Пандемониум

– Абсолютно.

– Я понимаю вас. С одной стороны, дикое стадо патриотов, у которого тяга к разрушению и убийству давно вытеснила все светлые чувства к родине, с другой – люди, чье отношение с собственной стране, как повелось в России, колеблется между равнодушием и почти что ненавистью. И те, и другие кажутся вам чудовищами, съедающими нацию с двух концов.

– Я привык к этому, – в который раз вздохнул Евгений, пожав плечами.

– Ну и третье, – доктор Беннетт вернулся к прежней теме, словно и не уходил от нее. – Еще одним, наверно самым таинственным источником вашего страха перед реальностью являетесь вы сами, ваше мироощущение. Вы опасаетесь, что ваш субъективный взгляд на мир единственно правильный. Ведь если так, то жизнь – это один беспросветный ад, из которого нет выхода. Вы даже допускаете, что сами создаете и контролируете эту реальность и против своей воли, словно проигрывая чей-то злой сценарий, ведете к мучительному разрушению и ее, и себя. По вашему признанию, вас настораживает то, что вы вообще до сих пор живы. Что вас не убил отвалившийся от карниза кирпич и не переехала повозка. Следовательно, ваша жизнь имеет смысл и цель, но, не понимая этой цели, вы допускаете, что единственный ее смысл – драматичное саморазрушение, постепенный спуск в девятый круг ада.

– Вы прочитали мои мысли, – тихо произнес Евгений, чувствуя ни то облегчение, ни то стыд.

Прежде никто еще не забирался с таким хирургическим профессионализмом в недра его души.

– Я просто резюмирую все, что услышал от вас, – скромно улыбнулся доктор. – Вы не верите в доброго бога, потому что видите, что мир наполнен злом. Но, насколько я могу судить, в бога-садиста вы тоже не верите: это было бы слишком просто. Для вас бог – это именно тот неведомый и коварный автор, написавший сценарий, по которому идет ваша жизнь и жизнь мира вокруг. И что задумал этот автор, какой он уготовил конец, окутано пугающей неизвестностью.

Евгений грустно пожал плечами.

– Вы пишете стихи. Стих, который вы прочитали, поведал мне о вас, пожалуй, больше, чем вся ваша исповедь. В каком возрасте вы начали писать?

– В семь лет.

– М-м… Скажите, а в строках «Буду жить кукловоду назло» (если я правильно их помню), на что бы вы сделали акцент: на слово «жить» или на слово «назло»?

– Разве это важно? – спросил Евгений, подняв брови.

– О да. Если вы собираетесь только «жить», это значит, что вы ставите перед собой задачу сохранить себя, несмотря на все гадости и ужасы, которые неизбежно обрушит вам на голову проклятый «кукловод». Если же вы намерены жить ему «назло», это значит, что вы отказываетесь исполнять роль, которую он вам уготовил. Вы разрываете с ним контракт и начинаете вести себя, как вам заблагорассудится, плюя на его правила.

– Я не совсем понимаю вашу метафору.

– Вы человек, который живет строго по нравственным законам. Вы так воспитаны. И это хорошо. Но, где-то в глубине души вы чувствуете, что именно такая жизнь делает вас совершено беспомощным, превращает в раба. Вы видите, что реальность, которая становится все более жестокой и подлой (вы еще взрослеете, не забывайте об этом) располагает к совершенно другому, чуждому вам поведению. Вы чувствуете себя… в западне.

Евгений смиренно поджал губу.

– Послушайте, – доктор наклонился и, скрестив пальцы, заговорил вкрадчивым полушепотом, загадочно глядя из-под бровей в глаза Евгения. – Все плохое рано или поздно заканчивается. Вы можете мне не верить, но я скажу то, в чем глубоко убежден: эта война продлится еще год или полтора года. Она закончится. Вопрос в том, сколько душевных сил она успеет высосать из вас.

Евгению хотелось в это поверить. Пусть даже ничего особенно оптимистичного в словах доктора не было. Полтора года – ничтожный срок в мирное время. Теперь, когда жизнь менялась к худшему с каждым днем, даже такое пророчество едва ли могло вселять надежду.

– Вы мне можете что-то посоветовать? – мрачно спросил Евгений.

– А что бы вы посоветовали себе сами? Чтобы перехватить инициативу у «кукловода» надо сделать то, чего он никак не ожидает. Верно?

«Неужели он предлагает мне развеяться?» – вдруг подумал Евгений с разочарованием и тоской. В его воображении мигом нарисовался желтеющий в ночи тусклыми окнами дом свиданий и загородный ресторан с белозубым негром-швейцаром, пальмами и цыганами…

Доктор Беннетт молча смотрел на него, задумчиво ощупывая свой гладко выбритый подбородок в ожидании ответа.

– Я не знаю, – промолвил Евгений. – Посоветуйте мне.

– Хм… Мне нелегко брать на себя такую ответственность.

– Я разрешаю.

– Ну что ж… Вы не увлекаетесь женщинами, вы нетерпимы к алкоголю, вам неприятны азартные игры. Ваш разум требует гораздо более тонких и изысканных наслаждений, которые оторвали бы вас от грязных реалий этого мира. М-м… да! Вы слышали, что-нибудь про Мсье Фантазма?

Евгений покачал головой, хотя, кажется, видел мельком это имя на афишной тумбе.

– Это знаменитый иллюзионист и гипнотизер, недавно приехавший на гастроли в Москву. К сожалению, я знаю о его искусстве чуть больше, чем ничего, но судя по отзывам публики, это что-то невероятное. Попробуйте его посетить.

Евгений улыбнулся, глядя в чистые, как майское небо, глаза доктора Беннетта.

Когда он собирался уходить и уже коснулся позолоченной ручки двери, за спиной прозвучали прощальные слова:

– И помните: я люблю поговорить и выслушать, но я не волшебник. Помочь вам можете только вы сами.

Мсье Фантазм

Евгений трясся в больших, неуклюжих санях, глядя в синюю спину медведеподобного извозчика. Вечерело. Сиреневатым светом наполнялись висящие над улицей матовые шары. Самодовольно сияя золотом, проносились мимо роскошные витрины магазинов и ресторанов Тверской, подсвеченные вывески и высокие окна дорогих квартир. Из мрака то и дело выныривали встречные экипажи, швыряя в лицо какую-то ледяную мерзость. Извозчик неприятно высоким, певучим голосом подгонял лошадь, точно старался впечатлить Евгения своим мастерством.

– Ездить нонче трудно стало! – вдруг пожаловался он. – У товарища моего третьего дня ахтомобилем кобылу зарезало…

– Да, – промолвил Евгений, не вдаваясь в суть услышанного. – Вы точно поняли, куда меня везти?

– А как же! Обижаете, ваше блаародие!

Уйдя в свои мысли, Евгений не заметил, как в загустевших сумерках его привезли к старому зданию, построенному в весьма оригинальном для Москвы стиле. Острые, угловатые фронтоны с флюгерами и узкие решетчатые окна придавали ему вид ведьминого дома из сказки. Синий снег обволакивал его, застыв морскими волнами посреди двора.

Это был театр сестер Зандаровых, однажды наделавших много шуму в богемных кругах своими дикими экспериментами, а через пару лет тихо растворившихся в забвении. О грядущем выступлении всемирно известного Мсье Фантазма говорил лишь невзрачный черно-белый плакат, висящий на дверях. Публики было совсем немного, зато почти вся она съезжалась к воротам театра на лихачах, а кто-то даже в личных экипажах.

– Эфген Цветкофф! – Евгений услышал знакомый голос, хотя не сразу вспомнил, кому он принадлежит.

Вылезающий из саней футурист Ник Бочаров в искрящейся снежинками шубе, дорогом цилиндре, с модной тростью в руке улыбался широкой нетрезвой улыбкой.

– Ты ли это! Решил послать к черту всю эту оперно-балетную… – он выплюнул непечатное слово, как сливовую кость.

– Привет! Н-да, решил послать.

Ник через плечо дал извозчику десять рублей и, припрыгивая, подошел к Евгению.

– А сам ты что тут делаешь? – спросил Евгений, подавая руку. – Ты ж у нас вроде как футурист, а не мистик.

– Я еще и фантомист, приятель!

– Что это за направление?

Ник раскрыл рот, но вместо слов лишь облизнул нижнюю губу и неопределенно взмахнул рукой.

– Ладно… Ит из ол бош! Но, все-таки, признайся: что тебя толкнуло приехать поглазеть на это бледное чучело? – он кивнул в сторону входа.

– Знакомый посоветовал.

– М-м… И где же этот знакомый?