История запорожских казаков. Борьба запорожцев за независимость. 1471–1686. Том 2

Во главе восставших казаков стал шляхтич православной веры Криштоф Косинский[140 - Кулиш на основании имени и происхождения Косинского считает его если не католиком, то лютеранином, но малороссийские летописцы Грабянка и другие считают Косинского человеком православной веры.]. По месту рождения он был полешанин, а по званию – низовой или запорожский казак. Но как и когда он сошел с Полесья в Запорожье – на это указаний нет. По-видимому, это был человек уже немолодой, весьма незаурядных способностей, весьма популярный между запорожцами. Уже в 1586 году, 22 мая, некто Богдан Микошинский писал письмо Каспару Подвысоцкому и какому-то владыке Юрию, в котором сообщал о новостях селевых после их отъезда: с Низу, от Тавани и от городков прибегли сторожа от Криштофа, давая знать о выступлении в поход перекопского царя со всей силой своею[141 - Listy Zoikiewskiego, Krakow, 1868, 34, примет.]. Несколько позже указанного времени имя Косинского стало известным и в Москве. Так, в грамоте царя Феодора Ивановича к донским казакам, 30 марта 1593 года, как пишет о том Бантыш-Каменский в «Истории Малой России», велено было донцам промышлять вместе с низовыми казаками и их вождем Криштофом Косинским, на реке Донце, против крымских татар[142 - Бантыш-Каменский. История Малой России, 1, примет. 110.]. А в письмах Станислава Жолкевского говорится даже, будто Косинский «поддал» русскому царю пограничную, более ста миль расстояния, окраину земли и оттого дал повод царю писаться царем Запорожским, Черкасским и Низовским[143 - Listy Zoikiewskiego, 27.].

Из всего этого видно, что Косинский действительно был видной и влиятельной личностью, дававшей тон и направление самому движению[144 - Николайчик: Киевская старина. 1884. Март, 432.].

Состоя в числе низовых казаков, Криштоф Косинский, по укоренившемуся издавна между низовцами обычаю, ушел, вследствие полного затишья, на зимнее время из Сечи на Украину «на приставство, домованье», чтобы «долежать» там зиму, а с весной, когда зашумят травы в лугах и потекут речки в берегах, снова спуститься на Низ. Вместе с Косинским «долеживали» зиму и много простых казаков. Все они находились в Белоцерковщине. Были ли у них раньше какие-нибудь замыслы, когда они находились еще в Сечи, или же эти замыслы пришли в головы казакам уже на «лёжах», в точности неизвестно, но движение началось в последних числах декабря 1591 года. Казаки захотели посчитаться с некоторыми пограничными панами и, снявшись с лёж, прежде всего, в начале января 1592 года, «гвалтовне» напали на дом белоцерковского подстаросты, князя Курцевича-Булыги, мстя ему за какую-то неправду («снать з направы чиее»). Наскочив на дом Булыги, казаки проникли в его «комору», забрали у князя имущество и шкатулку с деньгами, клейнодами и листами; между последними были так называемые мамрамы, то есть особые для вписывания панских приказов бланки, вверенные Булыге белоцерковским старостой князем Янушем Острожским, а также некоторые жалованные грамоты и привилегии, данные князьям Острожским на староства, маетности, грунты[145 - Архив Юго-Западной России, ч. III, т. I, 31.].

О первом движении Косинского и казаков скоро узнал король Сигизмунд III и уже в половине января того же года снарядил особую комиссию и издал королевский лист с обращением к Волынскому населению сообщать комиссарам сведения о действиях своевольных людей и с приказанием всем урядам карать по закону бунтовщиков. В своем универсале король говорил о дошедших до его слуха сведениях касательно действий некоторых своевольных людей в воеводствах Волынском, Киевском и Брацлавском. Не обращая внимания ни на верховную власть, ни на посполитое право, своевольные люди делают неслыханные шкоды, большие кривды, убийства и грабительства в разных местах, местечках и селениях воеводств. Поэтому, чтобы предупредить действия своевольных людей, всем старостам, державцам, урядникам и посполитым воеводства Волынского предписывалось помогать комиссарам в расследовании своевольных людей, ловить и представлять их на суд, а в случае ухода из местечек – доставлять комиссарам списки их[146 - Там же, 33–35.].

Во главе комиссии поставлен был официальный старшой казацкий, снятынский староста Николай Язловецкий. Не довольствуясь предписанием короля Сигизмунда жителям Волынского воеводства, сам Язловецкий отправил в Запорожье воззвание к казакам с приказанием оставить «лотра» Косинского и повиноваться правительству. Эти приказания повторены были несколько раз, и в одном из них, писанном 10 марта, Язловецкий грозил казакам поднять против них оружие и жестоко наказать за все бедствия, причиняемые ими населению волынскому[147 - Listy Zoikiewskiego, Krakow, 1868, 21.].

Но предписания эти, как старшого, так и самого короля, не имели никакого действия на казаков и Косинского.

Взяв Белую Церковь, казаки вслед за тем взяли Киев, а после Киева, как пишет Костомаров, – несколько других городов[148 - Костомаров. Исторические моногр., 1867, III, 250], причем оружие и порох забирали с собой, жителей или убивали, или заставляли присягать себе на послушание, замки и места королевские и панские жгли и опустошали[149 - Архив Юго-Западной России, ч. III, т. I, 38–40.].

Запасшись всем необходимым в Белой Церкви, Киеве и других смежных с ними городках, казаки спустились на Волынь и Подолию и расположились в имении князя Константина Острожского Острополе[150 - Ныне местечко Новград Волынского уезда.]. Стоя в Острополе, Косинский взял несколько других городов, принадлежавших князю Острожскому, и подверг их опустошению. Главной заботой Косинского было насаждение везде казацкого присуда вместо панского, то есть распространение казацкого суда на шляхту, мещан и селян.

Так простоял Косинский все лето безбоязненно в Острополе. В августе этого года[151 - Николайчик: Киевская старина, 1884, март, 435, примеч. 2.] против него пытался действовать князь Острожский, но он был разбит казаками и потерял свое войско[152 - Bielskiego Dalszy ciag kroniki, Warszawa, 1851, 178.].

После этого Косинский стоял спокойно и всю осень того же года в том же Острополе. Само правительство ничего решительного не предпринимало против него. Только князь Константин Острожский и заботился о мерах против казаков. В октябре месяце, на вальном сейме, он высказал мысль о необходимости починки разрушенных низовыми казаками замков в Киеве и Белой Церкви. Однако, несмотря на очевидную необходимость этого предложения, оно не было принято панами, и князь потребовал себе свидетельство от короля в том, что он хотя и состоит киевским воеводой, но не может считаться виновным на тот случай, если замки, будучи открытыми, вновь подвергнутся нападению казаков. Свидетельство, как записано в Архиве Юго-Западной России, было выдано, за подписью короля Сигизмунда III, 15 октября 1592 года[153 - Архив Юго-Западной России, ч. Ill, т. I, 36.]. Такое положение дел продолжалось до конца всего года, и еще в половине января следующего, 1593 года обыватели Луцкого и Владимирского поветов, съехавшиеся было для судебных роков, сговорились закрыть заседание судов и прекратить судебные делопроизводства по причине восстания казаков и разорения ими шляхетских имений[154 - Там же, 38–44.]. Только 16 января 1593 года король издал универсал к шляхте Волынского, Киевского и Брацлавского воеводств, «ознаймуя о великом своевольстве низовых казаков и призывая жителей на посполитое рушение против них за то, что они по неприятельски имения шляхты разоряют, а самих шляхтичей и мещан к присяге на верность себе насильно приводят»[155 - Там же, 44–46.].

Нужно думать, что к этому же времени относится и постановление сейма относительно казаков, отмеченное в собрании польско-литовских законов: «Своеволие казачества чем дальше, тем больше вредит Речи Посполитой; вследствие этого сейм 1593 года постановляет назвать казаков врагами отечества. Гетману войска нашего поручаем тех своевольников уничтожить. Но для подлинного удержания этого своеволия нужна конституция (постановление) 1590 года, по которой наш гетман и сами обыватели тех краев, откуда выходят эти своевольные люди, могут брать оружие и защищаться»[156 - Volumena legum. СПб., 1860, II, 364.].

На королевский универсал и постановление сейма прежде всего отозвался князь Константин Острожский, маршал волынский, воевода киевский и староста володимирский. Уже в конце января стало известно, что Острожский начал собирать шляхетское ополчение против казаков[157 - Архив Юго-Западной России, ч. III, т. I, 47–52.]. Сборным пунктом назначен был Константинов. Кроме Константина Острожского, сбором ополчения занимались также князь Януш Острожский, действовавший возле Тарнополя (город в теперешней австрийской Галиции), а также сын Януша и внук Константина. Не довольствуясь местным ополчением, Януш Острожский послал за пехотой в Венгрию и таким образом в конце концов успел стянуть значительное число войска под свои знамена.

К февралю месяцу войска уже успели собраться, и начальство над ними принял Януш Острожский, потому что он был бодрее своего слишком престарелого отца и опытнее своего молодого сына. Вместе с Янушем Острожским действовал и князь Александр Вишневецкий, староста черкасский.

Косинский сперва стоял в Острополе, при нем было около 5000 человек войска. Не считая удобным и безопасным для себя Острополь, Косинский передвинулся к местечку Пятке (теперь Житомирского уезда Волынской губернии), положение которого во многом находил более выгодным, для военных действий. Острожский последовал за Косинским к Пятке. Но Косинский, не желая допустить князя в самый город, вышел к нему навстречу за город и здесь устроил, по казацкому обычаю, в открытом поле табор из возов, заключивши свое войско в середину его. Дойдя до казацкого табора, войско Острожского сперва не решалось напасть на казаков и даже склонно было к бегству, но когда Острожский обратился к нему с теплым словом убеждения и показал пример собственного мужества, то рать его с отвагой бросилась на Косинского, успела разорвать казацкие возы и проникнуть в центр табора. Тогда казаки поспешили отступить к городу, но поляки преследовали их до самых ворот города, нанося им раны и поражая на месте. Это произошло 2 февраля, когда в поле не успел еще стаять снег[158 - Listy Zolkiewskiego, 25; Heidenstein. II, 317; Bielski. 188–190.]. Неудача казаков произошла, главным образом, оттого, что они действовали против своих врагов на малорослых конях, тонувших в таявшем снегу и оттого замедлявших все действия своих всадников в противоположность полчанам Острожского и Вишневецкого, сидевшим на рослых лошадях и хорошо справлявшимся с проталинами в снегу. Под конец Косинский потерял, по польской народной молве, до 3000 человек войска, 26 пушек, почти все хоругви и 10 февраля[159 - Николайчик: Киевская старина. 1884. Март, 438, пр. I.] сдался на капитуляцию победителям: выехав из замка, казацкий вождь, по словам польского летописца Иоахима Бельского, упал к ногам Острожского с мольбой о прощении и был прощен.

В тот же день Косинский дал лист и принес присягу Константину Острожскому о прекращении набегов на маетности князя и его друзей, о сложении с себя «гетманского» уряда, о выдаче польских слуг и о возвращении оружия и имущества, у панов взятого.

Архив Юго-Западной России приводит такой текст его присяги: «Я, Криштоф Косинский, на это время гетман, и мы, сотники, атаманья, все рыцарство войска запорожского, сознаемся в этом листе нашем, что, несмотря на великие добродейства и ласки ясневельможнаго пана Константина княжаты Острожского, воеводы киевского, маршалка земли волынской, старосты володимирского, которые его милость во все время своей жизни, вследствие своей милостивой панской власти, оказывал всему войску и каждому из нас особо и много добра делал; а мы, забыв обо всем том, не мало огорчения и убытков причинили как самому ему и деткам его, так и слугам и подданным его милости, и ласку их милости к себе нарушили; а их милость, будучи под Пятком, все поступки наши, после униженных и усердных просьб наших и после заступничества многих знатных людей, по своей милостивой ласке, как христианские панове, не желая проливать нашей крови, нам простите. Поэтому мы, все рыцарство вышеименованного войска, обещаем и присягою своею утверждаем: с этого времени пана Косинского за атамана не иметь и на его место иного на Украине, в течение четырех недель поставить, и потом находиться в послушании его милости короля, не чиня никакого розмирья с посторонними соседями панств его королевской милости, жить за порогами на указанных местах, ни лёж, ни приставств, ни убытков, ни кривд не иметь и не чинить в державах и маетностях их милостей князей и их приятелей, его милости княжати Александра Вишневецкого, старосты черкасского, и иных, находящихся в это время при их милости; также не подмалывать к себе слуг из маетностей и державств их милости; беглецов, изменников и слуг их милости у себя не хоронить и выдавать; оружие, когда-либо взятое в замках, городах и державах их милостей, кроме трипольских [то есть взятых в Триполье], вернуть; также вернуть хоругви, лошадей, скот и движимое имущество, взятые в имениях княжат их милости; кроме того, отправить от себя челядь обое плоти [то есть обоего пола], имеющуюся при нас; вечно жить у князей их милостей в прежней любви, никогда не приставать ни к одному человеку против их милостей, а напротив служить им. На все эти вышепрописанные кондиции, поданные нам от их милостей князей, мы, все войско, приносим присягу вечно, свято и ненарушимо, не подыскивая причин к нарушению, хранить и по ним на вечные времена поступать. А присяга та наша заключается в следующих словах: я, Криштоф Косинский, мы, сотники, атаманы, все рыцарство войска запорожского, один за другого и каждый из нас за себя присягаем Господу Богу в Тройце Единому, который сотворил небо и землю, на том, что мы все и каждый в отдельности имеем и повинны все вышепоименованные кондиции, на этом листе нам поданные им милостию князьями Острожскими, в целости и ненарушимо, не подыскивая никаких причин к нарушению, содержать и сообразно с ними вечно поступать с их милостями, а не против их милостей панов, приятелей, слуг и подданных их, – в этом помоги нам, Господи Боже! Если же мы неправильно присягнули, то скарай нас, Господи Боже, на душах и на телах наших, в настоящем и будущем веке! А для лучшей верности и вечного нашего утверждения, я, Косинский, этот лист властною рукою своей подписал и печать свою приложил; мы все также приказали приложить к этому листу войсковую печать и которые из нас умели, к нему руки свои подписали; просили то же сделать и их милостей панов вельможных, бывших при этом: его милость пана Якуба Претвича из Гаврон, каштеляна галицкого, старосту теребовльского; пана Александра князя Вишневецкого, старосты черкасского, каневского, корсунского, любецкого, ловвского; пана Яна Тульского, войскового требовльского; пана Вацлава Боговитина, хорунжего земли волынской; пана Василия Гулевича, войскового володимирского, что их милости, по просьбе нашей, сделать изволили и, приложив печати свои к этому нашему листу, изволили подписать руки свои. Деялось под Пятком року божого 1593, месяца февраля 10 дня. Криштоф Косинский рукою своею, Иван Кречкевич писарь войсковой именем всего войска рукою; Якуб Претвич из Гаврона своею рукою: Александр князь Вишневецкий, староста черкасский; Вацлав Боговитин, хорунжий волынский, Василий Гулевич войский володимирский, Ян Тульский войский требовельский»[160 - Архив Юго-Западной России, ч. III, т. I, 53–57.].

Очистив Волынское воеводство и расставшись со своим вождем Косинским, казаки частью ушли на Запорожье, частью разошлись по домам на Украине, но большая часть их, вопреки условию с князем Острожским, очутилась под городом Киевом и скоро овладела им, поместивши в нем свою армату и утвердившись в мысли навсегда остаться в нем. Тогда некоторые из волынских панов обратились к киевскому и волынскому воеводе с просьбой принять против казаков самые решительные меры, оповестить о том всех панов Волыни и таким образом общими силами прекратить казацкие своеволия. Но эти просьбы оставлены были Константином Острожским без внимания, казавшегося для многих весьма загадочным, но объясняемым частью рознью, всегда существовавшей между всеми польскими панами того времени, частью той связью, которая существовала между многими пограничными старостами и воеводами и низовыми казаками, а частью и тем равнодушием, с которым паны отнеслись к Янушу Острожскому в то время, когда он, перед пяткинским делом, вышел на защиту своих маетностей и потерпел поражение от казаков.

Такое равнодушие со стороны князя Острожского к просьбам волынских панов как нельзя больше пришлось по вкусу бывшему казацкому вождю Криштофу Косинскому. Стесненный безвыходным положением, он дал клятвенный лист князьям Острожским в полном повиновении им, но теперь оказалось, что клятва дана им вынужденно и что он вовсе не думал об исполнении ее, получивши свободу. Теперь он снова выступил на сцену; снова вокруг него стали собираться войска, частью из польских бояр, частью из побывавших на Запорожье мещан, а частью и из блуждавших по Украине запорожцев; вместе с войском у Косинского явилась и армата. Сборным пунктом назначен был приднепровский город Черкассы. Косинский решил прежде всего ударить на черкасского старосту, князя Александра Вишневецкого, за то, что он осмелился принимать участие, вместе с князем Острожским, в деле под Пяткою. Вначале с Косинским было, по приблизительному расчету, от трехсот пятидесяти до четырехсот коней, но потом к нему водой и сухопутьем потянулись отовсюду новые силы, и восстание грозило принять широкие размеры. К счастью поляков, случилось обстоятельство, которое сразу разрушило все намерения казаков, – это убийство Косинского. Оно произошло во время пира Косинского в корчме города Черкасс и сделано было служебниками Вишневецкого, которых Косинский приглашал под свой «реймент». Во хмелю пировавшие сперва поссорились, потом от ссоры перешли к драке, и во время драки какой-то шляхтич одним ударом сразил Косинского, а товарищи его бросились на казаков, бывших с Косинским, и перебили их. Оставшееся без вождя войско Косинского ушло за пороги.

Так передают о кончине Косинского Бельский и Гейденштейн. Иначе рассказывает об этом сам князь Александр Вишневецкий. В своем письме от 23 мая 1593 года к коронному гетману Яну Замойскому он говорит, что Косинский погиб во время сражения под Черкассами: несмотря на то, что при нем было 2000 человек казаков, он был разбит Вишневецким и пал на месте. Народная молва и украинские летописцы придали Косинскому особенный ореол мученика и о кончине его рассказывали, будто бы он живым был замурован в каменном столбе, в Брест-Литовске, и погиб там лютой смертью. Впрочем, такой конец приписывает Косинскому псевдолетописец Георгий Кониский; большинство же летописцев говорят о гибели Косинского под Пяткою, причем одни относят дату смерти его к 1593, другие – к 1594 году[161 - Bielskiego Dalszy ciag kroniki polskeij, 190; Heidenstein. Dzieje polski, II, 318; Listy Zolkiewskiego, 26.].

Фактическое и последовательное изложение войны Косинского и низовых казаков с поляками не дает нам прямых указаний на то, чтобы уяснить себе определенно выраженные причины этой войны. О гнете религиозном украинского народа поляками в это время еще не может быть речи, так как этот вопрос, хотя и успел уже к тому времени назреть, выступил со всей силой несколько позже самой смерти Косинского. Остается поставить это первое казацкое движение против польского правительства в зависимость от политической унии 1569 года, по которой народно-казацкая Украина, оторвавшись от Литвы, вошла в состав аристократически-шляхетской Польской республики и стала чувствовать себя в новом отечестве так, как чувствует себя приемыш в чуждой ему по плоти и вере семье. Первыми причинами казацкого движения в областях польской Украины и в тесно связанном с ними Запорожье с 1569 года могли быть постепенный захват польскими панами земельных угодий на Украине и последовательное стремление со стороны панов к закрепощению и порабощению простого украинского населения. Что личное положение украинцев под властью поляков действительно имело в описываемое время известное значение, это видно из частых побегов панских подданных на Запорожье, а также и из старания Лосинского распространить равноправность суда между казаками, шляхтичами и нешляхтичами. Таким образом, не имея фактических указаний на то, чтобы связывать первые движения казаков против поляков с вопросом о борьбе за веру, мы должны отвергнуть свидетельства малорусских летописцев, утверждающих, без всякого на то основания, будто бы казацкий вождь Криштоф Косинский поднял свое оружие против поляков за веру казаков, оскорбляемую католиками. О первых казацких войнах против поляков можно сказать то, что причиной их было, согласно выработанной историей истине, нарушение экономического равновесия в государстве, или, иначе говоря, всеобщее обеднение народа в государстве и стремление его выйти из этого состояния через борьбу с другим народом. В государстве Речи Посполитой материально лишенным было низшее население Украины, которое и стремилось восстановить экомическое равновесие с оружием в руках.

Глава 6

Идея об изгнании турок из Европы. Сношения австрийских императоров с Москвой по этому поводу через посла Воркочу. Сведения о запорожских казаках, собранные Воркочей в Москве. Отправление и приезд в Запорожскую Сечь германского посла Эриха Ласоты. Приезд папского посла патера Комулео. Предложение запорожцам от императора и папы. Согласие и потом отказ запорожцев в участии в войне императора против турок. Условия, предъявленные запорожцами императорскому послу, и отправка к императору собственных посланцев. Уклонение со стороны молдавского господаря от союза с запорожцами, хлопоты по этому поводу и успех со стороны папского посла патера Комулео

Едва успели запорожские казаки покончить с делом Косинского, как у них началось новое и весьма важное дело – сношение с австрийским императором. Имя запорожских казаков сделалось известным при дворе австрийского императора через некоего Станислава Хлопицкого, в свое время популярнейшего авантюриста, червоннорусского уроженца, выдававшего себя при императорском дворе за казацкого гетмана. В то время австрийский император очень занят был вопросом об изгнании турок из Европы.

Идея об изгнании турок из Европы занимала умы политиков разных стран этого времени: Испания, Италия, Германия составили союз против турок, к которому они нашли нужным привлечь Польшу, Молдавию и даже Россию. К этому последовательно стремились Филипп II, испанский король, Григорий XIII, папа римский, Максимилиан II и Рудольф II, германские императоры. Каждый из них старался непременно вовлечь в это дело и Россию. Высказана была даже мысль обещать московскому царю Крымский полуостров, а потом и самую столицу турок, Константинополь, лишь бы только царь согласился принять участие в составленном союзе. Но так как всех этих союзников для осуществления идеи казалось мало, то нашли нужным привлечь к задуманному делу еще запорожских казаков, всегдашних врагов турок, как и всяких других мусульман. Особенно энергично хлопотали об этом Рудольф II и Григорий XIII, германский император и римский папа.

Сношения Австрии с Россией велись через германского посла Николая Воркочу, бывшего при дворе царя Федора Ивановича и регента Бориса Федоровича Годунова. Прослышав о военных доблестях низовых казаков, германский император Рудольф II обратился с просьбой к московскому царю дать ему в распоряжение казаков для вспомоществования в предположенной войне против турок. Московское правительство, не владея запорожскими казаками, не могло исполнить просьбы императора, но тем не менее вполне сочувственно отнеслось к просьбе его. Воркоче передано было, как пишет Соловьев в своей «Истории России», что запорожские казаки очень выносливы в голоде, очень полезны для захватывания добычи, для опустошения неприятельской земли и для внезапных набегов на врагов; но с другой стороны было сказано, что казаки – народ неукротимый, жестокий, не имеющий страха Божия и ненадежный; что им не следует вверять крепости, зато можно поручать дальние экспедиции в земле неприятельской[162 - Соловьев. История России. М., 1879, VII, 295; Чтения Общества истории и древностей, 1863, II, 269.].

Но германскому императору такой народ был как нельзя кстати, и он решил во что бы то ни стало привлечь запорожцев к задуманному им делу.

Император отправил в Москву (в 1694 году) грамоту на имя царя Федора Ивановича и вместе волошского воеводы Аарона, брацлавского воеводы князя Збаражского и всех доблестных рыцарей, живших в запорожском войске. Грамоту эту привез в Москву шляхтич Станислав Хлопицкий, предложивший свои услуги Рудольфу II набрать восемь или девять тысяч казаков на службу Австрии. В грамоте прописана была просьба пропускать Хлопицкого везде беспрепятственно, а также изложена была и самая программа действий казаков: одна часть их должна была закрыть все дороги крымским людям и не пустить их для помощи туркам, другая должна внести войну в турецкую землю и опустошать ее. Хлопицкий, прибыв в Москву, объяснил там, что император обращается с просьбой о запорожских казаках к московскому царю именно потому, что считает запорожцев царскими слугами, да и сами запорожцы указывают на то и без воли царской не хотят служить императору. Но кроме этого тут же Хлопицкий стал просить и о том, чтобы московский царь к войску запорожскому прибавил и своих людей, а также дал бы казакам знамя и помог бы им казной: «тогда у неприятеля креста святого упадет сердце, как услышит такую силу царского величества». В Москве к просьбе германского императора отнеслись с подобающим вниманием, но самый прием просьбы нашли обидным для царского величества: Хлопицкому быть у государя непригоже, потому что в императорской грамоте, писанной к царю, рядом с царем поставлен князь Збаражский, холоп литовского короля. Но царь, не полагая опалы на Хлопицкого из желания добра цесарскому величеству, отпускает Хлопицкого назад, а вместе с тем приказывает отписать начальнику запорожских казаков, Богдану Микошинскому, о том, чтобы он шел на помощь цесарю[163 - Соловьев. История России. М., 1879, VII, 295.].

С такою же настойчивостью добивался союза с запорожскими казаками и римский папа. С той и с другой стороны отправлены были к запорожцам послы: от императора – Эрих Ласота[164 - Л а с о т а (по догадке Кулиша, от корня «ласый») был славянин – мораванин, родом из Блашевиц, понимавший свободно по-украински, но писавший по-немецки.], вместе со Станиславом Хлопицким и неким Яковом Генкелем, пользовавшимся репутацией знатока польско-украинских отношений; от папы – патер дон Александро Комулео. «Донесения патера дона А. Комулео, благочинного святого Иеронима Римского, о турецких делах», писанные на итальянском языке, были доставлены автору профессором Харьковского университета М.С. Дриновым. Как говорится в этих донесениях, «Александро Комулео был послан папою Григорием XIII к христианским народам Турции с апостольскими целями, и при этом посещении, длившемся три года, близко узнал число христиан, как латинских, так и греческих, находящихся в некоторых областях и царствах турецкой земли, узнал дух этих народов, видел те страны и военные проходы для войск и усмотрел, насколько легко и каким способом можно выгнать турок из Европы, о чем со всею откровенностью и доносил кардиналу Джиорджию Романо»[165 - «Донесения патера дона А. Комулео, благочинного св. Иеронима Римского, о турецких делах». Эти донесения, писанные на итальянском языке, доставлены автору профессором Харьковского университета, М.С. Дриновым. Комулео был иллирийским священником; зная по-славянски, он мог объясниться с казаками без переводчика.].

Побывав в Трансильвании, Галиции, Молдавии и Польше и везде заручившись согласием со стороны правительств идти против турок, патер Комулео решил, наконец, отправиться к запорожским казакам. «Казаки находятся у Большого моря (Черного), – говорит он, – ожидая случая выйти в устье Дуная. Число этих казаков не доходит и до 2000 человек. Думают, что они отправились туда по просьбе его цесарского величества, другие казаки находятся на татарской границе. Для личных переговоров с последними я поеду в Каменицу и куда понадобится, 27 апреля 1594 года».

Переговоры Комулео с казаками продолжались около полутора месяцев, с самого конца апреля до половины июня. В то время казаки стояли в пяти днях пути от Каменицы, в числе 2500 человек, вместе с начальником Богданом Микошинским. Последний письмом уверял папского посла, что готов со своими казаками послужить папе против турок. Заручившись этим письмом, Комулео стал настаивать, чтобы молдавский господарь соединился с казаками против общего врага. Но молдавский господарь, давший раньше полное согласие во всем следовать папскому нунцию, теперь отвечал уклончиво: частью из боязни турок, с которыми ему нужно было ладить, чтобы остаться молдавским господарем, частью же из боязни самих казаков, которые могли обратить оружие против него же самого.

Между тем, пока происходили эти совещания дона Александро Комулео с молдавским князем и с запорожскими казаками, в самой Сечи на острове Базавлуке находился тогда германский посол Эрих Ласота. Как добрался в Сечь Ласота, что он там видел и к чему пришел в своих переговорах – об этом он рассказывает в своем дневнике. Дневник этот любопытен во всех отношениях и дает точные сведения для топографии края и внутреннего строя низовых казаков.

Спустившись ниже Киева к устью реки Псела, Ласота встретил здесь московского посла Василия Никифоровича, ехавшего также к запорожцам «от великого московского князя» с подарками. Московский посол, свидевшись с Ласотой, объявил, что его повелитель склонен оказать помощь императорскому величеству и разрешает запорожским казакам поступить в распоряжение императора. После этих переговоров оба посла сели в лодки и пустились вместе до самого лагеря запорожцев вниз по Днепру. Они минули устья речек Ворсклы, Орели, Самары и дошли до знаменитых днепровских порогов.

«Плавание через пороги чрезвычайно опасно, особенно во время низкой воды; люди должны в опасных местах выходить, и одни удерживают судно длинными канатами, другие опускаются в воду, подымают судно над острыми камнями и осторожно спускают его в воду. При этом те, которые удерживают барку канатами, должны все внимание обращать на стоящих в воде и только по их команде натягивать и отпускать вершку, чтобы судно не натолкнуть на камень, ибо в таком случае оно немедленно гибнет. Таких мест двенадцать; если же причислить к ним еще одно, Воронову забору, то будет тринадцать, на протяжении семи миль… [В настоящее время всех порогов насчитывается девять и несколько забор.] Июня 6-го дня мы пустились через пороги и до обеда миновали первые шесть порогов; близ первого, называемого Кодак, мы вышли на правый берег, у второго, Сурского, высадились на остров, лежащий у правого берега, при впадении в Днепр речки Суры; у третьего, Лоханского, также сходили на правый берег, и четвертый, называемый Стрельчим [теперь забора Стрельчатая, или Стрежичья], проехали; у пятого, называемого Звонец, мы высадились на правый берег у подножия высокой скалы. Шестой порог, Княгинин [теперь забора Княгинина, или Тягинская], мы оставили вправо, объехавши его с левой стороны, и затем обедали ниже на Княгинином острове. После обеда прошли через седьмой порог, Ненасытец, близ которого должны были сойти на левый татарский берег, и долго замедлили, так как это самый большой и опасный из порогов. Место это опасно по причине татар, которые чаще всего производят здесь нападения; еще около трех недель перед тем татары напали на двенадцать городовых казаков, которые хотели спуститься вниз, и перебили их. Поэтому мы поставили на горе стражу, для наблюдения, которая приметила вдали четырех татар и дала нам знать; мы тотчас отрядили до двадцати человек из своей свиты в погоню за ними, сами же со всеми остальными держались наготове и следили, не понадобится ли им подкрепление. Но татары, заметив, что мы сильны и держимся настороже, не стали ожидать нас, а скрылись и исчезли. Пройдя этот порог, мы провели ночь на близлежащем островке [надо думать, на так называемом Песчаном острове, у левого берега Днепра]. 7 июня мы прошли восьмой порог, Воронову забору; здесь один из наших байдаков, на котором находились Андрей Затурский, Ян Ганнибал и некто Осцик, наткнулся на камень и потонул; сами они были спасены маленькими лодочками, называемыми здесь подъиздками, но все их вещи погибли. [Если считать только двенадцать порогов, Воронова забора не считается в их числе, а почитается только опасным местом.] У девятого порога, Вовнига, мы сами сошли на берег и снесли свои вещи. Потом мы прошли десятый порог, Будило, а за ним пристали к левому татарскому берегу; там обедали. Здесь в настоящее время находится самая обычная и известная из татарских переправ, простирающаяся за остров Таволжанский, так как Днепр течет здесь одним только руслом и не слишком широк. Мы нашли здесь много маленьких татарских лодочек, связанных из хвороста и кругом обтянутых свежею кожею. Близ этого порога, на правом берегу, скрывались в засаде до четырехсот казаков, которые вытащили свои лодки или челны на землю, а сами лежали в кустах и зарослях; они были высланы сюда из Сечи, чтобы преградить путь татарам, на случай, если бы часть их задумала переправиться сюда, как того опасались. Одиннадцатый порог, Таволжанский [теперь забора Таволжанская], мы оставили вправо, обойдя его с левой стороны, а двенадцатый, Липший, – прошли. У тринадцатого, именно Вольного, мы вышли на татарский левый берег и, причаливая к земле, наткнулись на камень, но, к счастью нашему, судно ударилось своим хорошо укрепленным носом. Близ этого порога впадает в Днепр речка Вольна; здесь оканчиваются пороги в расстоянии семи миль от первого; отсюда до Кичкаса 1

/

мили. Здесь также существует татарская переправа; Днепр в этом месте очень узок и берега его, особенно левый, весьма возвышенны и скалисты. Отсюда до Хортицы – прекрасного, гористого, обширного и веселого острова, имеющего около двух миль в длину и делящего русло Днепра на две ровные части, –

/

мили. Здесь мы провели ночь. На этом острове казаки держат зимою своих лошадей. К вечеру упомянутые выше 400 казаков, которые составляли стражу против татар у Будиловского порога, присоединились к нам и отсюда уже вместе со мною отправились в Сечь. Июня 8-го дня дошли до острова возле Белогорья 3

/

мили [против села Беленького, Екатеринославской губернии и уезда]; там обедали. Отсюда до другого острова 5

/

мили. Июня 8-го дня прибыли на остров, называемый Базавлук, лежащий при одном из днепровских рукавов – Чертомлыке, или, как они называют, при Чертомлыцком Днеприще, 2 мили. Здесь находилась в то время казацкая Сечь; они выслали навстречу нам несколько более знатных лиц, чтобы приветствовать нас от имени всего их товарищества, и при нашем приближении салютовали множеством пушечных выстрелов. Едва мы вышли на берег, как они тотчас же проводили нас в коло. Всего за несколько дней перед тем, именно 31 мая, их вождь Богдан Микошинский отправился в море на 50 судах с 1300 человек. [Микошинский предпринял поход на турецкие владения по внушению императора Рудольфа II, который завел сношения с запорожцами через Станислава Хлопицкого еще в начале 1594 года.] Мы просили доложить колу, что мы чрезвычайно обрадованы, найдя все рыцарское товарищество в добром здоровье. Затем, так как вождь был в отсутствии и не все войско находилось в сборе, мы не пожелали на этот раз изложить свое поручение, оставляя это до благополучного возвращения гетмана и всех остальных. Они охотно согласились на это; затем мы отправились в свои шалаши (которые они называют кошами), плетенные из хворосту и покрытые сверху лошадиными кожами для защиты от дождя.

Только 18 июня вождь с остальным войском, бывший, как упомянуто выше, в морском походе, возвратился в стан. Он встретил татар при очаковской переправе, имел с ними две схватки, одну на воде, другую на суше, причем казаки взяли в плен раненного в колено знатного татарина, по имени Белена, из числа царских придворных. Но так как турецкие силы, оберегавшие татар от опасности, были слишком значительны, именно состояли из 8 галер, 15 каравелл и 150 сандалов, то казаки принуждены были отступить и не могли воспрепятствовать переправе.

Расспрашивая Белена через переводчика о силах и намерениях татар, я узнал, что хан выступил в поход с двумя царевичами и 80 000 человек, из которых, впрочем, не более 20 000 вооруженных и способных к войне; и что они должны были, нигде не останавливаясь надолго, прямо идти в Венгрию. Сверх того, я узнал, что в Перекопской орде оставалось немного больше 15 000 человек и что хан их, извещенный еще до выступления о некоторых неудачах, которые турки потерпели от венгерского народа его императорского величества, очень неохотно выступают в поход.

Июня 19-го дня, поутру, вождь посетил нас вместе с некоторыми старшинами и затем принимал у себя. После обеда они выслушали московского посла, который, вручив подарки, открыто изложил перед колом то же самое, о чем говорил со мною раньше в дороге. Но прежде чем выслушать его, вождь прислал к нам из кола с просьбою, чтобы аудиенция, данная московскому послу раньше, нежели нам, не послужила поводом к недоразумению, ибо им хорошо известно, что его императорское величество стоит выше всех других европейских монархов и что поэтому его послов следовало бы выслушать первыми. Но так как они предполагали, даже отчасти убедились в том, что москвич должен был высказать соображения относительно вербовки сил его императорским величеством, то поэтому они сочли уместным предварительно выслушать его.

Июня 20-го дня мы имели аудиенцию и представили письменно в коле наше поручение о вербовке войск. После этого казаки, пригласивши нас выйти из круга, прочли публично нашу грамоту и потребовали, чтобы каждый высказал о ней свое мнение. Когда же, после двукратного воззвания вождя, все продолжали молчать, то присутствующие разделились, как это у них принято при обсуждении важных дел, и образовали два кола: одно, состоящее из старшин, и другое из простого народа, называемого у них чернью. После долгих совещаний чернь, наконец, обычными возгласами выразила свое согласие вступить на службу его императорского величества, в знак чего бросали вверх шапки. После этого толпа бросилась к другому колу-старшине, угрожая бросить в воду и утопить каждого, кто будет против этого мнения. Поэтому старшины тотчас же согласились на все, не смея противоречить черни, столь сильной и могущественной, когда она приходит в ярость, и только требовали переговорить с нами об условиях. Избраны были 20 депутатов, и нас снова пригласили в коло.

Тогда эти депутаты, усевшись на земле посреди большого кола, образовали маленькое коло и после долгих совещаний пригласили нас к себе; мы пришли и уселись среди них. Тогда они изъявили нам свою готовность поступить в службу его императорского величества, не щадя своей жизни. Они по существу согласны были двинуться в Молдавию, переправиться через Дунай и вторгнуться в Турцию, но для исполнения этого предложения оказались многие препятствия, которые удерживали их и заставляли совершенно отказаться: во-первых, они не имели достаточного количества лошадей ни для самих себя, ни под орудия, так как татары во время семи разновременных набегов, предпринятых в течение минувшей зимы, захватили и угнали более двух тысяч лошадей, которых после того не осталось и четырехсот; во-вторых, они не решаются вступить в Молдавию в столь ограниченном количестве наличного войска, именно около 3000 человек, так как трудно полагаться на господаря, да и сами молдаване от природы непостоянный, изменнический народ, вероломство которого хорошо известно казакам. В-третьих, при столь незначительном вознаграждении и при такой неопределенности наших предложений они не могли вступить с нами в договор относительно службы, как мы того требовали, равно как и предпринимать такой дальний поход. Потому они требовали, чтобы я облегчил им пути и средства, как запастись лошадьми; они осведомлялись, не взялся ли бы я выхлопотать у брацлавского воеводы несколько сот лошадей, как для них самих, так и под орудия.

Притом они утверждали, что не имеют обыкновения поступать на службу и идти в поход при неопределенности условий и потому желают, чтобы я заключил с ними договор от имени его императорского величества относительно трехмесячного жалованья и продовольствия их самих и лошадей; тогда они согласны принять предложение и подумают, что делать дальше. На это я ответил относительно лошадей, что мне, как иностранцу, незнакомому с Польшей, трудно советовать им что-нибудь; но я не сомневаюсь, что, поднявшись вверх по Днепру, они могут запастись лошадьми в своих городах и селах, где они родились и выросли и где у каждого были родные и знакомые; брацлавский воевода [князь Януш Збаражский], как большой друг их, также мог бы снабдить их лошадьми, если бы они того потребовали. Что же касается жалованья, то я не могу входить с ними в переговоры, не будучи уполномочен на то. Его императорское величество иначе бы распорядился, если бы они раньше заявили эти требования, и, вероятно, все дело приняло бы другой оборот. Что касается молдавского господаря, то я уверен, что он, при нашем прибытии, объявит себя на стороне императора. Поэтому я советовал им ввиду оказанных его императорским величеством милости и доверия, выразившихся в том, что, несмотря на дальний и опасный путь, он прислал им в самый их стан столько значительных и великолепных даров и почестей, равных которым они никогда не получали от другого монарха, со своей стороны оказать доверие его императорскому величеству и, согласно его желанию, подняться вверх по Днепру на Украину, где к ним, без всякого сомнения, тотчас пристало бы много народа; тогда можно было бы со значительными силами пройти Валахию до Дуная, настичь татар и преградить им дальнейший путь. Исполнивши это, они могут быть уверены в том, что его императорское величество, как верховный монарх, не станет поступать вопреки своему достоинству и величию, а, напротив, убедившись в их доброй воле и преданности и усмотревши начало этого в их службе, – наградит их с такою щедростью, которая может значительно превзойти требуемое ими жалованье, на славу себе и к их вящей выгоде. На это они снова отвечали мне и призывали Бога в свидетели, что все они охотно готовы служить его императорскому величеству, но что существуют важные причины, уже выслушанные мною, препятствующие им на этот раз предпринимать столь отдаленный поход. Тем не менее, чтобы его императорское величество мог убедиться в их покорнейшей преданности, они намерены немедленно отправить к нему своих послов, уполномоченных заключить с императором условие относительно их содержания, между тем они обещают сами позаботиться о приобретении лошадей и не оставаться в бездействии, но ради службы императору готовы отправиться в море и, если погода будет благоприятствовать, употребить все усилия к тому, чтобы напасть на Килию и Бабадаг, два знаменитых турецких города, лежащие на Дунае выше его устья в Черное море, или же попытаются разрушить Перекоп, главный город крымских татар, отстоящий всего в 26 милях от Сечи по прямому пути, но если ехать морем, то расстояние несколько больше. На это я отвечал, что задуманный ими морской поход, при других обстоятельствах, мог бы считаться услугою, но так как он не соответствует планам и намерениям его императорского величества, то, по моему мнению, не может считаться за особую заслугу, тем более что не преградит пути во владения императора татарам, которые уже переправились за Днепр и теперь находятся на пути в Венгрию, и не отвлечет части турецких сил. Между тем эти два предмета и составляют собственно главную цель нашего посольства. Итак, я по-прежнему предложил от имени его императорского величества тотчас подняться, двинуться в Валахию, постараться настигнуть татар и преградить им путь в Венгрию; тогда им можно будет от границ Валахии снарядить посольство к императору для переговоров относительно их продовольствия. Без всякого сомнения, его императорское величество, видя, что они не остаются в бездействии, а, напротив, служа ему, храбро действуют против неприятеля, тем с большею милостью и благосклонностью отнесется к их просьбе при переговорах.

Затем, когда есаулы (начальники, которых можно приравнять к поручикам) обошли вокруг большое коло и все сказанное изложили прочим казакам, чернь снова отделилась, образовала особое коло и после новых совещаний опять выразила согласие громкими восклицаниями, сопровождавшимися бросанием шапок вверх. Когда мы вслед за тем вышли из кола, тотчас загремели войсковые барабаны и трубы, сделано было десять пушечных выстрелов, а ночью пущено еще несколько ракет. Но в тот же вечер некоторые беспокойные головы вместе с более зажиточными казаками, каковы, например, охотники или владельцы челнов, ходили из хаты в хату и смущали простой народ, указывая на отдаленность и опасности пути, предостерегали, убеждали пораздумать о том, что они намерены предпринять, чтобы не раскаиваться впоследствии. Они указывали на незначительность присланной казакам суммы, на которую невозможно продовольствовать такое количество людей в таком далеком походе, тем более что в числе их много людей бедных; затем спрашивали, куда они намерены употребить эти деньги – на покупку хлеба или на покупку лошадей, причем ставили на вид, будто его императорское величество может завлечь их далеко в глубь страны и затем, когда минует надобность, оставит их ни при чем, особенно если они не имеют никакого определенного письменного обеспечения, скрепленного его печатью. Такими и подобными речами они так настроили простой народ, что те, собравшись снова в коло наутро следующего дня, 21 июня, пришли к совершенно противоположному заключению, а именно: что при столь неопределенных условиях они никак не могут и не хотят выступать в поход, тем более что им неизвестно, действительно ли существуют обещанные деньги или нет и от кого они могут быть получены, так как им не представлено никакой грамоты от его императорского величества, равно как и письменного удостоверения в том, что им действительно будут уплачены добавочные суммы и подарки. Наконец они прислали в наше помещение нескольких казаков, чтобы сообщить нам такое решение. На это я отвечал, что им легко было бы убедиться в том, что эти деньги присланы действительно его императорским величеством и что я сам от себя не мог бы предложить им таких даров. Что, наконец, было бы безрассудно с моей стороны обнадеживать их в получении суммы, если бы она действительно не существовала, и тем накликать беду на свою голову. Напротив, они могут быть уверены в том, что получат эти деньги, как только согласятся на условия, предложенные нами от имени его императорского величества. Наконец, в подтверждение своих слов, я показал им также свою инструкцию, скрепленную императорскою печатью. Когда же эти посланные возвратились в коло с моим ответом, а чернь, несмотря на это, продолжала упорствовать в своем решении, то вождь и некоторые из старшин, в особенности Лобода, прежний гетман, при котором Белгород был разрушен, всячески просили и уговаривали их хорошо обдумать, что они делают, и не отвергать милостивых предложений императора, которые они должны бы почитать за великое счастье. В противном случае они рискуют по меньшей мере подвергнуться всеобщему позору и посмеянию, если откажутся теперь от участия в таком похвальном предприятии, направленном против закоренелого врага христианства, и не пожелают выступить в поход, несмотря на милостивое предложение, сделанное им столь могущественным монархом.

Но когда они и после всех этих доводов настаивали на прежнем решении, то вождь тут же среди кола в гневе отказался от своего достоинства и сложил свою должность, мотивируя отказ тем, что он не может и не хочет оставаться вождем людей, которые так мало дорожат своею славою, честью и добрым именем. После этого коло разошлось.

После обеда есаулы снова созвали в коло весь народ, иных даже загоняли туда киями. Прежде всего собрание просило Микошинского принять обратно начальство, что он и исполнил. Затем слышались разные странные речи о Хлопицком; говорили между прочим, что он своими ложными предложениями ввел в заблуждение не только его императорское величество, но и всех нас и их самих. Иные даже открыто выражали намерение бросить его в воду, чем привели его в большое замешательство.