с такими стихами я постеснялась. Отец предложил отнести стихи в конверте, на котором написал: «От Ю. Ларина». Я приняла решение: позвонить в дверь, отдать конверт и тотчас же убежать. Но получилось не так. Только я спустилась по лестнице с третьего этажа на второй, как неожиданно встретила Сталина. Было ясно, что он идет к Бухарину. Недолго думая, я попросила его захватить Бухарину письмо от Ларина. Так, через Сталина, я передала Бухарину свое детское признание в любви. Сразу же раздался телефонный звонок. Н. И. просил прийти. Но я была смущена и пойти к нему не решилась.

Каким образом из взаимной симпатии между высокопоставленным большевиком и дочкой его старого партийного товарища начали возникать куда более сильные и сложные чувства, довольно обстоятельно, с психологическими нюансами и подоплеками, написала сама Анна Михайловна в «Незабываемом». Поэтому, преодолев соблазн (уж очень выразительной получилась у нее эта сюжетная линия), мы все-таки не станем вдаваться в детали, обойдясь легким пунктиром. И сразу же уточним, что еще в 1929 году Николай Бухарин расторг брак со своей второй женой, Эсфирью Гурвич, так что формальных препятствий для последующего романа у него не имелось – но были препятствия иного рода.

Тут, вопреки обещанию не погружаться в перипетии политической борьбы на большевистском олимпе, нам все же придется, пусть и эскизно, вспомнить обстоятельства внутрипартийной схватки 1928–1929 годов. Вспомнить исключительно для того, чтобы отчетливее воспринимались условия, при которых нарождалась эта будущая «ячейка общества». Итак: в конце 1920?х прежняя «сталинско-бухаринская коалиция дала трещину», как выразился десятилетия спустя американский историк Стивен Коэн в знаменитой книге «Бухарин. Политическая биография» (этот англоязычный труд еще возникнет и сыграет свою роль в нашем повествовании). Говоря вкратце, Сталин со своими сторонниками в Политбюро и в ЦК (которые поначалу не составляли явного большинства) исподволь добивался сворачивания нэпа, склонялся к насильственной коллективизации крестьянских хозяйств и ратовал за «сверхиндустриализацию» любой ценой. Тогда же, кстати, впервые прозвучал и тезис про обострение классовой борьбы по мере продвижения к коммунизму. «Правая оппозиция» во главе с Бухариным вознамерилась этим планам противостоять – и вроде бы даже не без шанса на успех. В частности, вопрос о смещении Сталина с поста генсека обсуждался в кулуарах партийного пленума в июле 1928-го. Но и в этой затяжной фракционной войне, как до того с троцкистами, «Коба» всех переиграл – главным образом за счет аппаратных интриг. По мнению Коэна, «в отличие от разгрома левых поражение Бухарина имело огромные социальные последствия. С исторической точки зрения это была политическая прелюдия „революции сверху“ и того явления, которое впоследствии получило название сталинизма».

От себя охарактеризуем тогдашнюю сталинскую двухходовку в предельно упрощенном виде, а то ведь у многих со школьных лет путаница в голове от этих правых и левых уклонов. Хотя концептуально все довольно прозрачно: сначала Сталин взял в союзники «правого» Бухарина и разгромил «левого» Троцкого, а через год с небольшим принял на вооружение почти все прежние идеи изгнанного из страны Троцкого и с ними наперевес поверг теперь уже Бухарина. Потому-то эти уклоны и оказались, по словам Иосифа Виссарионовича, «оба хуже». Такой вот спойлер задним числом.

Персонально для Николая Ивановича тогдашнее фиаско, помимо крушения идейной позиции, означало еще и постепенный закат политической карьеры. Хотя острая фаза конфликта завершилась формальным примирением (25 ноября 1929 года Бухарин, Рыков и Томский подписали краткое заявление с признанием своих политических ошибок и с обещанием впредь вести «решительную борьбу против всех уклонов от генеральной линии партии»), однако становилось понятно, что окончательного прощения не будет. В том же 1929?м Николай Бухарин был исключен из состава Политбюро – и чем дальше, тем вернее терял рычаги влияния. Хотя со временем он и получил статусное назначение, сделавшись главным редактором «Известий», но после вынужденной капитуляции на ноябрьском пленуме уже никогда не ощущал себя ни властителем умов, ни полноправным участником синклита, принимающего судьбоносные для страны решения. В личных его разговорах теперь нередко сквозила обреченность, что отмечали многие мемуаристы.

Как раз к тому драматическому отрезку времени относится и развод Бухарина с женой. По версии племянницы последней, Эммы Гурвич, в своей книге воспоминаний «Взгляд в настоящее прошлое» пересказавшей многие семейные хроники, разрыв отношений в 1929 году стал прямым следствием проигранной политической схватки:

Эсфирь Исаевна Гурвич, его единомышленница, прошедшая рядом с ним тяжелые годы становления нового государства, в период травли Бухарина была обвинена в Институте Красной Профессуры (ИКП), где она преподавала, в примиренчестве к «правым». Это было страшной реальной угрозой и могло привести к любым последствиям… Примеров беспощадной расправы с людьми, несогласными с директивными указаниями, с их сторонниками и с их семьями было предостаточно. Тогда после десяти лет совместной жизни Эсфирь Исаевна решилась на разрыв с Николаем Ивановичем, понимая, что надо спасать жизнь дочери. Не исключено, что именно это нелегкое решение отвело смертельную угрозу, сохранило жизнь обеим – и матери, и дочери, в жестокие 30?е годы.

Добавим, что первая жена Бухарина, Надежда Михайловна Лукина, с которой он расстался вскоре после победы революции, продолжала жить в семье бывшего мужа – она страдала тяжелым заболеванием позвоночника и не могла двигаться без гипсового корсета. Дети же Николая Ивановича от двух его последующих браков, Светлана и Юрий, встретятся вновь только в начале оттепели.

На фоне описанных выше событий, совсем тогда еще свежих, и начал складываться роман Бухарина с «Ларочкой», или, вернее, уже «Анюткой» (первое прозвище – из Аниного детства, второе – из времен жениховства и супружества; оба имени – бухаринский «эксклюзив»: в семье ее всегда называли Нюсей). Говоря точнее, роман то складывался, то разваливался – вплоть до некоего «нелепого случая, приведшего к временному разрыву наших отношений». Одно наслаивалось на другое: и ревность Н. И., и его переживания по поводу разницы в возрасте, и очевидная неопытность Анютки в сердечных делах, выливавшаяся иногда в не объяснимые для нее самой поступки, чуть ли не эскапады.

Но главным барьером служило все-таки нечто иное, не относящееся к области любовных чувств как таковых. Не зря же еще на робких подступах к прямым ухаживаниям, сидя с юной Лариной среди скал на крымском взморье (случайно оказались на отдыхе по соседству) и обсуждая только что прочитанные страницы из «Виктории» Кнута Гамсуна, Бухарин спросил собеседницу: «А ты смогла бы полюбить прокаженного?» В той или иной вариации вопрос возникал и позже. Николай Иванович не скрывал опасений насчет их вероятного совместного будущего. И опасения эти в первую очередь касались его политической судьбы – хотя, пожалуй, дальше принудительной высылки куда-нибудь в провинцию (наподобие Калуги, куда из столицы выпихнули Каменева) или же отправки за пределы СССР, как это было проделано не столь давно с Троцким, его встревоженное воображение пока не заглядывало.

В период «сватовства» (и вплоть до ареста) Бухарин обитал уже не в «Метрополе», а в Кремле – в той самой сталинской квартире «по обмену». Из книги Эммы Гурвич:

Николай Иванович жил в Кремле, в Потешном дворце, на 2?м этаже, в бывшей квартире Сталина. ‹…› Мария Степановна Петерсон, вдова расстрелянного коменданта Кремля Рудольфа Петерсона, рассказала Светлане (дочери Н. И. Бухарина. – Д. С.) в ссылке, где они познакомились, что Сталин боялся находиться в этой квартире из?за ее расположения: она выходила окнами на стену в Александровском саду, где ходил часовой; Сталин боялся, что кто-то может прятаться за деревом сада.

А вот Анютку ничто не пугало – наоборот, ей здесь нравилось:

Я любила бывать в кремлевском кабинете Н. И. Стены были увешаны его картинами. Над диваном – моя любимая небольшая акварель «Эльбрус в закате». Были там чучела разных птиц – охотничьи трофеи Н. И.: огромные орлы с расправленными крыльями, голубоватый сизоворонок, черно-рыженькая горихвостка, сине-сизый сокол-кобчик и богатейшие коллекции бабочек. А на большом письменном столе приютилась на сучке, точно живая, изящная желтовато-бурая ласочка с маленькой головкой и светлым брюшком. Окно с широким подоконником было затянуто сеткой, образуя вольеру: в ней разросся посаженый Н. И. вьющийся плющ и среди зелени резвились и щебетали два небольших пестрых попугайчика-неразлучника.

Именно в этой квартире спустя время появится на свет младенец Юра – и проведет здесь первый год жизни. В следующий раз заглянуть сюда ему вместе с матерью удастся лишь полвека спустя: возникнет такая перестроечная оказия.

* * *