Цинциннати / Cincinnati

Цинциннати / Cincinnati
Дон Нигро

Женский монолог. Сюзан, молодая преподавательница, читает лекцию. Но на нее навалилось столько всякого и разного, что уже и не понятно, то ли это лекция на заданную тему, то ли история ее жизни. Слушают Сюзан внимательно, не прерывают. Но слушают ли? Или студенты воображаемые, как и многое из рассказанного ею.

Дон Нигро

Цинциннати / Cincinnati

Один персонаж. СЮЗАН, молодая женщина тридцати лет.

Декорация: кафедра на пустой сцене.

(В начале светом залита вся сцена, но постепенно световая зона начинает сжиматься, по ка освещенной не остается одна кафедра. Вот тут появляется СЮЗАН. Ей тридцать, она симпатичная, интеллигентная, худощавая и нервная, определенно напряжена. Дышит тяжело, словно очень торопилась. Несет книги и конверт из плотной бумаги, из которого достает листы с текстом и раскладывает на кафедре. Проделывает все медленно, давая себе время собраться с мыслями. Наконец поднимает голову, оглядывает зал, вроде бы пребывая в некотором недоумении, откашливается и начинает говорить).

СЮЗАН. Сегодня, думаю, пришло время, когда нам пора поговорить… (Замолкает вновь, оглядывается, раздраженная, словно класс никак не может успокоиться). Сегодня, наконец-то, нам нужно поговорить об иллюзии… (Снова замолкает, ее определенно отвлекают мысли о чем-то другом). Сегодня мы поговорим… Пожалуйста, успокойтесь… О других людях. (Уверенности в голосе прибавляется). Сегодня мы поговорим о других людях. Тема эта, я не сомневаюсь, увлечет вас так же, как увлекает меня. (Пытается раскурить сигарету). И с проблемой других людей, разумеется, напрямую связана… (Не может раскурить сигарету). У этого огня, похоже, характер, так? (Еще попытка). Проблема других людей… (Сдается). Она напрямую связана… Не получилось у меня, видите…Закурить… С проблемой… Несомненно, не получалось у меня и многое другое, но в данный момент я говорю только о раскуривании сигареты… напрямую связана, как я и сказала, с темой боли вообще.

Человек может задаться вопросом, как впечатлительный палач, а может ли боль одного быть разделена другими людьми каким-либо определимым способом. Существует ли что-то конкретное, именуемое болью других людей? Боль тех, кого человек любит или любил. Боль тех, на кого человек хочет наслать боль. Пусть прочувствуют ту самую боль, которую испытываешь ты. Может быть что-то определенное в этих вопросах? (Вновь попытка раскурить сигарету). Здесь, похоже неопределенность, скорее, правило, чем исключение, вы согласны? Словно речь о современной физике, с которой есть что-то общее, если подумать… (Ей удается зажечь спичку)… Чудо… (Наблюдает за огоньком)… По мнению Гераклита, огонь – основа всего. (Она словно загипнотизирована огоньком). Если мы предположим, что под огнем Гераклит подразумевал… (Пламя обжигает ей пальцы. Она тушит спичку). Ой! Боль, сами видите. Если мы предположим, что под огнем он подразумевал что-то вроде энергии, того, что мы сейчас называем энергией, тогда мы можем повторить сказанное Гераклитом слово в слово, мы может принять его утверждение, что все сделано из огня, все начинается в огне и заканчивается в огне, что энергия – это огонь, и огонь – причина всех изменений в пире, то есть и всей боли.

У нас, разумеется, или изменение, или смерть. Отсутствие изменений – это смерть, хотя присутствие, полагаю, не обязательно жизнь, но в любом случае, когда ресь о жизни, изменения более или менее синоним, или, по крайней мере всегда сопровождаются определенной долей страданий. Поэтому, или смерть, или страдания. И это возвращает нас к тому, кто страдает, то ли к другим людям, то ли к нам самим. Мы можем взять, если хотите, и даже если не хотите, потому что это мой курс, ведь так, да, так приятно в это верить, знаете ли, но возьмите, к примеру, самую тривиальную встречу, допустим женщина, да, женщина приходит в офис другой женщины, в любой осенний день.

Пишущие машинки щелкают, как зубы, люди снуют взад-вперед, как маленькие роботы, а в кабинете очень странное произведение искусства на застекленной полке: механическое устройство с искусственными зубами, которые с щелчком смыкаются, если потянуть за набольшую рукоятку. И допустим, женщина, которая в этом офисе главная, спрашивает женщину, которая в офис пришла, как она, в порядке ли, все у нее зашибись, жизнь – словно песня или ваза с отборными вишнями, короче, как она?

И что, эту женщину действительно ЭТО волнует? У женщины, которая в офисе главная, могут вообще возникнуть какие-то эмоции по отношению к женщине, которая сюда пришла? А если возникли, настоящие ли они? А если и настоящие, придаст ли им женщина, которая в офисе главная, какое-то значение? Ох, едва ли, потому что женщина, которая пришла в офис, никто и звать ее никак, во всяком случае для нее, женщины с клацающими зубами. Которая теперь будет проходить у нас, как офисная женщина.

«Я понимаю, у вас выдались тяжелые времена», – говорит офисная женщина, и машина с зубами за ее спиной замирает, затаив дыхание.

«Тяжелые времена?» – Переспрашивает женщина, которая не офисная, женщина из Цинциннати, давайте назовем ее преподавательницей, преподавательницей философии, или литературы, или философии литературы, а это восхитительная дисциплина, потому что те, кто ее преподают, могут не знать ни одной из двух его составляющих, или литературы фи…. Ладно, она из Цинциннати, и это не ее офис, и она это знает, и давайте назовем ее Сюзан, это красивое имя, оно так нравилось моим родителям, это даже МОЕ имя, это автобиография, спросите вы, или чуть завуалированная автобиография, возможно, или психологический ремонт на ходу, или аутоэротизм, или… (Пауза. Она словно выходит из транса и понимает, что лекция вышла из-под контроля. Шумно сглатывает слюну, отбрасывает волосы с лица и улыбается). Прошу извинить. Меня понесло, так? Разумеется, понесло. Вы думаете, я красивая? Если бы я задрала юбку, вам бы это понравилось? Подвигло бы на подвиги? (Пауза. Она смотрит в зрительный зал). Но я отвлекаюсь. (Пауза).

Итак, женщина, которая не офисная, из Цинциннати, и зовут ее, возможно, и нет, Сюзан, спрашивает, невинно, широко распахнув глаза: «Тяжелые времена? Что за тяжелые времена?» – Она действительно уезжала из Цинциннати и, возможно, даже не отдавала себе отчет, что переживала тяжелые времена, хотя в какой-то период в прошлом времена для нее были очень тяжелые, кажется, в Цинциннати? «Нет? Извините».

«У меня все прекрасно», – говорит Сюзан.

«Значит, сейчас вы чувствуете себя лучше», – говорит офисная женщина, мягко, обтекаемо, очень осторожно, ибо она тут главная, председательница, председатель женского пола, вот и делает все очень осторожно, так? И Сюзан-из-Цинциннати видит, что при улыбке зубы офисной женщины такие же, как и у машины на полке за ее спиной, а в общем зале печатные машинки щелкают так, будто зал этот полом искусственных зубов.

«Лучше, чем когда?» – спрашивает Сюзан, возможно, с легкой ноткой угрозы в голосе.

«О, – говорит офисная женщина, – сделать нужно так много, а времени недостаточно».

«Мне времени хватает», – отвечает Сюзан-жертва, не моргнув глазом.

«Возьмите отпуск, если хотите, – говорит миссис Офис. – Мы сможем иногда подменять вас».

«Только иногда? – спрашивает Сюзан. – Почему только иногда?

Миссис Офис улыбается ей, как дохлая рыба.

«Кто-нибудь пожаловался?» – спрашиваю я.

«Вы знаете студентов, – говорит она. – Они ожидают от нас совершенства. Они не дают нам права на ошибку. Они думают, что они – центр вселенной, правда?»

«Не МОЕЙ вселенной», – отвечаю я.

«Это нормально, взять отпуск, – говорит она. – Если вам необходим отпуск, этого не нужно стыдиться».

«Не нужен мне отпуск, – Зубы клацают. – Значит, кто-то пожаловался? Один из моих студентов? Который именно? Мне нужны имена, даты рождения. Номера студенческих билетов. Физические особенности. Сексуальные истории».

«Мы знаем, у вас случилась трагедия, – говорит она, – но трагедии случаются со всеми нами. Иногда, я думаю… – начинает она, и я чувствую, что сейчас забьет фонтан мудрости, и в тот самый момент мне хочется загнать нож для открывания писем ей в ноздрю, чтобы остановить всю ту мудрость, что она сейчас выблюет мне на туфли.

«Иногда я думаю…» – говорит она.

«Поздравляю, – хочется сказать мне. – Никогда ты не подумала». Но я этого, естественно, не говорю, слушаю вежливо, с сияющим лицом, с чуть обвисшей грудью, все-таки мне тридцать, знаете ли, и грудь начинает, пусть чуть-чуть, но начинает обвисать, уже начала, еще до этого, но…

«Иногда я думаю, – продолжает она, и для нее это очень длинная мысли, – иногда я думаю, что Бог испытывает нас, чтобы посмотреть, как хорошо мы справляемся с нашей жизнью. Это проверка характера».

Я представляю себе, как Бог раздает заточенные карандаши и говорит, что мы обязательно должны написать на бирках свои имена.

«Вы не должны позволять случившемуся взять над вами верх», – заканчивает она. Я ощущаю запахи свежей земли, только что скошенной травы, леса.

«Я – хорошая учительница», – говорю я.

«Я в этом уверена, – отвечает миссис Офис и ее магические зубы. – Вы знаете материал. Вот только ваше ведение занятий…»

«Что?»

«Иногда…» – она ищет подходящее слово.

«Иногда что?»

«Ну, оно, возможно, немного… Ну, не знаю… Эксцентрично».

Я тут же изобразила полнейшее изумление. Обычно это срабатывает. Вот иона дала задний ход, как больная гиена.

«Ох, – говорит она глядя на часы с утонченностью носорога, уже шестой час, нам пора идти, так, мы же не хотим опаздывать на большую оргию, правда? Берегите себя, – говорит она. – Обычно все как-то устаканивается». – С этим она и выпроваживает меня из кабинета, как заботливая мамаша, укладывающая ребенка в постель. А потом, когда я уже ухожу, ей хватает духа спросить, нет ли у меня огонька. У меня есть огонек? Я огненосительница?

Видите, к чему я клоню? Отталкиваясь от этого очень наглядного примера, сможете вы со всей душой защищать идею, что другие люди имеют право на существования? Почему просто не убить их всех и покончить с этим? Потому что, потому что, потому что, потому что. Боль, видите ли, она сводит нас вместе, как коз.

Мы узнаем, что такое боль, исключительно на себе. Я не могу точно знать, о чем речь, когда вы рассказываете о собственной боли. Вы можете иметь в виду совсем не то, что я. Боль – это личное. Разделить боль невозможно. Не разделишь. Нечего тут делить. И никто не в праве говорить мне использую я слово «боль» в должном смысле или нет. Должный смысл – это МОЙ смысл. Ведь так? Кто еще может понять, что я подразумеваю под этим словом? Вы? Вы, насколько я знаю, возможно, даже не чувствуете боль. Возможно, ребенок, умирающий в огне, ничего не чувствует. Насколько я могу это знать, я, возможно, единственное существо, обладающее сознанием. Этот мир, короче, МОЙ мир.