Пьесы Чаплина: Двойной сеанс – Бродяга на проволоке с обезьянами и Чарли и Сибирская богиня обезьян / Chaplin Plays: A Double Feature – Tramp On Tightrope With Monkeys & Charlie And The Siberian Monke

Пьесы Чаплина: Двойной сеанс – Бродяга на проволоке с обезьянами и Чарли и Сибирская богиня обезьян / Chaplin Plays: A Double Feature – Tramp On Tightrope With Monkeys & Charlie And The Siberian Monkey Goddess
Дон Нигро

Две пьесы связанные одним героем, бродягой Чарли. «Пьесы Чаплина» написаны так, чтобы игрались они вместе, в один вечер, как «Пьесы Чаплина: двойной сеанс». Но вполне возможно их исполнение по отдельности: «Бродяга на проволоке с обезьянами» и «Чарли и сибирская богиня обезьян»

Дон Нигро

Пьесы Чаплина: Двойной сеанс

Бродяга на проволоке с обезьянами

и Чарли и Сибирская богиня обезьян

Don Nigro

Chaplin Plays: A Double Feature – Tramp On Tightrope With Monkeys & Charlie And The Siberian Monkey Goddess/2015

Перевел с английского Виктор Вебер

* * *

«Пьесы Чаплина» написаны так, чтобы игрались они вместе, в один вечер, как «Пьесы Чаплина: двойной сеанс». Но вполне возможно их исполнение по отдельности: «Бродяга на проволоке с обезьянами» и «Чарли и сибирская богиня обезьян»

Песня «Жимолость и пчела/ The Honeysuckle and the Bee» написана Альбертом Г. Фитцем и Уильямом Г. Пенном для детской музыкальной сказки «Колокольчик в Стране чудес/Bluebell In Fairyland» (1901). Песня «Океанский вал/ The Oceana Roll» написана Роджером Льюисом и Люсьеном Денни в 1911 г.

Посвящается Иветте Думенг и Татьяне Кот

Стирая пыль с темного зеркала

    Подражание Юн-чиа Та-ши (ум. 713)

«Когда ты говоришь, оно молчит.

Когда ты молчишь, оно говорит.

Когда ты его ищешь, оно теряется

Ты не можешь удержать его,

но не можешь от него избавиться.

Все луны, отражающиеся в воде,

есть одна луна, одна реальность,

содержащая в себе все реальности,

выше всякой похвалы и хулы.

Дверь всегда открыта.

Бездна любви всегда перед тобой,

чтобы свалиться в нее».

«Кто может сказать мне, кто я такой?»

    «Король Лир»

Бродяга на проволоке с обезьянами

Один персонаж – ЧАРЛИ, бродяга.

Место действия – опустевшая съемочная площадка или бутафорская театра. Диван. Перед ним кофейный столик. Письменный стол со стулом.

(Из темноты доносится кларнет и фисгармония, играющие мелодию песни «Жимолость и пчела». Свет падает на ЧАРЛИ. Он то ли на опустевшей съемочной площадке, то ли в бутафорской театра. Диван. Кофейный столик перед ним. Письменный стол со стулом).

ЧАРЛИ. Ты что-то такое делаешь, а потом внезапно, словно по мановению волшебной палочки, вдруг осознаешь: «А я ведь знаю, что за этим последует». Это так похоже на фильм, который видел раньше, и ты думаешь: «Подождите, я это помню. Именно там я и появился». Ты входишь в середине фильма. Остаешься, пока точка твоего появления не пройдет полный круг. Словно входишь и выходишь с карусели. Может, смерть, она такая же. Мы так увлечены фильмом, в котором живем, что удивляемся внезапному ошеломляющему осознанию, что здесь мы уже были. И думаем: «Да, я помню эту часть. Именно там я появился».

(Достает карманные часы, смотрит на них, трясет).

Мои часы остановились. Сейчас утро или вечер? Когда ты в театре, чувство времени теряется. Я не понимаю времени. Каким образом Джеки Куган превратился в дядю Фостера? Почему Малыш теперь толстый, лысый старик с противным голосом? Фильмы – это магия, потому что сродни путешествиям во времени. Ты смотришь фильм, в котором снимался сорока годами раньше, и тамошние события происходят параллельно с твоей нынешней жизнью. Запусти одновременно несколько фильмов, десяти-, двадцати- и тридцатилетней давности, и они начнут сливаться вместе, напоминая комнаты, заполненные пианино, играющие в голове Бога все написанные мелодии. Не удивительно, что Бог безумен. Он – что миллионер в «Огнях города». Любит меня, когда пьян. Не узнает, когда трезв.

Бог создавал мир на роликовых коньках. Но в одном из неудачных дублей, упал с обрыва в глубокую пропасть, и больше о нем не слышали. Нам говорят, что упал дьявол, но на самом деле это был Бог. Если они оба – не одна личность, которая смотрит на себя в зеркало.

Мне часто снится, что я падаю. В моем сне я – на проволоке в цирке, высоко над толпой, и на меня нападают обезьяны. Обезьяны на моей голове. Обезьяны кусают мой нос. Обезьяны стаскивают с меня штаны. Я на большой высоте, страховочной сетки нет, и облеплен обезьянами. Моя жизнь – искусство. На самом деле обезьяны – как любые другие актеры. Тебе необходимо тщательно их подготовить, чтобы они делали то, что ты хочешь. Но иногда они забрасывают тебя дерьмом.

В моем сне я вот-вот свалюсь, и хочу позвать на помощь, но, разумеется, Бродяга не говорит. Только в комиксах, в овалах для слов, когда он катится вниз по склону холма на гигантском круге сыра, с маленькой птичкой, сидящей на кончике его… Ладно, он говорит. Вы можете увидеть, что он говорит, если приглядитесь. Но когда он открывает рот, слова с его губ не слетают. Во всяком случае, вы ничего не слышите. Может, собаки слышат. Но для вас изо рта просто вылетает воздух. Я даже не помню, чтобы шевелил губами, но мне говорят, что шевелил.

Когда появился звук, я пробовал для Бродяги разные голоса. Даже брал уроки вокала. Если хочешь, чтобы голос звучал громче, иди к океану и кричи на чаек. Они накричат на тебя. Ты кричи на них. И так далее, пока не сможешь произнести ни звука. Потом входи в воду, пока не поплывет шляпа. Потому что среди этих голосов нет правильного. Ни один не работает. Чтобы дать Бродяге голос, нужно убить в нем общее для всех. Нарушить молчание – для него смерть.

Когда фильмы стали звуковыми, я едва не перебрался в Китай. Звук во многом убил кино. С ним появились гигантские камеры и мили проводов. Микрофоны свисали с потолка, как дьявол, ловящий души. Я не знаю, как они могли ожидать, что мы создадим что-то прекрасное в окружении всего этого мусора. А что еще хуже, вся эта техника сделала фильмы такими дорогими, что киноиндустрия превратилась в контролируемый денежными мешками, централизованный, беспощадный бизнес.

Но со временем Бродяга начинает говорить. На самом деле, он поет. Поет франко-итальянскую сладенькую муру, а потом с облегчением уползает в молчание, шагает с Полетт по разделительной полосе к облакам на горизонте.

И все-таки здесь я говорю. То есть не могу я быть им. Да только, я, очевидно, он. Но с того момента, как я начинаю говорить, я становлюсь кем-то еще. Если бродяга говорит в пустом театре, есть какой-то звук? И, если на то пошло, есть ли сам театр? Кто из нас кино? Вы или я? Единственный способ сохранить идентичность – молчать.

Вы должны полюбить Бродягу. Устоять перед ним невозможно. Он – маленький человек, и у него ничего нет, и нет ни единого шанса что-то приобрести, но он умный, и упрямый, и может ударить исподтишка или дать пинок под зад, когда вы не смотрите. Еще он любит. Бродяга любит. Мы можем это определить. Но я – кто-то еще. Вы меня слышите? Есть здесь кто-нибудь? Послушайте меня, когда я не говорю с вами. Это не немой фильм. Я пытаюсь сказать вам, что человек, которого вы видите на экране, это кто-то еще. Я его создал. Сам приклеил его усы. Но он, по большей части, по-прежнему для меня загадка. Так что в зеркале я вижу человека, который не он.

Почему, к примеру, этот другой человек, давайте назовем его Чарли, почему он испытывает непреодолимое желание лишать девственности девушек-подростков? Очень юных девушек. Сладких и нежных, как бутоны. Но они – яд. Все они яд. Так почему он соблазняет их? Или они соблазняют его? Потом следуют иски по установлению отцовства, вынужденные женитьбы, измены, скандальные разводы. В кино такого нет. В кино она дает мне розу. Я подношу ее к губам. В кино любовь действительно возможна. Но который из них я? Обаятельный маленький бродяга с сердцем из золота или похотливый старик, охотящийся на невинных? Может, ни один из них. Все это игра.

Всегда есть опасность, что эти фарсы, разыгрываемые под дождем, могут превратиться в настоящую любовь. Трудно представить себе большую неудачу. В моем сне Полетт крадет бананы. Самая талантливая из всех моих жен. У нее детская привычка. Она носит с собой нож. Женщину легче любить, когда она где-то далеко. Еще легче, если она мертва. А женщине, которая вообще не существовало, я могу поклоняться, как богу. Но это стало бы фатальной ошибкой.

Я безумно люблю женщин, но не очень-то они мне нравятся. Женщины постоянно изменяют. Разумеется, я такой же, но в свое оправдание могу сказать: раз они все равно собираются мне изменить, тогда я могу изменить им первым. Человек, которого мы любим, всегда иллюзия. Призрак на экране. Я – один из этих призраков.

Я свое время я был знаменитостью. Все любили меня. Но, с другой стороны, они любили и Кеннеди, и посмотрите, что они с ним сделали. В фотоателье меня используют для фотографирования. Могут взять мою голову и приставить к любому телу. А компанию мне составляет собака. Под носом щель, в которую можно вставить усы. Это такая пустота, когда тебя никто не любит. Но когда все думают, что любят тебя, это просто кошмар. Потому что человек, которого они любят, не существует. Выяснив это, они начинают ненавидеть тебя. И все это время ты знаешь, что внутри тебя никого нет.

Любовь – это пролог к ненависти. Если тебя никогда не любили, тебе нечего терять. Если любили хоть раз, ты знаешь, каково это, и ты в ужасе от того, что может это потерять. А как только они видят, что ты боишься это потерять, считай, что уже потерял. И как только ты это теряешь, ты приходишь в ужас от того, что это уже никогда не вернется. И, естественно, ничего не возвращается. Ты находишь что-то еще, но никогда – то, что потерял, и что бы это ни было, ты все равно потеряешь это снова. Сначала они тебя игнорируют. Потом замечают. Любят. Устают от тебя. Ненавидят. И, наконец, убивают. Спросите Иисуса. Он расскажет вам истории, от которых ваши ладони начнут кровоточить.

Когда твоя мать – ребенок, сошедший с ума, ты проводите жизнь, гоняясь за полубезумными юными девушками. Разнообразными французскими шлюхами. Девушка, с пауками в волосах. Мне невероятно трудно реагировать на доброе отношение. Антагонизм – с этим я знаю, как себя вести. Но доброе отношение – это другое. И великий артист должен быть безжалостным. Однажды я заставил Эдну Первиэнс съесть двенадцать банок тушеных бобов, прежде чем мы сыграли эпизод, как должно. И это была женщина, с которой я тогда спал в одной постели. Выбрасывайте старых возлюбленных, как мусор, когда проку от них вам нет. Никогда не застревайте в чьем-то еще фильме. А не то вам не удастся из него выбраться.