Тимбервольф

– Танели, – тихо произнес Иван, – переведи на громкую связь, вон тот переключатель.

– Сейчас, – Танели как в тумане нажал кнопку, одновременно вытаскивая из-за пазухи пистолет.

«…поддержанием порядка и соблюдением…»

«Неужели все, – подумал Танели, – неужели конец, – как во сне он покрутил на ладони пистолет и с остервенением швырнул его в угол комнаты. Иван сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, и закрыв лицо руками, мелко вздрагивал, давясь слезами. Танели пытаясь успокоить, взлохматил на голове Ивана волосы. Тот лишь отмахнулся и глубоко вздохнув, вытер лицо, задрав голову к потолку».

– Это все, Танели, мы справились.

Танели механически кивнул и вышел на смотровую площадку, плюнув на все еще исходящую от засевших в соседних зданиях снайперов угрозу.

«Не одни мы устали от этой резни», – он провел ладонями по лицу и взглянул на небо. Ветер гнал низкие, почти касающиеся антенн башни тучи, смешивая их с дымом жженой резины, догорающей уже облупившейся краски на искореженных машинах и самопальных печек из бочек, разбросанных по всему городу. На площадь, которая с высоты была как на ладони, обрушился косой ливень, необычно сильный для этих мест, заглушая звук громкоговорителей шипением затушенных костров.

«Неужели все», – фраза сидела в мозгу, как назойливая заноза.

Смогут ли люди без того, чтобы не утолить жажду насилия, впитанным с молоком матери? Сейчас все устали. Все хотят мира и спокойствия. Но пройдет время.… Не смогут. Наверное, он тоже не сможет, потому, как просто не помнит другой жизни, кроме каждодневного, ежечасного, ежеминутного выживания. Что дальше? Он прислушался к себе и ничего не почувствовал. Ничего, кроме пустоты и мерзкого, металлического привкуса во рту.

– Танели, – неожиданно ожила рация с голосом Александры, – ты жив? Не молчи, ну скажи хоть что-нибудь. Тане…, – он, покрутив в руках рацию, выключил ее, так и не ответив. А тучи совершенно неожиданно рассосались, и на площадь упали первые лучи всходящего, утреннего солнца. А внизу, прислонившись к командиру, умирал Желудь. Боли уже не было, глаза застилала пелена, лишь пальцы все еще механически скребли по земле, словно цепляясь за тающую жизнь. Желудь. Неунывающий, бесстрашный Желудь. Последний убитый солдат. Последней войны.

Часть первая. Знак зверя

«Страх оружия – есть признак неполного

умственного и эмоционального развития».

(Зигмунд Фрейд)

Когда в дверях раздался шум поворачивающегося ключа, в груди у Вики привычно сладко и волнительно заныло. Сколько времени они уже вместе, а радостное чувство ожидания мужа не проходило, лишь становилось взрослее и глубже. Отбросив в сторону книгу и откинув плед, она выпорхнула в коридор. Игнат, на ходу сбросив обувь, подошел к ней и, обняв, поцеловал.

– Игнатик, что это? – испуганно спросила она, посмотрев на его одежду защитного цвета, запачканную кровью. Он лишь махнул рукой, и, сбросив куртку, поднял ее на руки. Она улыбнулась, растрепав его кудрявые волосы, и охнула, когда он понес ее в комнату, целуя на ходу.

– Игнатик, помыться бы тебе надо, – выдохнула она, как кошка, потеревшись носом о его шею, от которой несло потом, кровью и еще какими-то незнакомыми таежными, почти неуловимыми дикими запахами леса.

«Что-то с ним происходит», – думала Вика, сидя на кухне. После бурного, почти звериного акта любви, Игнат заснул как младенец, а она еще некоторое время лежала рядом, подперев голову, поглаживая его шею, с цепочкой от медальона, который он никогда не снимал. Проведя пальцами по шрамам на плече Игната, Вика вспомнила путешествие в пещеру Седого Джонни, так много изменившее в их жизни. Их детская клятва никогда не расставаться, переросла в клятву, данную ими богу перед лицом священника.

Когда Игнат, засопев, все же свалился из дремоты в глубокий сон, она осторожно выбралась из-под одеяла, и, накинув халат, на цыпочках вышла на кухню. Жутко хотелось выпить чай и покурить. Смятая пачка тоскливо ожидала на шкафу, словно надеясь, что когда-нибудь ее пальцы все же притронутся к ней. Сколько она уже не курила? Может, с того дня, когда узнала о беременности? Нет, точно нет. Смяла пачку она в то утро, когда неожиданный приступ тошноты поднял ее на ноги. Тогда она едва успела добежать до кухонной раковины. С тех самых пор Вика на дух не переносила сигаретный дым. Вздохнув и щелкнув зажигалкой, она глубоко затянулась, прислушиваясь к собственным ощущениям. Тошноты не было, лишь странно закружилась голова, и помутнел взгляд. Вика бессмысленно уставилась на плиту, рассматривая пузырьки в уже закипающем чайнике.

«Что-то с ним происходит, – мысль пугающе крутилась в голове, не отпуская и не давая покоя, – уже неделю сам не свой». Задумавшись, она не заметила Игната, стоявшего в дверях, слегка облокотившегося об дверной косяк. Завидев ее с сигаретой, он, не сказав ни слова, молча развернулся. Вика выругалась про себя, нервно затушив сигарету. Его идиотская привычка подкрадываться незаметно раздражала и выводила ее из себя. Она так и не научилась принимать его странности, распустившиеся буйным цветом в тайге. Из ванной раздался шум воды. Вика, дождавшись, пока ее отпустит приступ злости, подошла к раковине и прополоскала рот. «Надо разговорить его», – подумала она, и со вздохом сполоснула лицо. Мысленно пообещав себе, что больше к сигаретам не притронется, она вытерла полотенцем руки, и, замявшись, швырнула пачку сигарет в мусорку.

Игнат с детства рос в непростых условиях. Генри, отец Игната, целыми днями пропадал в заповеднике, а когда возвращался, то единственным его отдыхом была выпивка. Матери у Игната не было, а отец воспитанием сына практически не занимался. Поэтому тот большую часть времени проводил в интернате, видясь с отцом лишь на каникулах. О матери Игнат не любил говорить, Генри же на любые ее вопросы о судьбе матери Игнатика лишь зло ругался, проклиная свою юношескую глупость. Единственное, что смогла понять Вика из отрывков скомканных фраз Игната и ругани Генри, это то, что она была индейкой, из местного племени. Когда Игнат родился, она оставила младенца на руках молодого отца, а сама перекочевала с племенем на север Скалистых гор. Вырос бы Игнат, вопреки безразличию отца, отсутствию материнской любви и жестокости интерната, таким настоящим, не всегда понятным, но добрым и умным, если бы не дружба и опека дяди Дэнни, ставшим ему вторым отцом – был большой вопрос. Она улыбнулась, вспомнив, как много лет назад они с Игнатиком огородами сбегали от разбушевавшегося дяди Денни, запертого ими в его сауне. Воспоминание о голом егере с куском крапивы, бегущим за улепетывающими от него перепуганными детьми, рассмешило ее, погасив остатки злости.

***

– Это он? – шепотом спросила девочка, рукой отталкивая непослушные колючие стебли крапивы, противно путающиеся в волосах.

– Точно он, – кивнул ей мальчик, сидящий рядом на коленках, отмахиваясь от надоедливой мошки.

– Ой, ну и влетит же нам, – она зажала рукой рот, испуганно взглянув куда-то в сторону, где ее наверняка уже искала мать.

– Не влетит, мы только посмотрим и сразу вернемся. Никто не узнает. Если ты не проболтаешься.

Девочка надула щеки, но проглотила обиду, понимая, кто здесь главный.

– Отец про него такие вещи рассказывал, – он тщетно пытался разглядеть сквозь щель в заборе мелькающий силуэт егеря, – про которые, тебе, мелкая, лучше не знать.

– Расскажи и мне, Игнатик, пожалуйста, – заканючила она, теребя рукав рубашки никак не реагирующего на ее капризы Игната. – Ну, расскажи, расскажи, расскажи, – продолжала она упорствовать, дергая его за руку.

Наконец Игнат, устав от хныканий и приставаний, уступил ее настойчивости. Оторвавшись от забора, он развернулся к девочке лицом, примяв высокую траву. Осмотревшись по сторонам, чтобы убедиться, что никого рядом нет, Игнат наклонился к ней и поманил пальцем. Девочка придвинулась ближе, и замерла, боясь даже пошевелиться.

– Он воевал, Вик, он самый настоящий солдат, только обещай мне, что никому не расскажешь, – Вика торопливо закивала, – я подслушал, как о нём шептался отец со своими друзьями.

– И у него правда есть оружие? – еле слышно спросила девочка, широко раскрыв от удивления глаза.

– Шшш, – зашипел на Вику Игнатик, испугавшись ее слов, – тихо Вик, – Игнатик закрыл ладонью ей рот, и инстинктивно покрутил головой, словно боясь, что их подслушивают. – Он ведь егерь. Конечно, – наиграно скучающим тоном сказал мальчик, – конечно есть, у всех егерей есть оружие. У всех полицейских, егерей и охранников. Только они им не пользуются, – добавил он. – А винтовку он прячет где-то в доме. А по ночам, – Игнат перешел на шепот, – достает ее, и выходит на охоту в лес.

Заслушавшись, Вика встрепенулась от раздавшегося за забором стука топора.

– Игнатик, давай уйдем отсюда, – ойкнула перепуганная Вика, готовая вот-вот сорваться в плач.

–Да ты успокойся, Вик, все будет хорошо, – Игнат смешливо потрепал пшеничного цвета волосы на голове сморщившейся Вики, и приник к щели в заборе. – Главное, на глаза ему не попасться.

Егерь, голый по пояс, по старинке, с уханьем, колол дрова. В стороне топилась печка со стоящей на плите большой кастрюлей и закипающим чайником.

– Ай, – девочка тихо пискнула, схватив Игната за плечо.

Вздрогнув, он повернул в ее сторону голову, и сам чуть было не вскрикнул. Прямо над ними, на столбе забора, сидел большой чёрный кот, уставивший на них огромные зеленые глаза.

– Кис-кис-кис, – Вика проглотила комок в горле, и, улыбнувшись, позвала кота, совсем забыв, для чего они пробрались к забору.

Моргнув пару раз, словно раздумывая, как ему поступить, котяра смачно зевнул и вальяжно спустился с забора. Осмотрев присутствующих, кот по-хозяйски устроился у Вики на коленях, и, вытянув лапы, довольно заурчал. Девочка удивилась этой неслыханной наглости, но рука сама потянулась к лоснящейся, с переливом шерсти кота.

– Вольф, кушать! Сюда, Вольф, где ты, скунс облезлый?!,

Кот резко повернул в сторону окрика голову, и сорвался с рук девочки, ловко перемахнув через забор. Вика от обиды позабыла все слова, и осталась сидеть с раскрытым от негодования ртом, вызванным неподобающим поведением кота.

– Вика, кушать! Викааа!, – издалека послышался голос матери, словно передразнивающий егеря. Девочка жалобно посмотрела на мальчика.

– Игнатик, пойдем со мной, а? Мама вареники сварила, – она состроила трагическую гримасу, чем совсем обезоружила его. – А за ним, – она махнула головой в сторону дома егеря, – потом последим, а?

– Ладно, – он с досадой отвернулся от щели в заборе, – пойдем уж.

***

Сплюнув в раковину, Вика отправилась в ванную, собираясь всё же поговорить с мужем. Дверь была слегка приоткрыта, и она тихо подкралась, присев на краешке рядом с мужем. Он, казалось, не услышал ее или сделал вид, что не услышал, продолжая намыливать волосы. Вика убрала его руки и принялась тщательно натирать его голову, покачивающейся в такт ее грубоватым движениям.

– Вика, – Игнат протер глаза от мыла и попытался повернуться в ее сторону, что, впрочем, у него не получилось. Несмотря на свою внешнюю хрупкость, Вика обладала чудовищной, совершенно не женской хваткой. – Ты нежнее можешь?

– О том же я тебя просила в спальне, – прыснула она, всполаскивая его голову, теперь уже не так грубо прикасаясь к его волосам. Игнат насупился, но смолчал, покорно ожидая окончания экзекуции.