Третья раса

– Не боимся, – я присел на край вольеры. – Нам иногда стыдно, что мы такие. К тому же люди все разные. Как и дельфины, наверное. Леся никогда не будет держать кого-нибудь в клетке.

– А ты? – спросила Лидочка. – Ты охотник, ты убивал.

– Я убивал искусственных тварей и людей, которые вели себя не лучше торпед.

– А кто лучше? – это Тошка.

Мне показалось, что они надо мной издеваются.

– Никто не лучше, – ответил я, поднимаясь на ноги. – Вы жрете рыбу, даже когда она идет на нерест. Потому что вам просто хочется есть. А нам тоже хочется есть, поэтому мы убиваем других людей и животных. Разве не честно?

– Вы их едите? – уточнила Лидочка.

– Нет. Ну и что с того? Они едят нашу пищу, мы убиваем их и отбираем еду себе.

– Мы от тебя узнали о людях много нового, – заметил Тошка, переворачиваясь на другой бок и попыхивая единственной ноздрей на голове. – Вы не любите говорить об этом?

– Да. Я же сказал, нам за это бывает стыдно. А вам?

– За рыбу? – спросил Тошка. – За вкусную жирную рыбу? Нет. Мы ее просто едим. Стыдно будет, если я отберу рыбу у того, кто слабее.

– И часто ты ее отбираешь? – ошарашено спросил я.

– Всегда, когда получается, – ответил Тошка. – Отберу, потом стыдно.

Он нырнул, а Лидочка коротко свистнула и сделала круг по вольере. Подплыв ко мне снова, она прощелкала:

– Вы внушили себе, что очень сильные, а потому вам стыдно. Но вы стесняетесь того, чего нет.

– Не понимаю, – насторожился я.

– Тошка заберет у кого-нибудь рыбу, а потом обязательно найдется кто-то, кто заберет рыбу у него. Не бывает никакой силы. Любая сила – это иллюзия. Сегодня вы держите кого-то в клетках, а завтра в клетку посадят вас.

– Уже много тысяч лет никто, кроме нас самих, не может сажать нас в клетки! – ответил я, совершенно не понимая, к чему клонит Лидочка.

– Время не имеет значения. Обязательно появится кто-то, кто посадит вас в клетку. Он будет говорить, а вы будете делать. Это будет новая ступенька. Выше вас. А мы останемся есть вкусную жирную рыбу.

Она нырнула и скрылась в темной воде. Подождав минут пять, я вынул карту из коммутатора, сунул в карман и вернулся в сторожевую рубку.

Там, за акриловой броней окон, начиналась настоящая буря. Небо налилось не то что свинцом, а почти чернотой, вдали полыхали продолжительные, как сполохи плазменной сварки, зарницы, волны с разбегу били в незыблемые борта «Тапрабани», выстреливая брызгами метров на десять вверх. Если бы не рифы, сбивающие силу океанских валов, вода во время подобных штормов докатывалась бы до порога нашего дома.

Я любил такую погоду. От ощущения близости неукротимой стихии кровь сильней разгонялась в жилах, все мое существо охватывала дикая, первобытная эйфория. Если бы не было окон, то руку протяни, и там смерть. А так сторожевая башня выдержит хоть сколько прямых попаданий молнии, я от всей души надеялся, что хоть одна на этот раз обязательно шарахнет в станцию – уж очень хотелось увидеть ее вблизи.

И тут я окончательно понял, зачем люди сажают хищников в клетку. Да не хищников они сажают, а собственную смерть! Вот в чем дело. Голые, без когтей и клыков, почти не приспособленные к жизни в дикой природе, люди все-таки выжили, но смерть так долго ходила за ними по пятам, что они без нее не могут. Смерть для нас стала частью жизни, мы хотим все время видеть ее поблизости, но в клетке, в клетке, чтобы не вырвалась на свободу. Отсюда любовь к приключениям, к прыжкам с гравилетов, к свехскоростным гонкам и погружениям на немыслимые глубины. Но мы стараемся сделать это все как можно более безопасным. Там же, где опасность становится реальной, место уже не всем.

– Барракуда меня дери! – выругался я, сжимая кулаки.

Толкнув тяжелую дверь, я кубарем скатился по трапу и выскочил в коридор, ведущий к задраенному внешнему люку. Преодолев два десятка шагов, я вцепился в запоры и сдвинул их в сторону. Тут же меня ветром чуть с ног не сбило, ледяная пена вихрем завертелась перед лицом. На такое приветствие океана я не мог не ответить. Согнувшись, чтобы легче держать равновесие на ветру, я выбрался на палубу, хватаясь за все прочное, что подворачивалось под руку. Черные низкие тучи стремительно летели над головой, сполохи зарниц приближались, вызывая во мне смесь первобытного ужаса и восторга. Теперь у меня был ответ на вопрос дельфинов, что отличает охотника от других людей. Смерть охотника чаще всего в океане, но в отличии от других людей, от спасателей, от биологов, охотник не отгораживается от океана стальными прутьями стопроцентной безопасности. Потому что чем большую безопасность ты себе обеспечиваешь, тем меньше можешь воздействовать на то, что находится по другую сторону защитного барьера. А охотник должен воздействовать, он не может просто подглядывать, как другие. В этом и есть его отличие, это и манило меня в моей службе.

– Мне не нужна клетка! – закричал я, стараясь перекрыть рев бури. – Не нужна!

Только через полчаса, оглохнув от рева и озябнув от брызг, я вернулся в коридор и задраил за собой люк. Дыхание никак не могло успокоиться, сердце едва не выскакивало из груди. Подумав, я не стал подниматься в сторожевую рубку, а спустился к дельфинам. Что-то мне подсказывало – они меня ждут. Но я ошибся – вольера была пуста.

Глава 3

Буря

Шторм за окнами не давал мне сосредоточиться. С одной стороны, надо было хоть как-то освоиться с оборудованием, пусть и нехитрым, но и не очень привычным, с другой – буря набирала силу, все больше притягивая к себе мой взгляд. В конце концов я решил совместить приятное с полезным – заняться разглядыванием стихии при помощи вверенных мне технических средств. Довольно мощный вычислитель позволял получать данные напрямую с сателлитов, так что я мог глянуть сверху на происходящее действо.

Вызвав на монитор пульт управления камерами шести подвластных биологам сателлитов, я выбрал один геостанцинарный, висевший почти точнехонько над «Тапрабани». Даже в обычном спектре буря из космоса выглядела внушительно – плотное, вихрящееся облачное пятно занимало чуть ли не четверть площади Индийского океана. А на предельном увеличении были видны многокилометровые сполохи молний, разрезающие небо одновременно в нескольких местах. Это напоминало работу безумного мастера спецэффектов – черный инфернальный вихрь, рождающий сполохи света. В этом был концепт, да и картинка мне настолько понравилась, что я нажал кнопку записи.

Попялившись на ветвистые сполохи молний, я переключил режим на инфракрасный – хотелось увидеть «Тапрабани» сверху, на предельном увеличении это можно даже с учетом толстой пелены туч. Изображение изменилось, стало более ярким и разноцветным – цвета означали разные температуры, согласно шкале внизу картинки. И, понятное дело, вместо клубящихся туч теперь были видны огромные океанские волны, катящиеся из бесконечности в бесконечность. Океан бурлил, переливался разноцветьем температур, так что меня это заворожило не меньше, чем в детстве завораживали новогодние украшения на елке.

В детстве я мог часами сидеть под новогодней елкой, вдыхать аромат хвои и смотреть, смотреть неотрывно на перемигивание мультифоровых гирлянд, на искрящиеся бока старинных акриловых игрушек, оставшихся еще, как говорила мама, от бабушки. Теперь было очень похоже – настолько, что вернулось щемящее ощущение праздника.

– А ведь у меня сегодня день рождения! – улыбнулся я, ощущая хоть и мимолетное, но самое настоящее счастье. – Кажется, самый лучший из всех.

Это было истинной правдой, потому что, несмотря на одиночество в этот праздник, мне не было скучно или тоскливо. Как долго я мечтал о возможности снова встретиться с океаном на его территории! И вот оно – произошло. Леся сделала мне самый лучший подарок, какой только можно было. Наверное, она сама не совсем понимала, насколько важно для меня было получить эту работу, да еще в первый же день, в свой день рождения, оказаться в самом центре свирепой бури. Я был так же счастлив, наверное, только после нашей с Леськой свадьбы, ну и еще, если быть до конца честным, в тот миг, когда адмирал приколол к моему воротнику булавку Кровавой Капли.

Это надо отпраздновать, решил я, вынимая банку сока из рюкзака.

Вскрыв ее, я глотнул прямо из клапана – не хотелось лезть в кухонный блок за стаканом. До чего же здорово тут! Я подправил положение камеры так, чтобы поймать в поле зрения «Тапрабани». Платформу было видно отлично, но на то, чтобы помахать самому себе, не хватало приближения в этом режиме. Вот если бы был ясный день, тогда получилось бы.

Я прильнул к экрану, ощущая себя сверхестественным существом, способным смотреть на себя с небес, полыхающих от фиолетовых молний. Платформа была прочно заякорена и ничуть не качалась, стойко держа удары многотонных волн. Меня завораживала эта стойкость, завораживало смотреть, как океан пенится, расшибаясь в брызги о стальные фермы «Тапрабани».

Чуть уменьшив приближение камер, я вывел на монитор широкую панораму – теперь пена вокруг платформы слилась в едва заметную белую точку в иссиня-черном буйстве стихии. Мне захотелось закричать от восторга, я сжал кулаки, задыхаясь от переполнявших чувств. И в этот миг изображение на мониторе внезапно погасло, сменившись надписью:

«Неисправность устройства. Переключитесь на другой сателлит».

– Что такое? – прошептал я в недоумении.

Попытка оживить камеру с клавиатуры терминала не привела ни к чему. Я последовал совету системы и перебросил управление на следующий сателлит, хотя в данный момент он находился в такой точке орбиты, с которой невозможно разглядеть Индийский океан. Мне просто хотелось понять, камера сдохла или лег орбитальный канал связи. Но с каналом все было в норме – камера рабочего сателлита показала городские огни на затененной стороне Земли.

– Надо же, какая случайность… – прошептал я, недоуменно почесав переносицу.

На самом деле ничего такого уж из ряда вон выходящего не случилось. Все орбитальные наблюдательные станции были старенькими, запускались с космодромов еще до последней войны, так что им всем лет по сто было, не меньше. После десятилетней эпидемии запущено было всего три сателлита, и все они принадлежали подразделениям морских охотников, обеспечивая наблюдение из космоса за оживленными участками мировых акваторий.

На самом деле любой из командиров охотников мог взять управление с боевого планшета не только своими сателлитами, но и любыми другими. Просто их аппараты были самыми новыми, самыми надежными, да к тому же специально спроектированными для наблюдения за биотехами, оставшимися в океане после войны. А вот биологи могли пользоваться только своими орбитальными станциями, геологи своими, и так далее. Спутниками все дорожили, поскольку после войны и эпидемии человечество так поредело, что оказалось в прямом смысле прижато брюхом к Земле. Не до орбитальных полетов – на суше и в океане хватало проблем. Ну что говорить, если от всего населения на Земле осталось не более миллиарда человек?

Нет, технологии не были утеряны, просто ресурсы требовались в других местах, а запущенных до войны спутников для нужд оставшихся хватало с лихвой. Даже с учетом такого выхода из строя, какой произошел только что на моих глазах.

В общем не было ничего удивительного в том, что старенький сателлит биологов внезапно вышел из строя. Поразило меня лишь то, что произошло это как раз в момент наблюдения. Я немного подумал об этом, но зацикливаться не стал. Все равно причину неисправности никто никогда не узнает. Не запускать же ракету в космос ради такой безделицы! Да и нет никакой ракеты, насколько известно. Надо будет, построят. А пока не надо, никто и не будет силы зря тратить.

Чтобы отвлечься, я решил порыскать по всемирной Сети на предмет информации о легендах дельфинов. После беседы с Тошкой и Лидочкой меня не покидало ощущение, что биологи несколько идеализируют этих разумных существ. Вон, Леська, чуть в обморок не упала, когда я сказал при них нестандартную фразу. А что такого? О людях бы так заботились…

Нет, я ничего не имел против дельфинов, но носиться с ними, как носится Леська – это уж дудки. Похоже, они над нами, над людьми, немного насмехаются. Хотя, если быть до конца честным – имеют право. Они видели, как мы с деревьев слезали, как обретали разум. Они старше нас, как вид, а яйца кур не учат. Но с другой стороны это не повод, чтобы тестировать нас, как Молчунья тестирует мотор на больших оборотах.

Вспомнив глухонемую, я невольно вздохнул. Где она сейчас, интересно? В команде с Чистюлей или сама по себе? Все же тосковал я по друзьям, чего уж греха таить. Тосковал, хоть и не любил себе признаваться в этом.