Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов

В освещенном проходе рядом с задом милиционера мелькнуло испуганное лицо Женьки. Он успел показать два пальца за мгновение до того, как зазор между телом сержанта и проходом исчез и в сарае на короткое время стало темно. Значит, милиционеров двое.

Внезапно Чапа схватил Илью за руку и прошептал:

– Ты как хочешь, а я тикаю.

Развернулся и плечом с силой надавил на заднюю стенку сарая. Доски неожиданно легко поддались, и Чапа исчез в образовавшемся проёме.

Илья схватил Мещерю за рукав.

– Ты чего сидишь, пошли, – зашипел он.

Но Мещеря отдернул руку и покорно, кряхтя, двинулся к выходу.

– Ну, чего вы там? – говорящая часть сержанта появилась в проеме.

Илья сначала заметался, но, решив, что Мещеря ему больше друг, чем Чапа, тоже вышел. Второй милиционер, помоложе, крепко держал за ремень Женьку. Другой, свободной, рукой он подхватил и Мещерю.

Илья достался сержанту. Когда тот грубо схватил его за ворот рубашки, Илья дернулся, но тут же покорно встал рядом.

«Взрыв моста не удался. Партизаны были захвачены в плен», – подумал он.

– Ты чего ухмыляешься? – спросил его сержант. – А четвертый где?

Илья неопределенно мотнул головой.

***

Это было не отделение, а опорный пункт ДНД. Комната с засаленными обоями голубого цвета, на столе консервная банка, приспособленная под пепельницу и отвратительный запах томительного безделья и тупой неподвижности, сочетающий в себе водочный перегар и миазмы заполненной до краев пепельницы.

Сержант по хозяйски подхватил стоявший у двери табурет и установил в центре комнаты. Одного его взгляда было достаточно, чтобы дежуривший в пункте мужичок с красной повязкой куда-то исчез.

Молодой напарник сержанта, по виду только что из армии, уселся за стол, деловито сгреб в ящик стола мусор, вытряхнул туда же пепельницу, достал из планшета чистые листы бумаги и замер в готовности.

У Ильи сложилось впечатление, что этот парень пришел досмотреть кино, в котором он сам только что принимал непосредственное участие. Очутившись в четырех стенах, в пространстве, ограниченность которого резко уменьшало риски всяких там неожиданностей в форме побега или потасовки, он расслабился и занял удобную позицию стороннего наблюдателя.

Более опытный, сержант Сиротин оставался начеку. Он снял с гвоздя в стене ключ и запер дверь. Ключ положил в карман, затем протопал к окну и уселся на подоконник, сдвинув задом в сторону горшок с каким-то чахлым растением.

Ребята все это время печально наблюдали за разворачивающимся без их участия действом, и легкий зуд беспокойства и безотчетного страха вползал за воротник потных рубашек, вытесняя надежду на спасение, которая ещё оставалась в течение их короткого этапирования к месту дознания.

Пауза затягивалась. Мещеря напустил на себя вид беззаботного и безобидного паренька, которого вежливо попросили присутствовать только в качестве понятого.

Моторный Женька дрожал правой ногой и, похоже, не находил себе места. В отведенном ему одном квадратном метре он совершал круговые перемещения, все время оставаясь, однако, лицом к окну, точнее половине окна – вторую половину занимал грузный силуэт участкового.

У Ильи настроение было никакое. Он впервые попал в милицию и, как не старался, не мог представить своё ближайшее будущее. В конце концов он сложил руки на груди и застыл в позе Овода при встрече со священником-отцом из недавно прочитанной книги.

Наверное тем самым Илья повел себя вызывающе, потому что именно в его сторону повернулась верхняя часть темного силуэта в фуражке.

– Фамилия?

– Ульянов, – непонятно почему соврал Илья, и тут же рядом прошелестело правдивое эхо друзей: «Мещерин… Ляпустин…»

– Садись, – скомандовал силуэт.

Илья разжал руки и шагнул вперед, но Женька оказался проворнее и уселся прежде него, пропустив табурет между ног. Приказ конечно относился к Илье, самому заносчивому из шайки, и его по законам жанра нужно было давить первого. Однако сценарий был нарушен, и Сиротин недовольно крякнул, прежде чем подняться с подоконника. Тут же лицо его напарника сделалось еще более бесстрастным: его начальник призывал подчиненного подняться из зрительского зала, чтобы вновь занять место на экране. Чтобы сосредоточится и вспомнить заученную на милицейских курсах роль, парень перевернул листок бумаги, сдул с него пыль, достал ручку и изобразил полную готовность исполнять приказ.

Илья сосредоточил внимание именно на нём, а не на фигуре, от которой явно исходила угроза. Отец учил его не смотреть в глаза дворовой собаке, и сейчас это должно было сработать, хотя похожими на дворняг были как раз он и его друзья.

Грузная фигура сержанта обошла вокруг сидевшего на табурете Женьки, потом еще раз. Он двигался почти бесшумно, только скрипел паркет и сановито похрустывала кожа сапог. Внезапно он схватил Женьку сзади за шею, от неожиданности тот вскрикнул и сделал попытку увернуться. Табурет выскользнул из-под Женькиного зада и врезался в ногу милиционера.

Насколько Илья мог судить из своего богатого на падения и столкновения с окружающими предметами жизненного опыта, удар был не очень болезненный, можно сказать «вскользячку», но, понятно, сержанту нужен был только повод, и Женькин зад и табуретка сделали свое дело.

Женька еще лежал на полу, когда пыльный носок сапога угодил ему в ребра, после чего паренек отлетел к окну и шмякнулся о батарею спиной. У Женьки перехватило дыхание, мгновение он оставался лежать с широко раскрытым ртом и выпученными от удушья глазами. Потом завопил то ли от боли, то ли от страха, да так истошно, что напарник участкового схватился обеими руками за стул, будто боялся упасть, лицо его побелело.

Илья набрал в грудь побольше воздуха и тоже заорал. После чего, почти инстинктивно, как это всегда бывало в дворовых потасовках, ноги его сами спружинили и бросили на обидчика. Он воткнулся головой в темную клинообразную сырую полосу над ремнем, точно посередине спины милиционера и… снес с его головы фуражку. Это был единственный эффект от стремительной атаки. Сержант застыл на месте как валун-каменюга, а Илья рухнул у его ног, в шее что-то хрустнуло и свет перед глазами героя померк.

***

– Хи-Хаак, помоги, – почувствовал Илья натужный шелестящий шепот у своего уха.

Щеку защекотало прикосновение чьих-то жестких волос. Также ему бывало щекотно от редкой ласки отца, когда его губы касались щеки или лба, а двухдневная щетина (по субботам и воскресеньям отец не брился) задевала нежную кожу и шелестела наждачной бумагой.

– Евреи по субботам не работают, Аратрон, – пророкотал другой голос, но через мгновение Илью кто-то взял за ноги – под мышками он уже был крепко схвачен, по-видимому, Аратроном, – и тело героя поплыло куда-то в воздухе, покачиваясь из стороны в сторону.

– А я вот в субботу работаю, как ты знаешь… Снова работаю! И все благодаря этому отроку.

Илья слушал, точнее, ощущал весь этот бред, который жил в его больной и безвольной голове, и даже не пытался прояснить, кто это несет его и всю эту чушь.

«Евреи, по субботам не работают, значит, сегодня суббота, – только и сделал он мысленное заключение из происходящего. – Да, сейчас начало июня, год 1967».

Перед глазами Ильи всплыла картина Репина «Арест пропагандиста». Два дня назад они всем классом ходили в Третьяковку. Экскурсовод, женщина с высокой причёской, в серой, обтягивающей большой зад юбке и стоптанных туфлях, без выражения талдычит: «Все внимание в картине сосредоточено на революционере. Он только что схвачен. Руки скручены на спине. Возле него суетятся сотские и урядники. Пропагандист словно еще силится высвободиться. Зритель чувствует его скрытую энергию, волю к борьбе. Гневный взгляд направлен в сторону мужчины, стоящего у окна. Волосы растрепаны, пуговицы на рубахе оторваны. Особенно остро чувствуется героизм революционера в сравнении со стоящим рядом урядником. Тот словно боится подойти к пропагандисту, дотронуться до него рукой. Откинутая назад голова, пугливое движение рук, тупое лицо с красным вспухшим носом – все это делает его образ гротескным… Мужики, стоящие у окна и с опаской посматривающие на революционера, мужик, сидящий на лавке (возможно доносчик), – все эти персонажи с большим тактом дополняют главное содержание, до конца раскрывают сюжет, не споря с образом главного героя».

– А фамилия моя Ульянов, имя Ленин. Родился 13 апреля 1870 года в городе Симбирске.

Только сейчас Илья догадался открыть глаза и тут же дернулся в сторону, уходя из под нависшего над ним огромного и красного, до боли знакомого лица урядника.

– Ну, слава тебе… партии родной. Очнулся! Так ты – Ленин, говоришь? – дохнул кислым Сиротин, затем лицо его поднялось и уплыло в сторону.

Тут же возник испуганный лик Мещери.

– Илька, ты чего? Как ты? Какой ты Ленин! Товарищи милиционеры, он бредит. Это же Илья Шторц. Мы с ним в одном классе…

– Так и запишем, Илья Шторц. Называет себя именем вождя ВОСР.

– Да какой он вор!

–…Великой октябрьской социалистической революции, щеня.

Илья лежал на столе и вопрошающим его было очень удобно склоняться в заботливом участии, трогать за грудь, хватать за руки, прикладывать мокрую, пахнущую хлоркой тряпку ко лбу. За ним ухаживали, и это хорошо!