«Мой друг – инопланетянин!»

– Как люди?

– В клозете – толпа. – Она мягко улыбнулась. Знают, что ты не переносишь дыма, так там курительный салон устроили. Теперь очередь занимают. За нормальной надобностью и не пробиться.

В купе постучали. Зашел официант. Поставил поднос. Молча удалился.

– Да, одно отрадно, – кормят исключительно!

Я съел супчик из форели: еда показалась непривычно добротной, давно я так не ел. На второе: шведский бифштекс, даром, что повар из немцев.

После обеда вышел из купе, решив немного размяться. Услышал перепалку в конце вагона – спорили курящие и некурящие. Я пошел в купе, нарезал бумагу и вернулся к клозету.

– Товарищи, вот ордера, – я решил упорядочить сутолоку. – На три билета категории А, один для курящих. – Все посмеялись, но идею приняли. Сутолока прекратилась.

Я вернулся в купе.

– Наденька, – обратился я к женщине, читающей что-то у керосиновой лампы.

– Да, Володя?

– А если нас не арестуют, удастся ли ночью достать на Финляндском извозчика?

– Думаю, кто-то из товарищей будет. Помогут добраться. Лишь бы не в Петропавловку.

Стучали колеса, за окном смутно проплывали телеграфные столбы. В темноте стекла отражались лампа и силуэт склонившейся над книгой женщины. Рядом с ней сидел невысокий мужчина. То есть я. Вагон качнулся и пламя лампы осветило мое лицо. И тут мне стало по-настоящему страшно.

Я был Владимиром Ильичом Лениным, возвращавшимся через Германскую границу в Петербург в запломбированном вагоне. Был апрель тысяча девятьсот семнадцатого года. По старому стилю.

***

Наутро прибыли в Белоостров. Нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталин, Каменев и другие товарищи. Стали обсуждать дела и появилась первая информация. Я спросил, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались.

Здесь я впервые выдвинул тезис о грядущей мировой революции и роли России в этом процессе. Началась дискуссия.

Дело в том, что на тот момент бытовало мнение, что революция в России возможна только после революции в Европе. Я же считал, что Россия послужит детонатором всему мировому революционному движению. Что мы должны быть, и обязательно будем, в авангарде мирового революционного движения. Что происходящее в России архиважно, со всех точек зрения, и будет примером, за которым рано или поздно последуют все европейские страны.

Во время диспута я внимательно присматривался к товарищам. Особенно интересовал меня молодой, но подающий надежды грузин. Я с некоторым даже испугом поглядывал на него. Сейчас он был прост, дружелюбен и энергичен. Среди старших товарищей многословием не отличался, но я, зная, что предстоит сотворить в будущем этому улыбчивому грузину, испытывал сильную скованность и дискомфорт от его соседства. Пару раз, встретившись со мной взглядом, Джугашвили так тепло и понимающе улыбался, что мне пришла в голову шальная мысль: «А он ли это сидит сейчас передо мной? А вдруг это кто-то иной – воспользовавшись чужим телом, играет сейчас роль будущего великого вождя? А может… может, это я сам, уже в следующий раз сменивший тело по просьбе Петра – сижу сейчас здесь и улыбаюсь себе губами Сталина, зная, что это я временно пребываю в теле Ленина?!!»

***

К вечеру поезд прибыл в Петербург. Когда он, попыхивая, медленно вошел под крышу вокзала, я застыл в изумлении. Я увидел солдат и матросов, вытянувшихся в струнку в почетном карауле с офицерами во главе. Это были Московский и Преображенский полки, красногвардейцы и моряки Балтийского флота. Позади стояли рабочие со знаменами. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы были запружены людьми, которые держали в руках флаги и факелы. Оркестры играли «Марсельезу».

Ко мне подошел щеголеватый молодой офицер, что-то отрапортовал и в конце лихо отсалютовал мне. За звуками оркестра я не расслышал, что он сказал, однако неожиданно для самого себя ответил офицеру, повторив его движение. Дальше меня буквально понесли на руках. Я боялся, что уронят, и постоянно повторял: «Товарищи, тише, что вы, товарищи!». Наконец меня отпустили.

Сопровождаемый Крупской и Каменевым, я прошел прямо в императорский зал, где меня уже ждали товарищи из ЦК. Поздоровался, выслушал странноватое приветствие Чхеидзе. Надо заметить, что, вопреки киношно-книжным версиям моего появления в Петербурге, на мне был надет котелок, а не кепка, как многие позже описывали. Я, действительно, купил в Стокгольме кепку, чтобы быть ближе к образу пролетария, но в сутолоке забыл ее в вагоне.

Не ответив на приветствие Чхеидзе – уж больно оно было нравоучительным, – я развернулся и вышел назад на перрон, к солдатам и матросам. Они встретили меня торжествующими криками. Сквозь бурлящую толпу я выбрался на площадь. Кто-то помог мне вскарабкаться на броневик, и я начал свою первую речь:

– Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас, как передовой отряд всемирной пролетарской армии…

Мне оставалось только благодарить эрудицию, невероятную логику и убежденность тела Ильича. Слова складывались легко, я, как бы плавал во флюидах многотысячной толпы, которая отзывалась на каждое слово торжествующими выкриками. Было ясно – меня здесь ждали. Более удачного момента для возвращения представить было трудно. Хотя конечно, что и говорить, немецкие денежки также сыграли свою роль…

Шумела толпа на улице, ломилась в двери, требуя меня. Броневики выстроились у Финляндского вокзала. Их прожектора резкими снопами прорезали темноту и освещали улицы Выборгской стороны.

Снова зазвучала «Марсельеза», официальная часть приема была окончена.

Под звуки оркестра и крики тысячной толпы, среди красно-золотых знамен, освещаемых прожекторами, я вышел на парадное крыльцо и сел в крытый автомобиль. Но эта попытка не удалась – солдаты и матросы, заполнили площадь и улицы. Автомобиль не пропускали. Мне пришлось выйти. Я взобрался на крышу авто и начал новую речь.

–… Участие в позорной империалистической бойне… ложью и обманом… грабители капиталисты…

Я изрядно устал, но мне пришлось пересесть на броневик и двинуться на нем в сопровождении рабочих отрядов и воинских частей к Сампсониевскому мосту, в резиденцию большевиков – дворец балерины Кшесинской. По дороге мне приходилось выступать чуть ли не на каждом перекрестке.

– Да здравствует Социалистическая Мировая Революция!..

Броневик медленно плыл среди людского моря в далекую молочно-туманную даль, освещаемую мощными снопами прожекторов…

Один из них на мгновение ослепил меня, и я прикрыл глаза.

А в следующую секунду обнаружил, что стою на кухне своей петербургской квартиры.

***

Рядом со мной, за столом, сидел незнакомый мужчина лет тридцати с крупными чертами лица и волевым подбородком. На руках проступали вены, он был поджар и мускулист. Спокойно, с дружелюбным выражением он смотрел на меня. Я, все еще в прострации после пережитого, также молчал.

– Привет, меня зовут Арнольд, – дружелюбно приветствовал он меня.

– Какого черта? Какой Арнольд? Товарищ, почему вы сидите на моей кухне? Где Петр? – Я засыпал его вопросами.

– Димыч, да я и есть Петр. Только выгляжу по-другому, мне, знаешь ли, прежнее тело поднадоело уже… да и неприятно вспоминать: его же убили все-таки. А тут, – он с легким самодовольством напряг мускулы – я подразвил кой-чего.

Саркастические нотки в его речи были мне хорошо знакомы, и я с большим доверием посмотрел на сидящего передо мной человека. Хотя признаться, чувствовал я себя странно. Представье – к вам на улице подходит пожилая тетка незнакомой наружности и говорит: «Внучек, Васенька, я твоя умершая прабабушка! У меня только тело другое, а так я тебя очень люблю…».

– Ну и какое же тут развитие? Что у тебя теперь рожа кирпичом, и мускулы как у Сталлоне?

– Во первых, не как у Сталлоне, а как у Шварценеггера, – он умильно посмотрел на журнал «Медведь» – тот был открыт на фото Шварценеггера в целый разворот.

– А… – протянул я… – Понятно… Арнольд. – Последнее прозвучало несколько с издевкой. – Так что же во-вторых?

– А во-вторых, вот что. Я несколько скорректировал программу энергетического клонирования. Тело моё теперь материализуется не только с желательными физиологическими улучшениями, но и совершенствуется на молекулярно-кинетическом уровне. Другими словами, убить его, по крайней мере, теми способами, которые ко мне уже применяли, нельзя.

– То есть ты что, бессмертный теперь стал?– Изумился я.

– Ну, не то чтобы вообще нельзя убить. Но, типа, затруднительно.

– И тебя теперь не застрелить?

– Нет, не застрелить, – утвердительно ответил он.

– А что происходит с пулей? – во мне проснулся дух естествоиспытателя.