Невысоклики. Морская пена

Архивариус мелко затрясся и замахал руками, сбив с комода подсвечник.

В свалке, которая происходила в полной темноте, никто не заметил, как папаша Уткинс по-молодецки юркнул под кровать, а архивариус оказался в мешке с жабой во рту. С какой стати Клюклу понадобилось глотать жабу – загадка. Только в невысокликовских норах эти обитатели не редкость: бывает, и поквакивает какая-нибудь в дальнем уголке.

– Тащите его скорее к Грейзмоглу – крикнул хозяин дома, подражая голосу архивариуса. – А я пока Уткинса арестую!

Горшечник и Кид потащили брыкающегося и мычащего "призрака" на улицу.

– Ловко ты их, медуза тебе под мышку! – похвалил старого приятеля паромщик, выныривая из-под подушки.

Уткинс шепотом запричитал:

– Теперь мне крышка. Грейзмогл меня со свету сживет, и я никогда не увижу своих дочурок!

– Рано в панику впадаешь, папаша, – Брю сдвинул брови. – Этим полипам нас не сожрать, не будь я Брю Квакл, залягай меня баклан! Теперь надо найти кого-то, кому члены Совета доверяют не меньше чем себе.

– Я знаю, знаю! – Уткинс хлопнул себя по лысине. – Это Рыжий Эрл.

Покинув жилище через окно, приятели направились в крепость.

– Ты иди, – сказал вдруг покойный Квакл, – а я догоню. Подую на Клюкла для верности.

Нехитрому привиденческому приему паромщика обучил Мурс, дав вдобавок несколько ценных советов.

Подкараулив подручных Гуго в придорожных кустах, загробный Брю дунул на мешок. Мешок засверкал морозными искорками и заскулил. "То-то, Клюкл, рак болотный, – удовлетворенно хмыкнуло привидение, – это тебе не чернила изводить, скелет тебе на камбуз".

Грейзмогл аж вспотел от злости, когда Кривой Кид и Боб Горшечник вытряхнули из мешка замороженного архивариуса. Скукоженный, покрытый инеем Пью Клюкл, с торчащими изо рта жабьими лапами, как полено повалился на пол.

– Свиньи! Остолопы! – кричал Гуго на ничего не понимающих ловцов привидений. – С каких пор этот бумажный червь возомнил себя призраком?!

Одноглазый невысоклик и тщедушный губастый человечек только ошалело переглядывались и разводили руками.

– А где Уткинс, сбежал? – топал Грейзмогл. – Поймать негодяя! Стоять! Сначала этого растопите!

***

Стража разбудила рыжебородого ратника на самом интересном месте. Ему снилось, что он удит рыбу в небольшой речушке. Клева почему-то долго не было, и тут так дернуло, что удилище чуть не сломалось. Эрл, зайдя по колено в воду, начал подводить улов к берегу, как вдруг из реки высунулся медведь. Пограничник попытался выхватить меч. В ответ медведь возмущенно покрутил лапой у виска и, превратившись в странную рыбину с остроконечным кожаным плавником, весело заверещал и уплыл.

– Ну кого там еще принесло, – забурчал Эрл, поднимаясь с кровати все еще под впечатлением ото сна.

– Там невысоклик по фамилии Уткинс, ну, тот самый, у которого дочки… И какой-то прозрачный тип, говорит, что с того света!

– Этого еще не хватало! – вздохнул пограничник, на всякий случай, беря меч. – То медведи на удочку, то призраки…

Рыжий Эрл вышел к воротам и увидел перед собой папашу Уткинса в весьма возбужденном состоянии и нечто, явно кого-то напоминающее.

– Здорово, Уткинс! Птица твоя больше не прилетала? А кого ты в этот раз приволок?

Папаша Уткинс поспешил объяснить.

– Это Брю Квакл, только он уже умер. А птица – его.

– Вот так встреча! – ратник изумился еще больше. – Да это же хойбилонский паромщик! Как там на том свете, хоть поспать-то дают?

– Кхе! – кашлянул Брю, и из его рта вылетело маленькое облачко. – Это, смотря где… Я там одного ростовщика встретил, едят его рыбы. На нем уже триста лет воду возят. Так он последний раз спал, когда помирал. Грехи не дают, заноза им в пятку. А другим воля: спи – не хочу, да только от безделья сбрендить можно. Одно слово – тот еще свет!

– Да… – протянул пожилой стражник, – невеселая перспектива.

Тут захлопали крылья, и с криком "Суши весла!" под ноги Уткинсу шлепнулся Брюгай.

– Никак не привыкнет: хотел опять мне на плечо сесть, забодай его кальмар, – хихикнул Брю.

– Катастр-р-рофа! – подтвердил попугай и принялся за свои перья.

– Мы того-этого… – начал папаша Уткинс.

Рыжий Эрл усмехнулся.

– Вот и мне сдается, чтобы бродить по ночам с говорящей птицей и привидением, нужны веские причины. Пошли ко мне. А вы, – он посмотрел на стражников, – никого не видели. Ясно?

Но пограничникам можно было и не говорить. Хоть и изумленные увиденным до крайности, они знали цену молчанию.

***

Вкратце обрисовав ситуацию, загробный Брю почти ничего не рассказал об Олли и приключениях его команды. Зато поведал то, что не успел рассказать папаше Уткинсу.

Брю и Брюгай подлетели к Верченой уже в сумерках. Чтобы покойный не отсвечивал в темноте, попугаю пришлось его проглотить. Желудок летящей птицы – не самое уютное место на свете, поэтому, когда паромщик покинул свое убежище, ему показалось, что затхлый болотистый воздух пьянит его. Хотя он, в принципе, не мог этого ощущать.

В стане Зруюка царило оживление. Десятники под присмотром нескольких уклистов раздавали усмариловое мясо. Те, кто набивал свое брюхо, принимались лакать какое-то пойло, шатаясь и горланя на черном наречии что-то невообразимое. Это можно было бы назвать праздником, но морки не знают праздников и не в состоянии что-нибудь отмечать. У них такое называется по-другому – предхапосный жор.

Собираясь в серьезный набег, черное племя сжирает и выпивает все что можно, таким образом справляя по себе поминки. На этот раз обычай "подкармливал" Мазлус Горх, дав орде младшего хана пойла больше, чем нужно, хотя представить окончательно насытившегося морка невозможно.

Ханский шатер стоял на Южном склоне, чуть ниже верхней точки Верченой, а чуть поодаль, врастая тыльной стеной в скалу, возвышался небольшой замок, построенный по всем правилам крепостного сооружения. "Усмариловый, разлюби его минога", – сообразил Брю, в очередной раз выпрыгивая из попугайского желудка и влезая в фонарь идущего к воротам уклиста. Синесутанник прошел мимо охраны и стал подниматься по винтовой лестнице. Войдя в трапезную, где сидели двое, уклист, не гася, повесил фонарь и поклонился.

В зале за длинным столом друг напротив друга сидели Горх и Зруюк. Младший из ханов, собрав к переносице и без того косившие черные глаза, рвал зубами внушительный кусок жареной оленины, слизывая фиолетовым языком текущий по рукам жир. Мазлус, брезгливо наблюдая за косматым и вонючим морком, жестом показал вошедшему на свой кубок и опустошенную чашу хана размером с небольшое ведро. Уклист молча взял черпак и направился к деревянной бочке с вином. Вино, похоже, нравилось Зруюку. Делая чудовищные гулкие глотки, он отдувался и смачно порыгивал.

– Завтра выступаем, – наконец сказал хан, и глухой лающий голос отразился эхом под сводом залы. – Ты обещал новое оружие. Много.

– Я дам столько, сколько воинов сможет его носить, – в тон ему ответил Горх. – Сколько туда ходу?

– Два дня по воде. Плыть быстро. Потом земля и хапос.

Хапосом морки обычно называют заключительную часть набега – захват добычи. Но Горху не нужен был переводчик, он понимал любую речь.

– Мы договорились, что все маломерки мои. Твои – остальные. А до хапоса надо еще крепость взять.

Зруюк заржал, вывернув губы и обнажив жуткие кривые клыки.

– Это Гарденхалл был крепостью!