Знак Пути

Волк прислушался, потянул воздух носом, но не почуяв чужого присутствия в опасной близости, тихонько кивнул:

– Рядом никого нет, все заняты надзором за пленными. Собаки бегают повсюду, но нам они пока не помеха. Говорить можно спокойно.

– Ну что ж… – воевода сел, упершись спиной в теплую земляную стену. – Все тут ясно. Уличи укрепляют весь против напуска, робичей стерегут исправно, одних псов не меньше десятка. Надзиратели вооружены луками, так что особо не побегаешь, стоят хорошо, а трое устроились на крышах достроенных изб. Запросто не достанешь.

– Добро, что Ратибор где-то в лесу… – улыбнулся Волк. – Этому лучники до одного места.

– Знает ли он про собак? – с сомнением качнул головой Сершхан. – Эти волкодавы чужака учуют издалека, как бы беды не вышло. Хотя уши у него вроде на месте, зазря соваться не станет.

– То-то и плохо! – погрустнел Витим. – Мы не знаем точно где наш стрелок, видит ли нас и что там с его тетивой… На него надеяться надо, но самим расслабляться не след. В напуск пойдем завтра, потому как больше дня я тут надрываться не стану. Перво-наперво нужно договориться о сигналах меж собой, не говорить же как есть при вороге, а во вторую голову предупредить пленных, может подсобят чем-нибудь. Тиверцев поручим Волку, а об остальном перемолвимся прямо сейчас.

Он призадумался и начал объяснять, пальцем вычерчивая что-то на пыльном полу. Снаружи ночь быстро вступала в свои права, шум работы помаленьку стихал, только крики надсмотрщиков и лай собак разрывали сгустившуюся темноту. Тиверцев загоняли в две длинные избы, назначенные под амбары, щелкали хлысты, псы рычали и лаяли, брызгаясь пеной.

Но вокруг вырубленной людскими руками поляны лес жил привычной вечерней жизнью, вылезали из логовищ звери, просыпались ночные птицы, и нетопыри вылетали из теплых укрытий в дуплах. Серый мотылек сорвался с ветки, метнулся из густой листвы, трепещущие крылья понесли на свет догоравших костров, оставляя в воздухе незримый шлейф из пыльцы. Он уже почти бросился в пламя, когда чуткие усики уловили поток запаха, манившего сильнее чем свет. Это был запах самки, мощный, оглушающий, начисто подавляющий волю. Он тянулся длинными струями через всю поляну, взмывая к небу от жара костров, вел в лес, все дальше от губительного огня. Мотылек рванулся к желанной цели по нитям неощутимого человеческим нюхом запаха, усики цепляли пыль с тихо распускавшихся звезд.

Самка сложила крылышки на широком дубовом листе, и удачливый сородич, описав в ночном воздухе крутую петлю, пристроился рядом. Его сетчатые глаза еще отражали едва видимый свет далекого костра, усики не сбросили последние частички дыма, но что-то новое потревожило его, настолько слабое, что запах самки пересилил возникшую было тревогу. Успокоившись он приблизился к ней, не замечая в двух вершках от себя пару пристальных серых глаз на измазанном влажным черноземом лице. К подсыхающей грязной корке прилипли листья, хвоя и мелкие сучья, даже комары пролетали мимо, не чуя людского тепла под этим слившимся с лесом покровом. Ратибор незаметным движением отвел от лица ветку, все же спугнув двух бабочек, и принялся внимательно оглядывать поляну в угасающем свете костров. В память впечатывалась каждая мелочь: где разлита вода, сколько шагов между избами, где отрыты глубокие ямы и в каких местах ворог может схорониться от пущенных стрел.

Тиверцев уже загнали в амбары, навесив на ворота увесистые брусья. Псы разбрелись по всей поляне, а надсмотрщики устало сгрудились в кучу возле одного из костров, накидав в огонь свежего хворосту. Их было ровно четыре десятка, вооружены короткими мечами, удобными в тесной рукопашной схватке и длинными луками, привычными для уличей. Девок в общий амбар запирать не стали, одна из них надрываясь вытащила из жилой избы бочонок ола, а две другие принялись суетливо готовить ужин на угольях соседнего костра. Кроме надсмотрщиков Ратибор разглядел еще пятерых воинов державшихся особняком, в ладных, очень странных доспехах из широких булатных пластин, подтянутые, быстрые, на поясах одинаковые мечи в ножнах, у каждого круглый щит, обшитый железом. Они даже на отдыхе не снимали сверкающих шлемов, не расслаблялись ни на миг, вслушиваясь и всматриваясь в темневший рядом лес. Стрелок почувствовал себя неуютно, казалось, от этих взглядов не ускользнет ничего, даже его глаза, еле заметные в густой кроне дерева.

Судя по лицам и узорам на щитах, это были поляки. Один Ящер знал, что они делали так далеко на юге, но гораздо больше удивляло другое – вооружение и манера держаться выдавали незаурядных воинов, скорее всего наемников и уж в любом случае отлично обученных, прекрасно вооруженных. Это было не просто странно, это веяло чем-то страшным, поскольку обычно поляки славились еще большей бесшабашностью и разнузданностью, чем даже русичи, а близость к западным странам, не знающим чистоты, делала их еще и редкими неряхами.

Эти же пятеро настолько отличались от других, виденных Ратибором поляков, что поначалу он даже с облегчением решил, что ошибся. Чего только не померещится в темноте, сквозь густое мельканье посеребренной лунным светом листвы! Но не только лица и щиты выдавали родину странных воинов, стрелок со все большим волнением разглядывал новые и новые подробности – покрой сапог, манера застегивать пояс на правую сторону, измененная, но все же узнаваемая форма шлемов. И все же какая огромная разница между этими молчаливыми быстроглазыми воями и теми разудалыми их собратьями, с которыми русичи не раз сталкивались на полях сражений. Казалось, им сменили не только оружие и доспех, не только манеру держаться, но и душу вложили другую – темную и непонятную.

Испугать Ратибора было сложно, он и сейчас не боялся, но холодная напряженная тревога проползла в душу как липкий серый туман под рубаху. Нет ничего страшнее непонятного… Что можно объяснить, с тем можно и бороться, а неизведанность всегда тревожит сильнее, чем открытая, пусть даже грозная, опасность. А уж тут каждый взгляд прибавлял загадок! Где знаменитая польская лень, где пузатый кувшин вина и покатый бочонок меда? Где широкие рубахи с до пупа развязанным воротом?

Стрелок зябко поежился от упавшей за шиворот крупной капли ночной росы. Нет… Эти пятеро поляков были не из ленивых, а невиданные доспехи, похожие на панцири сверкающих черепах, не снимали даже на отдыхе у костра. По всему было видать, что уже несколько лет жили только войной, а такая жизнь не прощает неумех, для них она просто бывает короткой. Однако молодых среди них как раз таки не было, что здорово усиливало впечатление.

Присутствие поляков в разбойничьей шайке несказанно удивило Ратибора, но еще больше насторожило, ведь атаман явно не имел средств содержать столь могутную дружину за собственный счет. Значит истинный покровитель уличей куда более грозен, чем можно было подумать. Странно и неожиданно. Не говоря уж о том, что иметь врагами обученных польских воинов в столь необычном вооружении – дело не из приятных. Наемники поглядывали на уличей с нескрываемым презрением, но и те обращали на чужаков не больше внимания, чем на пустое место, между ними словно высилась непроницаемая стена, устраивавшая обе стороны.

От взора укрывшегося стрелка не ускользало ничего, он уже знал насколько нужно натянуть и наклонить лук, чтоб стрела поразила каждую цель в самое уязвимое место, он прикинул последовательность выстрелов, назначив в первую голову самые неудобные и опасные цели. Он мог бы убить всех разбойников, оставаясь невидимым как древний дух леса, но число стрел в колчане и наличие польской дружины мешали ему сделать решающий шаг. В яме сидели друзья и любая ошибка могла стоить им жизни. Не спешить… Вот первая заповедь ночного стрелка, первое чему Ратибор выучился у учителя-тиверца.

Кряж выбрался из избы как медведь из берлоги, широкий, крепкий, и явно довольный сделанной за день работой. Он прошелся по поляне, пробуя на прочность вбитые в землю колья, подобрал забытый кем-то топор и уселся возле костра. Уличи почтительно потеснились, уступая место, до Ратибора долетел хохот и обрывки фраз, но расслышать все разговоры мог бы разве что Волк с его невиданным слухом. Берестяные кружки пошли по рукам, расплескивая густую пену темного ола, крики стали громче, но куда неразборчивей, так что стрелок бросил прислушиваться и стал впитывать обстановку глазами.

Один из поляков встал и окликнул атамана, тот даже вздрогнул от неожиданности, но подошел к воину, стараясь сохранять независимый и расхлябанный вид. Наемник что-то спросил Кряжа, показывая в сторону ямы, непроницаемость лица не давала возможности определить настроение, а рот привычно сглаживал фразы, не позволяя читать по губам. Ратибор чуть не сплюнул с досады, хотя сам нередко пользовался тем же приемом. Атаман стал что-то долго и подробно объяснять, то разводя руками, то колотя себя кулаком в грудь. Он явно оправдывался, чего уличи старались не замечать. Поляк кивнул и вернулся к своим, а Кряж постоял немного, махнул и снова уселся у костра, разом осушив полную кружку ола.

Языки огня метались, раскидав по поляне неверные тени, но поляки развели поодаль свой костерок, гораздо скромнее, мерцавший в полутьме крупными угольями и редкими синеватыми огоньками. Луна уже поднялась над верхушками деревьев, серебристый свет мягко струился, как прозрачный лесной ручей, ровно и явственно высвечивая каждый листок на деревьях. Но стрелок не беспокоился, знал, что узреть его в укрытии можно только столкнувшись носом. Поляки совещались, мерцание огней и густая тень надежно укрыли лица, не позволяя уловить даже обрывки фраз. Вскоре один из них молча поднялся, закрепил щит на спине и не перекинувшись ни единым словом с Кряжем, отправился через всю поляну к одиноко стоявшему сараю. Раскрыв ворота он вывел оттуда черного как смоль коня, грузно уселся в седло и поскакал прямо в темнеющий лес, мелодично свистнув одну из собак.

Это так удивило Ратибора, что он не задумываясь слез с ветки, стараясь ничем не выдать своего присутствия, закинул лук за спину и не разбирая дороги рванул на запад, вслед удаляющемуся стуку копыт. Он не мог взять еще три тяжелых меча и лютню, поэтому без размышлений оставил вещи друзей в дупле огромного дуба, это добавляло ответственности – в случае его гибели их не сыщет даже Волк с его нюхом.

Луна светила прямо в спину, бросая под ноги сеть неверных теней, нависавшие кроны дубов скрывали звезды, но широкая тропка уверенно вела через лес, а приглушенный опавшей листвой конский топот, надежно указывал направление. Ратибор бежал стелющейся волчьей рысью, берег силы для долгой дороги. Широко расставленные локти, позволяли прохладному воздуху беспрепятственно врываться в грудь, а ноги ступали мягко, бесшумно, пропуская под подошвами сапогов версту за верстой.

Стрелок мог бы бежать и быстрее, но воспоминание о лохматой собаке не позволяло приближаться к противнику. Собака – первый враг любому тайному воину. Человека можно обмануть, подкупить, напугать наконец, но собака, как и любой зверь, слушает только голос природы. Хорошо обученный пес стоит среднего воина – отсутствие воображения заставляет его бояться только реальной опасности, звериная ярость позволяет бросаться и на острия копий, а резкость и выносливость близко не сравнятся с человеческой.

На четвертой версте начала напоминать о себе кольчуга в полтора пуда, но желание узнать конечную цель всадника отгоняло мысли о боли в плечах. Перед поляком могло стоять две задачи – предупредить кого-то, либо позвать на помощь, в любом случае ему нельзя дать добраться до цели, но не менее важно узнать какова она есть, эта цель, и кто же там ждет ночного посланца. Главное не прозевать момент… Если первая заповедь ночного стрелка говорит: «Не спеши!», то вторая, не менее строгая, напоминает: «Не опоздай!»

Самый верный способ не опоздать – это вырваться вперед. Ратибор на миг задумался, резко свернул чуть влево и тропка осталась в стороне, проявляясь лишь удаляющимся стуком копыт. Ветки с хрустом хлестали в лицо, срывая отсохшие комья грязи, толстые корни так и норовили зацепиться за ноги, но опыт, обретенный в беспокойной жизни и острый глаз, позволяли распознать все препятствия загодя. Лес чуть поредел и стрелок прибавил ходу, сменив спокойную волчью рысь на рвущий жилы рывковый бег. Такой утомлял гораздо быстрее, но сейчас важна была скорость.

Он снова взял направление строго на запад и приглушенный конский топот остался в четырех десятках шагов от правой руки. Едущий тихой рысью всадник стал по чуть-чуть отставать, что сильно прибавило сил, даже дышать стало легче. Стрелок еще поднажал, руки отводили безжалостно хлыставшие ветви, дыхание чуть сменилось, шумно вырываясь наружу, и всадник стал отставать гораздо уверенней, теперь стук копыт едва доносился сквозь гущу ночного леса.

Ратибор снова рванул вправо, перескочил через полусгнивший пень и скоро выскочил на тропу не меньше чем в сотне шагов впереди поляка. Тропка ровно стелилась под ногами опавшей листвой, теперь бежать стало вовсе легко, силы не тратились на пустые прыжки и виляния. К густому запаху леса постепенно прибавился дух людского жилья, луна затуманилась едва заметной пеленой дыма, а отдаленный шум указывал на близкий лагерь многочисленного войска.

Стрелок остановился и повернулся навстречу приближавшемуся топоту, грудь тяжело вздымалась под покровом булатных колец, пришло время действовать, поскольку дальше поляка пускать нельзя. Никакого городища тут быть не может, о весях в этих местах тоже никто не слыхивал, а значит впереди раскинулся дымными кострами военный стан. А поразить с одного выстрела воина в добром доспехе, да еще когда луна светит прямо в лицо, не так-то просто. Любое неверное движение вызовет слишком уж много шума, чего возле вражьего стана допускать нельзя.

Прятаться было некогда, да и не нужно. Даже опытный глаз в полутьме не признал бы человека за толстым слоем облепленной листьями грязи. Так, полусгнившая колода у края тропы.

Ратибор присел на одно колено, скинул с плеча лук и аккуратно вытянул из колчана две стрелы. Первую ухватили за древко сверкнувшие в лунном свете зубы, а другая породнилась с туго натянутой тетивой. За густыми ветвями сверкнул шлем, мышцы напряглись, заученно натягивая толстый шнур из витых жил, лук наклонился чуть вверх, с трудом поддаваясь могучей силе. Стрелок боялся напугать коня, ведь в тихом лесу лошадиное ржание трудно с чем-нибудь спутать, он не спеша, аккуратно выцелил темный провал лица, задержал дыхание и разжал пальцы.

Рыжее оперение лишь на миг мелькнуло в лунном свете и тут же полутьма впереди ответила звонким ударом – стрела, пробив череп навылет, прошибла еще и затыльник шлема. Тело, с хрустом ломающихся под доспехом костей, ухнулось в кучу опавший листвы, конь побежал веселее, освободившись от тяжкой ноши, только собака стала как вкопанная, нос шевелился, обрубленные уши ловили каждый звук. К счастью это был волкодав, приученный вступать в бой без лишнего лая, а не дворовая шавка, с перепугу тявкающая на каждый шорох. Огромный, черный, лохматый, могущий сцепиться в смертельном двобое даже с медведем.

Ратибор тихонько отпустил зубами стрелу, пальцы уверенно перехватили толстое древко, но даже этот, едва слышный звук указал псине верное направление. Темная пасть разверзлась, обнажив огромные клыки, шерсть на загривке стала дыбом, а обрубок хвоста прижался к напряженному телу. Стрелок встретил глазами полный ненависти взгляд, сердце забилось от древнего чувства человека, встретившего хищного зверя на узкой тропе, рука потянула тихо скрипнувшую тетиву. Булатное острие сверкало в лунном свете, дрожа от нетерпения сорваться и впиться в горячую плоть.

«Не убивай без необходимости!», – гласила третья заповедь ночного стрелка, перекликавшаяся с Поконом предков. Ратибор ждал, хотя необходимость была налицо, пальцы дрожали от напряжения, взгляд цепко удерживал цель. Собака словно почуяла незыблемую уверенность затаившегося во тьме человека, никак не могла решиться на напуск. Постепенно ее пасть сомкнулась, прикрыв зубы от лунного света, шерсть улеглась и огромный волкодав, припав на брюхо, медленно пополз по тропе, отведя морду чуть в сторону. Стрелок не спускал взгляда с приближающегося зверя, булат наконечника глядел точно в сверкающий красным отсветом глаз. Он никак не мог решиться – выстрелить или просто отпустить тетиву, но ползущая на брюхе несчастная тварь, только что потерявшая хозяина, теперь вызывала больше сочувствия, чем страха. Рука ослабла, медленно отпустив тетиву, наконечник разочарованно уткнулся в сырую землю, но два взгляда – звериный и человеческий, продолжали неслышную битву за право считаться сильнейшим. Ратибор знал, что стоит отвести глаза, собака тут же вцепится в горло, поэтому он держал ее взглядом, как охотник держит медведя рогатиной, и псина не сдюжила, первой отведя взгляд, скульнула тихонько и грохнулась на спину у самых ног, покорно открывая брюхо – самое уязвимое место. Это был знак подчинения, повиновения сильного перед сильнейшим.

Стрелок, еле унимая дрожь, потрепал лохматую шкуру, готовый в любой момент ударить зажатой в кулаке стрелой, осторожно, не делая лишних движений, стянул с плеча мешок, непослушные пальцы еле справились с узлом, свободная рука нащупала кусок холодного мяса и протянула прямо к мокрому носу. Длинный синеватый язык слизнул добрый кусман, как лягушка слизывает сидящую на листе муху, только бугор прокатился под шерстью на горле, обрубок хвоста благодарно ударил по мокрой опавшей листве.

– Как тебя звать, собаченция? – стараясь не проявить дрожь в голосе молвил Ратибор. – Или у тебя, бедняги, и имени собственного нету?

Собака перевернулась на брюхо и уже совершенно беззлобно взглянула на мешок, ожидая добавки.

– Ага, размечтался! – стрелок смелей потрепал жесткую шерсть за ушами. – Мяса больше нету. Ладно, буду кликать тебя Обманщиком. Здорово ты меня напугал своими зубищами, а оказался совсем не злой. Или опять водишь за нос? Все, хватит нежностей, нам еще конячку ловить! Ну, вперед! И не отставай.

Конь, не чуя поводьев, едва отбежал на два десятка шагов, теперь выискивал что-то у края тропы, шевеля влажными губами. С этого места уже виднелись огни огромного стана, раскинувшегося за лесом больше чем на половину версты. Ратибор привязал коня, шикнул на собаку, чтоб сидела спокойно и медленно, осторожно, двинулся к далеким кострам, крепко сжимая лук и не выпущенную стрелу.

6.

Витим ухнул бревно в назначенную яму и наконец перевел дух, рукавом вытирая струившийся пот. Солнце шпарило как жаровня, с голой спины Волка кожа сходила лоскутами, оставляя нездоровую красноту. Ближе к полдню воевода отдал ему свою рубаху, но все равно было худо – не смотря на пекло певца колотил мелкий озноб.

– Это жар от ожога. – хмуро пояснил Сершхан, вяло ковыряя заступом высохшую землю. – Ему бы лечь, да сметаной обмазаться, сразу бы полегчало.

– Чего уж проще… – сплюнул Витим и побрел за другим бревном. – Ящер бы побрал этих уличей…

Волк, стуча зубами, обтесывал колья, топор чуть не выпадал из слабеющих рук, но главное он уже сделал – тиверцы были предупреждены о побеге, переглядывались с надеждой и нетерпением, ждали сигнала. Надсмотрщики, здорово опухшие после вечерней гулянки, больше боролись с гудением в голове, чем подгоняли пленников, им было тошно с перепою и на все наплевать, только бы дождаться вечерней прохлады. Даже сторожевые псы старались держаться в тени изб, крепкие челюсти лениво клацали, гоняя огромных зеленых мух. Стук, гудение, скрип натянутых веревок, грохот бревен заполняли поляну, работа шла молча, на разговоры не осталось никаких сил. Уличи так же безмолвно и безучастно глядели перед собой, словно не замечая друг друга. Жара одолевала, выжимала семь потов, раскалывала головы болью. Все ждали вечера.

С утра пленников разбили на пять тесных кучек и развели по всей поляне, не давая, если что, действовать сообща. По десятку тиверцев рыли ловчие ямы у каждой из трех троп, выходящих к поляне – одна почти с востока, другая шла прямиком на юг, а третья вела на запад, самая широкая и проезжая. Остальные пленники рубили лес у восточного и западного краев, таскали бревна на обтеску и городили две пока не соединенные дуги частокола – короткую у юго-восточной тропы, и боле длинную между западной и южной. Сершхан рыл новые ямы под колья, еще больше удлиняя юго-западную дугу, Волк, вместе с двумя тиверцами, заострял бревна, а Витим, кряхтя и ругаясь, таскал их к отрытым ямам.

По десятку надсмотрщиков, вооруженных мечами и луками сидели у восточной и южной ямы, лениво наблюдая за измученными жарой работниками, еще десяток расположился между западной ямой и кучей бревен, приглядывая за рытьем, но не упуская из виду лесорубов и длинную дугу частокола. А оставшиеся две пятерки стрелков на другом краю поляны внимательно следили за лесорубами восточной стороны и теми, кто ставил колья в короткую, юго-восточную дугу частокола.

Один лучник сидел на крыше атаманской избы в самом центре поляны, а справа и слева от него, на крышах амбаров, поглядывали по сторонам еще двое. Эти стрелки простреливали почти всю поляну, но самое худое то, что достать их можно только из лука… Не лезть же на стены под прицелом десятка стрел!

Витим не знал где сейчас Ратибор, готов ли к напуску, можно ли на него надеяться. Неизвестность беспокоила больше всего, но от тяжких раздумий дела не идут лучше, так что вместо кручины надо было подумывать о том, как одолеть ворога собственными силами. Он уже приметил одно безопасное место – за самым западным краешком длинной дуги частокола, ни один лучник со своего места не мог поразить цель за этой преградой. Долго там не продержаться, уличи к местам не привязаны, но на какое-то время прикрыться можно.

Среди тиверцев было много язвленых, еле державшихся на ногах, мало того, что с них толку в бою как с худого горшка, да еще обуза не малая – вытягивай их потом. Волк влез сюда не подумавши, друзей затянул, а сам скис как красна девица под солнечным жаром. Чтоб ему жилось долго и радостно… Нет, в последние дни удача определенно повернулась к ним задним ликом. Хотя рассчитывать на нее больше пристало безвольным и слабым, но и совсем без покровительства очень уж тяжко. На то Боги удачу и создали, чтоб хоть чуть-чуть сберечь силы людские.

Это же курам на смех! Вместо поисков вражьего меча, надрываться в этих забытых Богами местах, укрепляя невесть зачем деревню каких-то уличей, будь они неладны… Сдались Волку эти полоненные тиверцы! На кой ляд нужны воины, кои за себя постоять не в силах? Сдаться горстке пропитых разбойников, когда сами с оружием были, в доспехах, да еще вдвое большим числом. Срамота! Таких и спасать не хочется.

Он подхватил на плечо шершавое от коры бревно, натужно крякнул и поволок к изогнувшемуся дугой частоколу. Сершхан как раз закончил выколупывать новую яму и злющий воевода от души вогнал в нее принесенный кол.

– Все! – прошипел он сквозь зубы. – Пора начинать. Не то я этих уличей один перебью со злости, вам не достанется. А ведь драться как раз именно вам восхотелось, никак не мне, помните?