Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»

Разумеется, в условиях 1960-х – первой половины 1980-х годов результаты этих усилий не могли не быть весьма ограниченными. Либеральные аппаратчики пытались – например, на уровне формулировок, вставлявшихся в выступления руководителей КПСС, – сохранить «дух XX съезда», ослабить консервативные тенденции в партии, которые впоследствии привели к «брежневскому застою». Александр Бовин мог утверждать, что он не читал произведений Брежнева, а писал их. Иногда такая деятельность спичрайтеров приносила плоды, но реального влияния на направленность политической линии руководства ЦК их усилия иметь не могли.

Наиболее серьезной и имевшей далеко идущие последствия акцией партийных «обновленцев» (в союзе с верхушкой советской дипломатии) стало получение ими согласия высшего руководства страны в 1975 г. подписать Хельсинкский заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ). Запад настаивал на включении в этот акт раздела, посвященного правам человека (так называемая третья корзина СБСЕ). Советское руководство, со своей стороны, было заинтересовано в признании Западом «послевоенных политических реальностей в Европе» (т. е. государственных границ по состоянию на 1945 г., социалистического строя в странах Восточной Европы и особо – существования ГДР). МИД СССР и его глава Андрей Громыко считали компромисс (признание границ в обмен на признание прав человека) целесообразным и приемлемым, но идеологи из ЦК сомневались. В этой ситуации свою роль сыграли аппаратные «либералы». В результате генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев не только подписал документ, содержавший положения, принципиально неприемлемые для коммунистической идеологии и советской практики, но и вынужден был распорядиться опубликовать его в массовой печати.

Согласие руководства СССР с антисоветским по сути текстом основывалось, по-видимому, на принципе «подпишем, а соблюдать все равно не будем». Сталин, в конце концов, благословил «самую демократическую в мире» советскую Конституцию 1936 г. и не возражал против принятия ООН Декларации прав человека в 1948 г. Так было и на этот раз. Если «обновленцы» рассчитывали на либерализацию советского режима, то они ошиблись. Идеологическая борьба, напротив, обострилась. Практически сразу после его подписания Заключительный акт превратился в инструмент борьбы «инакомыслящих» и их западных союзников против нарушения правительствами СССР и стран Восточной Европы не только их собственных конституций (которые можно было толковать по-разному), но и торжественных международных обязательств. В ответ последовали репрессии со стороны правящих режимов. В течение полутора десятилетий (1975–1990 гг.) Акт СБСЕ сыграл уникальную роль морального авторитета и инструмента легитимации для тех, кто добивался радикальных политических перемен в «социалистическом содружестве».

В действительности «ревизионизм» цекистов был карманным, совершенно неопасным для системы власти. Только тогда, когда ревизия основ советского строя стала официальной политикой генерального секретаря ЦК и Политбюро, партийные интеллигенты-международники получили возможность влиять на политику, исходя из сформировавшихся у них представлений. К этому же времени внутри советского дипломатического ведомства подспудно вызрело убеждение в бессмысленности продолжения гонки вооружений с США, в необходимости и даже неизбежности новой формулы обеспечения безопасности, основанной не столько на военно-стратегическом паритете, сколько на взаимном доверии.

Параллельно этому скрытому от посторонних глаз «обновленческому» течению в номенклатурных верхах в СССР существовали и другие сторонники конвергенции. Среди наиболее «продвинутой» части советской технической интеллигенции (которая в целом была «идеологически нейтральной») эти идеи распространялись в чистом виде. Наиболее полно и четко их сформулировал академик Андрей Сахаров

. Открытые сторонники конвергенции пытались не только – прагматически, с применением научного подхода – сочетать преимущества капитализма с тем, что им виделось как преимущества социализма, для создания оптимального общества, но и решить сверхзадачу – снять при помощи нейтрализации противоположностей угрозу ядерной войны. Их формула утверждала: конвергенция означала выживание человечества. В этом смысле особенно показательна деятельность Сахарова. Именно от него позднее пошло новое «горбачевское» политическое мышление. Возвращение Сахарова по распоряжению Горбачева из горьковской ссылки в 1987 г. стало знаком смены эпох.

Потребности обновления советской экономической системы, неоднократно игнорировавшиеся партийными ортодоксами, стали очевидными и безотлагательными к концу правления Брежнева. Избрание Михаила Горбачева отразило смутное понимание высшим руководством Советского Союза, что нужно что-то менять. К этому времени, однако, СССР уже исчерпал ресурс реформирования в рамках командной модели. То, что было еще возможно в конце 1920-х годов, стало практически неосуществимым уже в середине 1950-х. Неудача даже ограниченных экономических новаций в 1960-е годы стала констатацией принципиальной невосприимчивости советской системы к реформированию. Горбачев и его соратники, взявшись улучшить систему под лозунгом «Больше социализма!», фактически приближали «мягкую посадку» самой системы.

Первоначальная логика действий Горбачева очевидна. Чтобы вывести экономику из застоя, нужны были реформы, способные радикально повысить производительность труда. Реформы, в свою очередь, были невозможны, пока продолжалась гонка вооружений с США. Была необходима, следовательно, новая разрядка напряженности с Западом. Разрядка же требовала либерализации политического режима и идеологических послаблений. Вопрос о разрядке, как справедливо отмечает профессор Арчи Браун, был тесно связан с «вопросом о возрождении национальной экономики и об изменении баланса сил внутри политической системы» СССР

.

Опыт неудавшейся экономической реформы Косыгина – Либермана свидетельствовал: никакие серьезные экономические преобразования в СССР невозможны без масштабных изменений в политической области (придание режиму открытости через ослабление цензуры СМИ, ограничение монополии на власть партийной бюрократии и т. д.). Если бы концепция «ускорения» сработала, не было бы нужды в гласности и перестройке. Но «ускорение» застопорилось практически на старте, и Горбачев для стимулирования экономического прорыва решил перенести упор на гласность в информационной политике и перестройку политической системы.

С другой стороны, опыт брежневской разрядки 1970-х годов (в том числе судьба Договора ОСВ-2) показывал: одних договоренностей по контролю над вооружениями мало

. Пресловутые увязки одних проблем с другими не были искусственными помехами, а отражали существо «отношений государств с различным общественным строем». Возможности стабильного улучшения этих отношений без существенных внутренних перемен в СССР были крайне ограниченны. Встав на путь разрядки, Горбачев должен был идти на уступки либо признать неудачу и возвращаться на путь конфронтации. Горбачев был готов идти в улучшении отношений с Западом гораздо дальше, чем Брежнев, но он первоначально не помышлял о демонтаже режима.

Последствия «неограниченной разрядки», однако, горбачевским руководством не просчитывались: действительное прекращение «холодной войны» (а не только управление гонкой вооружений) подрывало основу власти КПСС, а это уже расшатывало советское государство. Точно так же коренные политические и экономические изменения вели СССР не к возрождению, а к гибели. Судя по позднейшим мемуарам, это еще тогда понимал посол США в Москве Джек Мэтлок

. Сам Горбачев лишь сравнительно поздно, к 1989 г., стал сознавать, что «обновление социализма» в СССР практически невозможно. К этому времени, однако, генеральный секретарь ЦК КПСС фактически отошел от марксизма-ленинизма и уже явно склонялся в сторону социал-демократии

. Эволюция взглядов Горбачева еще могла продолжаться, но способность советского строя к дальнейшей эволюции была исчерпана.

В первые полтора-два года перестройки внутриполитические процессы в СССР были лишь косвенно связаны с внешней политикой. Первоначальная повестка дня Горбачева была составлена в духе мирного сосуществования и разрядки. Смена лиц во главе внешнеполитического аппарата (включение в состав Политбюро ЦК Александра Н. Яковлева, назначение Эдуарда Шеварднадзе министром иностранных дел вместо Андрея Громыко, Анатолия Добрынина секретарем ЦК по международным делам вместо Бориса Пономарева, Вадима Медведева секретарем ЦК по отношениям с социалистическими странами вместо Константина Русакова, Анатолия Черняева помощником генерального секретаря по международным делам вместо Андрея Александрова, назначение Георгия Шахназарова помощником по политическим вопросам) свидетельствовала о желании Горбачева расставить на ключевых постах своих людей и оживить стиль внешней политики. Это замечали иностранные дипломаты, но их выводы поначалу были сдержанны. Посол Мэтлок писал, что хотя изменения в стиле советской дипломатии были поразительными, внешняя политика СССР оставалась в целом на прежних позициях

. Уже вскоре, однако, между новыми задачами внутренней и внешней политики появилась тесная взаимосвязь. Горбачевские реформы требовали большей открытости страны внешнему миру. Добиваясь такой открытости, уже к 1987–1988 гг. окружение генерального секретаря пришло к выводу, что для преодоления глубокого недоверия к Советскому Союзу на Западе необходима глубокая политическая реформа

. С этого момента внешняя политика превратилась в дополнительный стимул внутренних перемен в СССР.

Постепенно, шаг за шагом Горбачев избавлялся от характерного для советских руководителей в их общении с Западом двоемыслия, стал переходить в единую с Западом систему концептуальных и политических координат. Вначале – на уровне слов и понятий, не особенно вдумываясь в их смысл и практические последствия для политики. Затем – на уровне действий. Весной 1985 г. в интервью американскому журналу «Time» Горбачев сформулировал философию мирного сосуществования как «живи и давай жить другим». Пока это была лишь фраза, но осенью 1989 г. Горбачев реально предоставил странам Восточной Европы свободу политического и социально-экономического выбора.

Годом прекращения «холодной войны» принято считать 1989-й. Вернее будет сказать, что падение Берлинской стены стало началом конца противостояния, а его завершением стал спуск красного знамени с кремлевского флагштока 25 декабря 1991 г. В промежутке между двумя этими датами западная, особенно европейская общественность приветствовала Горбачева как человека, «отпустившего на волю» страны Восточной Европы и позволившего немцам на западе и востоке воссоединиться. Раскол Берлина, Германии и Европы, являвшийся на протяжении 40 лет символом «холодной войны», был преодолен благодаря кардинальному изменению советской внешней политики. В то же время добровольный демонтаж советской империи не сменился формированием новой «конвергированной» общности. Показательно в этой связи, что горбачевская идея Европейского общего дома, выдвинутая им в Совете Европы в Страсбурге в июле 1989 г., не вызвала особого энтузиазма на Западе и осталась там почти незамеченной.

Разумеется, на Западе обращали внимание на успехи гласности. Проведенные в 1989 г. первые после 1917 г. частично свободные выборы в Верховный Совет СССР, а в 1990 г. в верховные советы союзных республик оценивались как серьезный положительный сдвиг в политической системе. Однако это был еще сдвиг в рамках советской системы. Горбачев отказался от идеи выхода из КПСС и формирования новой социал-демократической партии. Отказался он и от всенародных выборов президента СССР. Более того, по мере развития ситуации внутри и вокруг СССР реакционная оппозиция курсу Горбачева в руководстве КПСС нарастала, и лидер Перестройки был все больше вынужден маневрировать. В целом для правительств и политических элит США и других западных стран Горбачев – при всех симпатиях к нему лично – до самого конца пребывания у власти оставался либеральным коммунистом, а Советский Союз – потенциально враждебным государством. Окончание «холодной войны» требовало устранения той системы власти, которую формально возглавлял Горбачев. Вовремя не сменив основу своей власти, он вынужден был уйти из Кремля.

Итак, в период правления Горбачева были созданы важнейшие предпосылки для принципиального сближения России с Западом:

• был расшатан и по существу мирно демонтирован советский политический режим;

• был разрушен «железный занавес»; страна стала открытой внешнему миру, прежде всего Западу, и наоборот – Запад, остальной мир открылись для России;

• произошел отказ от марксизма-ленинизма как господствующей идеологии; страна стала открытой к восприятию ценностей современного («западного») общества.

В то же время уже к началу 1991 г. определились и пределы сближения между Западом и Советским Союзом. Пытаясь спасти единство государственной власти, Горбачев отказался от решительного разрыва с теми, кто уже ни при каких обстоятельствах не мог быть союзником в углублении реформ. Он не создал новой политической партии, не обремененной традициями и историческим прошлым КПСС. Утратив инициативу, президент СССР стал все больше ассоциироваться в глазах западных наблюдателей с прошлым, в то время как его политический конкурент Борис Ельцин все чаще рассматривался как «человек будущего». В то время как Горбачев «даровал свободу» странам Варшавского договора, демократы из окружения Ельцина питались импульсами, исходившими от восточно– и ценральноевропейских реформаторов. Лозунг «За вашу и нашу свободу» наполнился конкретным содержанием. В какой-то момент стало возможно говорить о едином демократическом фронте от Польши и Прибалтики до Москвы.

Первоначальное отношение Запада к Ельцину было настороженным. Лишь публичный отказ от коммунистической идеологии, победа на всенародных выборах, выход из КПСС и запрет ее после августовского путча 1991 г. превратили Ельцина в глазах Запада в «подлинного демократа», т. е. последовательного антикоммуниста. Победа над путчистами из ГКЧП стала началом отсчета времени «демократической России». Помощник Горбачева Андрей Грачев впоследствии сетовал: Ельцин без труда получил от Запада то, в чем Горбачеву отказывали, несмотря на все усилия

. «Труд» Ельцина, однако, состоял как раз в нескольких решительных символических шагах, на которые Горбачев так и не смог или не захотел решиться. Добившись от Горбачева подписания указа о запрете КПСС, Ельцин стал для истории «первым демократом». Горбачев так и остался «либеральным коммунистом».

Проведенная Ельциным верхушечная декоммунизация стала вторым – после горбачевской перестройки и гласности – этапом демократизации. В условиях революционных перемен главное внимание Запада приковывали личности (начиная с самого Ельцина), а не аморфные институты. Тем более что Ельцин осенью 1991 г. отказался от замены советской Конституции РСФСР новым Основным законом, а также от новых выборов парламента и президента. Он также заключил нечто вроде «пакта о лояльности и взаимном ненападении» с советской военной верхушкой. Это был гражданский мир с номенклатурой. В то же время назначение на ключевые посты в правительстве Егора Гайдара и его команды «молодых реформаторов» символизировало решительный разрыв с экономической основой старого режима – госплановской экономикой. Основной политической интригой стала захватывающая борьба «демократического» и откровенно антикоммунистического президента с «коммуно-националистическим» Верховным Советом (где демократы были в меньшинстве). Российские либералы и демократы поддерживали в то время единовластие верховного правителя, опасаясь, что альтернативой ему могли стать лишь безответственный популизм и остановка реформ

. Политическая целесообразность однозначно диктовала руководству США и других стран Запада: следует поддерживать Ельцина, по возможности закрывая глаза на используемые им силовые методы в ходе противостояния с парламентом, завершившегося в октябре 1993 г.

Утвержденная в декабре 1993 г. Конституция Российской Федерации, несмотря на установленный ею режим «суперпрезидентской» республики, который некоторые аналитики

квалифицировали как выборную монархию, не вызвала протестов и подозрений. Не «уравновешенный» в системе разделения властей президент рассматривался как гарант продолжения реформ. Шок у западных наблюдателей вызвал успех на парламентских выборах 1993 г. коммунистов, а также националистов (жириновцев), в которых тогда еще видели самостоятельную силу. Стал популярен тезис о «веймарской России» с Ельциным-Гинденбургом и «красно-коричневыми», ждущими своего часа. Как и ее предшественник, Верховный Совет, Государственная дума стала восприниматься не как институт народного представительства, а как оплот коммуно-националистической реакции. Мир российской политики для Запада распался на две части: «свои» – реформаторы в правительстве, представлявшие меньшинство политической элиты, и «чужие», составлявшие большинство в Госдуме и органах государственной бюрократии. Лишь благодаря Ельцину явное меньшинство имело возможность проводить реформы, а численно подавляющее большинство лишалось шансов им противостоять.

Вместе с тем именно с 1993–1994 гг. окончательно обозначился водораздел между Россией (и другими странами СНГ), с одной стороны, и государствами Центральной и Восточной Европы и Балтии – с другой. Россия уже не следовала, как раньше, по «польскому маршруту» с известным временным лагом. Векторы развития бывших социалистических стран расходились все дальше. Прагматически поддерживая Ельцина, лидеры Запада все больше сомневались в способности России совершить «демократический транзит», который демонстрировали страны Вышеградской группы – Польша, Чехия и Венгрия. Первая после окончания «холодной войны» волна расширения НАТО на восток, импульс которой был дан еще весной 1993 г., зафиксировала различную оценку в США и Западной Европе перспектив демократии в странах Центральной и Восточной Европы и России.

Дальнейшее развитие политической обстановки в России подтвердило пессимистические оценки. Начавшаяся в декабре 1994 г. Чеченская война продемонстрировала, что новое Российское государство унаследовало многие черты царско-советского авторитарного режима: склонность к силовым способам решения конфликтов, пренебрежение правами человека и самими человеческими жизнями, неподотчетность и бесконтрольность власти и т. д. Одной из причин войны стали клановые противоречия вокруг начавшегося процесса приватизации

. Проведение в 1995 г. залоговых аукционов положило начало этапу олигархического капитализма в России.