Меня нет

– Да знаю я, третий день уже мигает. До планеты как-нибудь долетим и без датчика, ничего с нами не сделается. Там поменяем… – Александра вдруг осенило. – А ты как определил? Понимаешь что-то? Учился? Сам летал, может?

– Не учился, – покачал головой марсобойщик. – А полетать один раз довелось, больше не хочу.

– А что так?

– Не хочу, – с нажимом повторил Павел и надолго замолчал. Пилот почувствовал его внезапное напряжение и не стал допытываться. Ну, не хочет человек, чего его тормошить?

А Павел вспоминал.

Первый и последний свой самостоятельный полёт. Случилось это семнадцать лет назад, когда российский космический лайнер класса «Енисей» вот точно так же выходил на орбиту Марса. За штурвалами тогда сидели второй пилот Анатолий Юрьевич Мягков и Пашин отец, пилот первой категории Антон Викторович Манякин. Пашка крутился тогда в третьем штурманском кресле, стараясь не особо отвлекать отца. Тот о чём-то тихо переговаривался с дядей Толей и настраивал пеленги с наземных маяков.

Марс приближался. Сперва размером с футбольный мяч, он рос, ширился, раздувался, раскрывая объятья. Нос корабля постепенно уходил вверх, лайнер входил в атмосферу. Впереди громоздились облака.

– Поверхности не видно, – неодобрительно цыкнул Анатолий Юрьевич, хмуро глядя на приближающуюся гущу туч. Так смотрят на препятствие, которое надо во что бы то ни стало преодолеть. Оценивающе смотрят.

Паша перевёл взгляд на папу.

– Пойдём по сигналу, – сказал тот.

– Дохлый твой сигнал! – негромко, но злобно пробасил дядя Толя. – За бортом ветер метров тридцать, ты на приборы-то смотрел?

– Смотрел. – Отец само спокойствие.

– Метеоцентр передал данные по грозе. Опасно это, Тоха. Опасно, говорю!

– Я его посажу…

– Носом в землю! К чёрту всё, давай на Сырте сядем? До Ломоносова поезда ходят. Ну, поворчат пассажиры, зато корабль целый останется. Ну?

– Я его посажу.

– Тьфу, упёртый! – Дядя Толя немного попыхтел, поворчал, но всё же сдался. – Тогда командуй, командир.

Паша заметил, как папа усмехнулся. Почти незаметно, одним уголком рта.

– Форсируй, идём вниз, – спокойным голосом отдал он приказ.

И нахлынула тёмная пелена, обтекая фюзеляж корабля. Из приглушённого динамика послышались злобные, угрожающие шумы бушующей атмосферы. Ветры выли низкими голосами, обрывающимися перед раскатами. В полумраке, транслируемом мониторами, просыпались неясные вспышки молний, и тогда динамик начинал хрипеть, заходясь громыхающим кашлем.

– Выруби ты эту какофонию, – не выдержал дядя Толя, смахивая пот со лба. – Мешает. – Он пробежался взглядом по приборам. – У нас обшивка обледенела.

– Я вижу.

– Закрылки заедают…

– Вижу. Сейчас клапаны открою, прогреем. – Лайнер слегка качнуло, пол под ногами словно бы потянуло вниз, отчего в животе всё неприятно сжалось. И тут же всё пришло в норму. Пилот обернулся к сыну и заметил, как побледнело лицо ребёнка. – Ты как? Нормально? Не тошнит?

Паша отрыл было рот, но ответить уже не успел. На мониторах вспыхнуло, да так, что все предыдущие молнии показались лишь вялыми всполохами. Лайнер дёрнулся. Взорвался проклятьями разрываемого воздуха внешний динамик. Заискрилась приборная панель, откуда-то пошёл дым. Лайнер снова дёрнулся, безжизненно соскальзывая с траектории. Медленно и тягуче гасли мониторы, погружая кабину во тьму.

Пашка закашлялся, наглотавшись дыма, и отстегнул себя от кресла. Под ногами начал нарастать звук просыпающихся приборов, загудел запасной генератор вместо сгоревшего основного. Неожиданно вспыхнула над головой лампочка резко-оранжевого аварийного света.

Мальчик, нетвёрдо шагая, подошёл к креслам пилотов. Глянул на дядю Толю – тот лежал без сознания. Щёки второго пилота окрасились багровым от электрического удара, но он дышал, это было видно.

Папа в соседнем кресле тоже не шевелился. Паша взял его правую руку, сложил пальцы в кулак, попробовал найти пульс.

И вскинул полный ужаса взгляд на лицо отца. Мёртв.

Но ни крика, ни плача, ничего такого. Да, боль, отчаяние. Но продолжала визжать коварная атмосфера, и лайнер всё неотвратимей накренялся вперёд и вправо, рискуя окончательно сбиться с трассы. Нельзя терять времени.

Паша попробовал растормошить дядю Толю, но толстяк в себя не приходил. Придётся всё делать самому.

Ребёнок обернулся, задержал дыхание, обхватил тело отца поперёк живота, стараясь не смотреть на лицо, и с трудом освободил кресло первого пилота. Вытаскивать дядю Толю не было ни желания, ни возможностей – тот весил на Земле за сотню килограммов.

Уложив отца, мальчик сел в кресло и посмотрел на приборную панель – как папа учил. Оживил вспомогательные двигатели. С силой потянул на себя штурвал, выравнивая полёт.

Ожила связь с поверхностью.

– «Енисей», вашу мать, почему молчите?! Что у вас там происходит?! «Енисей», это Ломоносов! Вы принимаете наш пеленг? Вы летите слишком быстро, сбрасывайте скорость!

Одна из двух стюардесс, бывших на борту, в это время сидела в своей каютке, читая сентиментальный роман. Её коллега дрыхла в анабиозе.

Почуяв неладное, стюардесса бросилась в командную рубку и в ужасе застыла на пороге, наблюдая следующую картину: один пилот лежал в кресле без сознания, тело второго проступало в неясном свете под приборной панелью, а на месте первого пилота, намертво вцепившись в непослушный штурвал, сидел двенадцатилетний пацан, силясь выправить летящий навстречу гибели лайнер.

Как папа учил…

Лайнер он тогда посадил.

Пассажиры всё узнали только из новостей. Они так и проспали все приключения в анабиозе. Журналисты пытались поднять шумиху, надеялись дорваться до ребёнка-героя, посадившего космический лайнер в кошмарную грозу, но тот избегал общения, и до самых похорон отца не показывался на глаза.

А потом… Потом всё как-то улеглось, забылось. Годы прошли. Но Павел, мечтавший в детстве пойти по стопам отца, поклялся никогда не садиться за штурвал. Для него этот путь навсегда был закрыт. Забыть о полётах.

Позднее, конечно, впечатления стёрлись, размылись, и теперь он вполне спокойно сидел в кабине пилота, перед ним мерцали узнаваемые огоньки приборной панели. И не страшно совсем. Только пусто как-то в груди.

– «Соболь», это Ломоносов, – оживился передатчик, отгоняя тяжёлые думы. – Почему сменили вектор и скорость торможения?

– А что, нельзя? – нагло ухмыльнулся Александр.

– Семёнов, ты, что ли? Совсем охренел?

– Не выражайся в эфире, Петрович. Ну, просто подправил слегка траекторию. Подумаешь, сядем на семь минут раньше. Ничего страшного.

– Ага, – со скепсисом заметил оператор. – Вас там таких в космосе тысячи болтаются. И всех посадить надо. И всем побыстрее надо. У нас космодром не резиновый.

– Да не бухти ты. Что, мест совсем нет? Или как всегда половина полос свободна? Ну? Чего молчишь?

– Да что тут скажешь, – вздохнули на Марсе. – Одни там развлекаются, а мне потом нагоняй от начальства. Ох, заменят вас всех когда-нибудь автоматами! На фиг вы там вообще нужны? Давно пора автоматику внедрять.

– Никак нельзя, – не согласился Александр. – Без пилотов не получится. Машина – дура. Случись что, кто принимать решения будет? – Он глянул в поисках поддержки на Павла. – Верно говорю?