Секрет виллы «Серена»

– Для Бога, может, и ничто, – говорит Эмили довольно смело.

Священник от души смеется.

– Да! Для Бога ничто. – Она замечает, что у него идеальные зубы.

– Так вот. – Разобравшись с персиком, дон Анджело направляет на нее взгляд своих глубоко посаженных карих глаз. – Я думаю, вы не католичка.

– Нет, – признается Эмили, словно извиняясь. – Мы не ходим в церковь.

– Это так, – подтверждает дон Анджело. – Я не видел вас в церкви.

Церковь в Монте-Альбано – довольно хороший образец средневековой архитектуры. Эмили припоминает, что ее построили, кажется, в двенадцатом веке, по слухам, на останках этрусских поселений.

– Помнится, там есть прекрасная фреска с Благовещением…

Но дона Анджело совсем не интересуют достоинства фрески.

– Да. Прекрасная. Да. Вы не бываете в городе?

– О, бываю, – горячо возражает Эмили. – Я езжу на рынок каждый вторник…

– Рынок! – презрительно произносит дон Анджело. – Это для туристов. Ходите в КООП. Там намного дешевле. Вы никогда не приезжаете в город вечером на пасседжату?

Пасседжата – итальянский ритуал. Каждый вечер, как только воздух начинает остывать, итальянцы выбираются из своих закрытых ставнями домов, чтобы прогуляться по площади – на мир посмотреть и себя показать. Эмили нравится то, как старики сидят на кухонных стульях у дверей и беззастенчиво за всеми наблюдают. Тем не менее она никогда не выезжала на такую вечернюю прогулку.

– Ну, по вечерам это сложно, у меня же дети.

– Дети! Приводите детей. Мы любим детей.

Эмили не упоминает, что Чарли ложится спать в семь, тогда как итальянские дети обычно не спят до полуночи.

– Я часто вижу вашу дочь на пьяцце, – продолжает священник.

– Сиену? – спрашивает Эмили, и сердце у нее падает. – Да. Вполне может быть.

– Она красивая девочка, – говорит дон Анджело с куда большим энтузиазмом, чем про фреску. – Она провожает Джанкарло из pasticceria[29 - Кондитерский магазин (итал.).]. Да?

– Провожает? Ах да. Думаю, что да.

– Он хороший мальчик. Диковатый, но хороший.

– Да, – соглашается Эмили без особого энтузиазма.

– Так вот. Вы приезжаете в город на Феррагосто. Да?

Феррагосто – праздник в честь Вознесения, отмечается в Италии пятнадцатого августа с размахом, не имеющим ничего общего с религией. Это радостный, анархичный карнавал неположенного удовольствия, что-то вроде летней Двенадцатой ночи. Эмили писала о нем специальный репортаж на две страницы в прошлом году.

– Вы ни разу не были на Феррагосто?

– О, мы были, – говорит Эмили немного обиженно, – в прошлом году.

Она вспоминает, что в то время у них гостили клиенты Пола из Германии, которых они взяли с собой в город посмотреть фейерверки. Хельмут записал двухчасовое видео и до сих пор развлекает им жителей Висбадена.

– Нет, не на пару часов. И не с какими-то stranieri[30 - Иностранцы (итал.).], – фыркает дон Анджело.

Эмили удивлена. Откуда мог священник знать, как они провели Феррагосто? Он что, замаскировался под одного из гуляк, шествовавших под средневеко-выми знаменами? И слово, которое он использует, stranieri, дословно – «чужестранцы», звучит враждебно. Звучит как «чужаки». Если немцы чужаки, то кто тогда они? Она начинает править статью, которую пишет в своей голове («дон Анджело, мнимый ангел в грязных белых кедах»), и немного испуганно смотрит на своего гостя.

– Феррагосто празднуют два дня, – продолжает священник. – Вам следует быть там. Готовить еду вместе со всеми.

Эмили смотрит на него с сомнением. Она помнит гигантское барбекю на пьяцце, достаточно большое, чтобы зажарить целую свинью. Помнит женщин, которые готовили стейки с поркеттой[31 - Поркетта (итал. porchetta) – традиционный итальянский запеченный рулет из свинины с добавлением специй.] как настоящие профессионалки. Она чувствует себя польщенной, но в то же время немного оскорбленной тем, что ее пригласили к ним присоединиться.

– Я… я не знаю как, – говорит она наконец. – Я… я вообще-то писатель…

Ее объяснения прерываются воем из глубины дома.

– Чарли! – Она вскакивает на ноги. Сиена, которая неохотно согласилась присматривать за братом, врывается в поле зрения, держа Чарли у бедра. Он орет, лицо красное. – Чарли! Малыш! Что случилось?

– Его что-то ужалило, – говорит запыхавшаяся Сиена. – Я не знаю что.

Боковым зрением Эмили замечает, как дон Анджело сбегает по ступенькам террасы и пробирается сквозь заросший травой садик. Через пару минут он возвращается с какими-то листьями в руке. Он резко хватает Чарли за ногу и прикладывает листья к коже.

На секунду повисает молчание. В воздухе начинает витать пряный запах. И Чарли, которого на полпути между матерью и сестрой держит за ногу незнакомец в черном костюме, перестает плакать.

– Basilico, – объясняет дон Анджело. – Хорошо помогает от укусов.

– Я сегодня познакомилась со священником, – рассказывает Эмили за ужином Пэрис.

– Я знаю, – говорит Пэрис. – Я видела его в окно.

Она берет крошечный кусочек хлеба и разрезает на два треугольника. Только минуту спустя до Эмили доходит смысл слов дочери.

– Что? Ты видела, как Чарли поранился, и не спустилась вниз?

Пэрис вздыхает, делая из хлеба танграм[32 - Головоломка из семи плоских фигур, складывающихся для получения другой, более сложной фигуры.].

– Он не поранился. Его ужалили. В любом случае ведьмодоктор его вылечил.

Эмили смеется, но затем говорит серьезно:

– Он не ведьмодоктор, но довольно пугающий. Кажется, он о нас все знает.

– Например? – спрашивает Сиена, которая одной рукой отправляет сообщения, а другой ест.

– Например, он знал, что ты встречаешься с Джанкарло. Кажется, одобряет.

– Класс, – Сиена выглядит довольной. – Может, расскажет маме Джанни. Уверена, я ей не нравлюсь.

– Ох, матери и сыновья, – туманно говорит Эмили. – Уверена, с Чарли я буду вести себя так же.