Пан киллер

– Мму-муму… – скулит в кляп Любиция, словно соглашаясь с мыслями киллера.

Взгляд наёмного убийцы скользит по её ягодицам, объёмным как печатный станок, затянутый розовой кисеёй. От промежности пленницы несёт подкопчёнными колбасками, квашеной капустой, разваренными грушами и тропическими сладостями. От неё пахнет крепкой здоровой женщиной, не поменявшей вовремя колготки. Киллер зло выдыхает насыщенный гормонами воздух. Баста, пора кончать этот балаган.

Он взмахивает спецназовским ножом, но вместо сонной артерии почему-то перерезает те участки скотча, которые крепят Любицию к стулу за ляжки и локти. Рассекает бечёвку, грызущую ей пах, распутывает и ослабляет уздечку, обмотанную вокруг косы. Дольская тут же роняет голову на сиденье. Её руки и щиколотки киллер оставляет связанными. Презирая себя за мягкотелость, сдёргивает с талии пленницы стул, подхватывает и усаживает женщину как следует – задом на сиденье.

– Пани Любиция, так и быть, я выну вам кляп, если вы будете вести себя прилично, слышите?

– Хыху! – кивает Дольская, блаженно вытягивая ноги и встряхивая закостеневшей от пытки шеей. – Хыху, хыуумммы…

Мужчина в куртке разносчика снимает остатки ненужного скотча с капроновых бёдер женщины, помедлив, отдирает крестообразную ленту от губ, вынимает изо рта Любиции изжёванные алые трусики – лоскут кружев, шёлка и горячей слюны.

– Спасибо, я знала, что у вас доброе сердце! – проникновенно шепчет полуобнажённая Дольская. Она притопывает босыми ногами и крутит головой, восстанавливая кровообращение. – Надо отдать должное, вы очень изобретательно умеете связывать женщин, не то что мой тряпка Юзек!

– Ради всего святого, сидите тихо и не воображайте, будто я вас пожалел, – киллер поспешно отходит от раскинутого на стуле дамского тела в мокрых чёрных колготках. – Просто не хватало ещё, чтобы вы от боли наделали себе в трусики. Не хочу дежурить в одной комнате с обоссавшейся пленницей.

– Разумно и прагматично, – поддакивает осмелевшая Дольская, сверкая полными коленками. – Ой, до чего хорошо сидеть на стуле по-человечески. Я будто заново родилась!

– Но не вздумайте избавиться от повязки на глазах! – напоминает киллер. – Моё слово непреклонно, вам запрещено меня видеть.

– Я и не думаю от неё избавляться, к тому же мне нечем её снять – вы же оставили мои руки скрученными за спину.

– И правильно сделал.

***

Некоторое время киллер курит в окно, пока Любиция возится на стуле, устраивая свой зад то так, то эдак. Но долго молчать она не может. Киллер слышит её умоляющий голос:

– Уважаемый пан Збир?

– Езус-Мария, вы опять за своё? Что вам ещё?

– Вам ведь всё равно пока нечего делать?

– Ну допустим. Ожидание – часть моей работы. Только, умоляю, не просите меня заодно прибраться в вашем гадюшнике.

Сидящая связанная женщина протягивает к нему свои полные ноги в чёрных дымчатых колготках. Сквозь капрон просвечивает очаровательный сиреневый педикюр. Лакированные, тщательно отполированные ноготки похожи на виноградные леденцы. Дольская не соврала: она умеет следить за собой.

– Я как раз о вашей работе. Вы умеете профессионально резать, бить, связывать, стрелять из винтовки…

Нет, она неисправима! Мужчина в куртке курьера тушит окурок и отщёлкивает из окна шестого этажа далеко-далеко в направлении сада.

– Предположим, пани Любиция. И что дальше?

– Я хочу вас нанять. Пожалуйста, стегните меня линейкой по пяткам? Несколько раз?

– Да что за дьявольщина, пани Дольская? Вы в своём уме?

– А чего вам стоит? – обижается Любиция, удерживая икры на весу. – Я даже готова заплатить вам. Пятьдесят евро вас устроят? Линейка лежит у компьютера.

– Есь-мась, но зачем мне это?

– Стегните? – просит Любиция. – Вы сами виноваты. Полчаса мурыжили меня верёвкой в промежности, а теперь не хотите довести дело до конца?

– Зачем я буду хлестать вас линейкой?

– Чтобы я кончила, глупый пан Збир. Пятьдесят евро вы возьмёте в кармане моих джинсов, если, конечно, найдёте их в этом бардаке.

Збир разъярённо взъерошивает короткие волосы, огрызается и пытается игнорировать Дольскую, но необычная пленница упрашивает об одолжении так жалобно, что у киллера уже нет сил смеяться или сердиться. Вздохнув, он подставляет рядом второй стул, водружает на него толстые ножки пленницы, берёт длинную железную линейку и размахивается. Чак! Линейка ударяет женщину по обтянутой колготками ступне, под сводами студии раздаётся сочный шлепок.

– Да! Славно! Ещё!

Порка ступней вызывает у Дольской неподдельный восторг. Любиция корчится и стонет с распахнутым ртом, язык свешен набок, губы мелко трясутся. Руки за спиной отбивают свинг, розовые трусики трутся в разбухшей промежности, соски выпирают сквозь лифчик, словно в чашечки закатились две твёрдые снежные градины. Особо хлёсткие удары заставляют пленницу подпрыгивать на сиденье, она выгибается в путах, мотает русым хвостом как флагом, и Збир почти чувствует, как в колготки Любиции бежит волна колючего сладко-солёного огня.

– Ещё! Да! Ещё! Мой голубчик! Ещё немного!

На двадцатом или двадцать втором ударе Любиция совершенно растекается по стулу и без тени смущения объявляет, что испытала фантастический оргазм.

– Спасибо, милый пан Збир, – лепечут её искусанные в припадке губы. – Пятьдесят евро твои. Как давно я об этом мечтала, а то всё сама да сама… Восхитительно!

***

Отшвырнув линейку, киллер с размаху падает на диван и утрачивает всё напускное хладнокровие:

– Нет, это чёрт знает что! – обморочно говорит он. – Какой я идиот!

Любиция Дольская беззаботно разлеглась на стуле, впитывая телом отголоски сексуальной феерии. Она вся в поту, швы колготок сбиты, от  подмышек и паха несёт раскалённым сосновым лесом.

– А что такое, Збир? – заботливо спрашивает она. – Ты же потрясающе удовлетворил меня. Что случилось?

– Почему? – бурчит про себя наёмный убийца. – Почему я, недоумок, не выбрал квартиру на пятом этаже?

– Подо мной? – тут же ревниво осведомляется Любиция. – Ну-ка поподробнее! Ты хотел пойти в квартиру, где живёт Радослав Попуш?

– Да. За ней я тоже следил. Там точно такое же расположение окон, только угол выстрела был бы несколько другим.

– Зачем тебе пятый этаж? Чем плох мой шестой?

– Наверное, там было бы спокойнее.

– Ах ты изменник! Запал на этого паршивца Попуша, который вечно ругается со мной из-за моих репетиций? А то, что его проклятая собака воет по ночам, он не замечает?

– Вот собака меня и отпугнула. Кстати, насчёт репетиций я с ним солидарен. Я бы тоже ругался, если бы моя соседка сверху с утра до ночи пилила на трубе всякую ересь.

– Хам! Значит, я тебе не нравлюсь? – вспыляет Дольская, подбирая свои крепкие связанные ноги. – Тебе мужиков подавай?

– При чём тут мужики?

– При том! Нет, вы посмотрите, каков нахал! Повязал одинокую сексуальную красотку, всю перетрогал, замучил, выпорол и ещё недоволен?