Пленники вечности

– Мнится мне, княже, что пытаемся мы бить врага разверстой пятерней. Дурно выходит, каждый перст сам по себе. – Для убедительности он потыкал в скамью растопыренными пальцами. – Тогда как надобно кулаком его бить единым.

– На словах-то гладко выходит… Кулаком… – Басманов усмехнулся недобро. – Рука – это не Русь. У длани единая голова есть, которая правит, единое сердце ей жар дает. А на Руси голов много, иные – шибко умные головы, с изгибистым и скользким умом. В опричнине, коль она мала и лично государем выбрана, есть порядок. Ее можно уподобить единому кулаку. А в земщине…

– Я в земщине… Репнин и Русин тоже… были… Басманов глянул на него волком.

– Ты никак решил, что опричники на всю земщину ножи точат? Глупости это и вражьи домыслы! Эдак мы на всю Русь мечи вострить должны.

– Говорят всякое…

– А ты больше слушай, – отрезал Басманов. – Учил тебя духовник – по делам, а не по словам о людях мнить?

Серебряный замолчал. Басманов устало поднялся, подошел к карте и постучал по ней ногтем.

– Кто корабли завел на Балтике?

– Ты, княже.

– Не я, – наставительный тон резанул слух Никиты Романовича, – а опричнина. Не сладить с таким князю Басманову, чтоб в одиночку в далеких землях сыскать верного датчанина, сведущего в морском деле, построить верфь, руководить флотом, да еще и в тайне до поры это сохранить. А кто…

– Да знаю я, сколько вы ладного делаете, а еще больше мыслите сделать, – махнул рукой Серебряный. – Только не по нраву мне все эти тайны, секреты.

– Вот потому ты полками командуешь, а я в опричном приказе волю государя выполняю. И все при деле, к вящей славе Руси.

– Ты, словно щенка несмышленого, меня отчитываешь, – посетовал Серебряный.

– Не обессудь, – заметил Басманов, – но ты отроческие слова речешь. Пятерня, кулак… Или не видишь, сколько явной измены вокруг войны Ливонской? А сколько скрытого недоброжелательства? Можно с этим совладать, коли прежним обычаем жить станем?

– При Иоанне Третьем совладали как-то… Басманов в сердцах хватил рукой по шатровому столбу.

– Совсем замутили голову тебе заботы ратные, Никита Романович! Ты еще царя Гороха вспомни, что Тугарина Змеевича одолел.

Серебряный примирительно поднял руки.

– Не о том мы все. Так, накипело у меня. Давай к делам нашим грешным вернемся, а царский указ оставим на суд Божий.

– Нет уж, – жестко сказал Басманов. – Накипело – так лей через край. Я на то здесь, чтобы в точности знать, понимает ли каждый ратник, да и воевода общее дело, или нет.

– Ну, коли сам хочешь, слушай… – Серебряный сжал и разжал ладони, могучие, способные гнуть подковы. – Страху от вас по Руси много.

– Это верно, – Басманов провел рукой по рукояти сабли. – А кто боится? Тот, чья совесть не чиста. И правильно. Пусть трепещут. Не будет им раздолья, как в прежние времена. Не дадим Русь в обиду!

– Ладно говоришь, – Серебряный подпер кулаками подбородок. – Только не одни воры государевы трепещут.

– Ты про чернь?

– Чернь как раз довольна и весела, когда очередного боярина или купца на веревке по улице волокут. Много честных людей перепугано властью вашей, делами и слухами о деяниях опричников. Слышал, небось, величают вас кромешниками, татями.

– Слышал, – Басманов улыбнулся. – На то и одежды ратников наших темные, и собачьи головы к седлам приторочены. А кого, думаешь, больше всего бесы боятся? Богомольцев в черном. А почему?

– Опять ты со мной, как с дитем малым. Опричный воевода вернулся к седлу и уселся на татарский манер, подобрав под себя ноги.

– Планы у государя большие, – сказал он после долгого молчания. – А противодействие сильное. Очень сильное, Никита Романович. Враг внутренний многоголовый и стозевый, его не вызволишь в поле и саблями не порубишь. Страна большая, а иной раз положиться государю не на кого.

– А бояре?

– Таких как ты, безоглядно верных и честных мало. Многие хотят вольностей, как у польской шляхты. Иные города по сию пору отложиться хотят. Кабы рассказал я тебе об этих темных делишках, бросил бы ты саблю, да в монастырь ушел от омерзения, поверь мне.

– Грязи много, – изрек Серебряный. – Это верно.

– Раз есть грязь, должны быть и те, кто ее разгребает.

– Не стану я допытываться по поводу казней московских, – устало промямлил Серебряный. – Тебе – верю. Не стал бы зря боярскую да княжью кровь лить. Не стану и планов государя выведывать. Скажи только – мы всерьез здесь воюем, или для шутки?

– Всерьез, Никита Романович. Море нам нужно, без него Русь задохнется. Гавани, выход к дальним странам, новые друзья для страны…

– Тогда посоветуй, что делать мне. Идти на Ревель, не дожидаясь указа государева?

– Сам же говоришь – сил мало.

– Сил достаточно… – Серебряный быстро подошел к карте и прочертил ногтем линию вдоль южной границы Ливонии. – Да много оставить надо, дабы зад и брюхо войска прикрыть.

– От кого?

– Ты, опричник, можешь в точности сказать мне: Никита Романович, не ударят ляхи и литвины тебе в спину! Смело веди полки на последние крепости немецкие, и Бог даст победу! ..

Басманов промолчал.

– То-то…

Серебряный взъерошил шевелюру пятерней.

– Курбского нет, царь далеко. А я тут один, между немцем и ляхом.

– Не один. Скоро подойдет Шереметьев с полками.

– И кто же промеж нас главный будет? Молчишь? А я знаю наперед. Никто! Будем вдвоем топтаться на одном месте. Опять пальцами бить растопыренными вместо кулака.

– Вот заладил, – Басманов покачал головой укоризненно. – Страна большая перед вами, тут не два войска, пять или шесть воинств надо.

Глаза Серебряного внезапно загорелись.

– Вот если бы он прикрыл границу с ляхами, тогда я бы пошел на немецкие крепости! Или он бы двинулся на Ревель, а я – на ляха.

– Эк хватил – на ляха, – оборвал полет его мысли Басманов. – Вот это государь точно не одобрит. Совсем не ко времени нам ссора с поляками.

– А что они хоругвь за хоругвью к границам ведут? Вспомни, что при Иоанне Третьем было?

– Даст Бог, не повторится. Я тебе не указ, Никита Романович, но совета ты просил – даю тебе совет. Не задирайся с соседями. Русь не может воевать и ногайца, и немца, и поляка.