Анима мунди

АРМИТЕЙДЖ. Если вам что-нибудь нужно… Книги? Вам нужны книги?

ПАУНД. На бунте, случившемся на моем концерте, я свисал с балкона головой вниз. Прям вампир. Призраки пугают, Вилли подпрыгивает. Толпа идиотов.

АРМИТЕЙДЖ. Вам нужны ручки? Бумага? Вы сейчас пишите?

ПАУНД. Пишу? Я сейчас пишу? Пишу ли я?

АРМИТЕЙДЖ. Вы должны. Вы – великий поэт, Эзра, несмотря ни на что. Вы должны писать. Пишите?

ПАУНД (смеется неприятным, старческим смехом). Испытывать презрение к любой национальности, человеку, животному, любой из живых тварей, все равно, что создавать в душе бездонный колодец неописуемого и, уж извини за средневековую терминологию, неискупаемого зла. Человек становится недостойным поэзии, но, возможно, не Бога. (Пауза). Разумеется, я пишу, кретин. Йейтс, конечно, был лучше, и как человек, и как поэт, но, к счастью для него, он мертв.

ЭЛИЗАБЕТ (молодая, в Лондоне, с ЙЕЙТСОМ). Мистер Йейтс, я хочу представить вам Дэвида Армитейджа. Он только что приехал в Лондон из Огайо, чтобы писать стихи и найти Бога.

ЙЕЙТС (протягивает руку АРМИТЕЙДЖУ. ЙЕЙТС видит молодого ДЭВИДА, а мы видим его старого). Добрый день. Я люблю американцев, они – как Элизабет, очень крепкие, но при этом и невероятно хрупкие, словно Бог только что создал их, как младенцев-богов. Я надеюсь, в Лондоне у вас все хорошо. Если я могу что-нибудь сделать для вас, только попросите. Или попросите Паунда. Вы познакомились с Паундом? Он помогает всем, однажды отправил Джойсу старые сапоги огромного размера. Вы познакомились с Джойсом? Поэты должны помогать друг другу. Бог свидетель, остальным наплевать. Я здесь незваный гость, мы все изгнанники. Вам повезло, что вы и Элизабет нашли друг дружку. А как мадам Блаватская? Прошел слух, что она умерла. Невидимая собачка по-прежнему при ней? И что вы думаете о лепреконах?

(АРМИТЕЙДЖ наблюдает, как ЙЕЙТС и ЭЛИЗБЕТ уходят, продолжая разговор с его невидимой молодой ипостасью).

ПАУНД. Говоришь, перестал писать?

АРМИТЕЙДЖ. Да. Перестал.

ПАУНД. Ты писал не так и плохо, я помню. Как называлась поэма, над которой ты работал? «Анима мунди»? Ты подавал надежды, какие-то. Старина Вилли писал до самого конца, до последнего дня, а что самое ужасное, этот сукин сын писал все лучше и лучше, этот чертов старый восхитительный ублюдок. А ты больше писать не мог? Наелся досыта, так?

АРМИТЕЙДЖ. Нет. Решил, что больше писать не буду. По личным причинам. Мой выбор.

ПАУНД. Твой выбор. Я помню и это, смутно. Выбор. Ха! Изгнание, молчание, хитрость. Джимми безумец Финнеган Джойс это сказал. Каким же он был восхитительным психом. Мы вместе ехали по пустошам в «Модели Т», радостно крали друг у друга. Я крал у Элиота, Элиот крал у меня, мы все крали у Йейтса. Это искусство. (Ужасный смех, в конце становится грустным). Все мертвы. Все, кроме нас с тобой, только мы и остались, что рассказать, как все было. И ты сделал выбор. Остановиться. А теперь ты приходишь сюда, чтобы покаяться, навестить старого Эза в дурдоме, и спрашиваешь, нужны ли мне ручки. РУЧКИ? МНЕ НУЖНЫ РУЧКИ? Я БУДУ СОВАТЬ ПАЛЬЦЫ В ВЕНЫ И ПИСАТЬ КРОВЬЮ НА ЧЕРТОВЫХ СТЕНАХ, ПОКА НЕ УМРУ! МНЕ НУЖНЫ РУЧКИ? И ТЫ СДЕЛАЛ ВЫБОР? (Пауза). Как я их любил. Всех этих безумных поэтов. Все эту красоту, потерянную навсегда. (ПАУНД смотрит вдаль. АРМИТЕЙДЖ смотрит на ЭЛИЗАБЕТ через сцену. Звякает маленький колокольчик).

Картина 4: Умеренность

БЛАВАТСКАЯ (переворачивает карту). Умеренность, непонятая бабенка, лишь изредка разбавляющая воду вином, последнее прибежище неудачливого сластолюбца, святость. Она убивает. Пожалеем их.

(ЭЛИЗАБЕТ танцует, все равно что. в трико, под вальс Шопена № 3 в тональности ля-минор. АРМИТЕЙДЖ, молодой, не может оторвать от нее глаз).

ЙЕЙТС (сидит за столом). Дорогая Мод! Недавно твоя подруга Элизабет познакомила меня с молодым американским поэтом, зовут его, если не ошибаюсь, Дэвид Армитейдж, который интересуется местонахождением Бога. Я пожелал ему удачи в его поисках, хотя, должен признаться, шансы его оцениваю весьма скептически. Элизабет остается очаровательной и категоричной, как и всегда, и я думаю, что-то у них может сложиться. Бедные дети.

ЭЛИЗАБЕТ (танцует, очень эротично, но как бы не для того, чтобы завести АРМИТЕЙДЖА, даже не смотрит на него). Бедный мистер Йейтс. Он такой душка. Ты слышал историю его трагической любви к Мод Гонн.

АРМИТЕЙДЖ (захваченный танцем ЭЛИЗАБЕТ). Извини, я не слушал.

ЭЛИЗАБЕТ. Она очень грустная. Хотя на самом деле нет. Она не подпустила его к себе. Я решила, что сама идея трагедии – это не мое, я ее переросла. И, разумеется, она была совершенно права. Он – добрый человек и прекрасный поэт, но Мод хочет свободы, чтобы взрывать англичан, и, думаю, она никому не позволит ее остановить, если ей так сильно этого хочется. Я не понимаю, почему женщина не может быть, кем угодно. Я хочу увидеть женщину Папой Римским.

АРМИТЕЙДЖ. Мне англичане нравятся.

ЭЛИЗАБЕТ. Да, мне тоже, но речь не об этом. Дэвид, ты думаешь, я говорю чушь, так? Ты думаешь, из женщины выйдет ужасный Папа Римский, признай это.

АРМИТЕЙДЖ. Элизабет, мне совершенно без разницы все, связанное с Папой Римским. Я принадлежу к епископальной церкви. Так что волнуюсь о менее важном. Если возникнет такая необходимость, полагаю, не будут меня мучить угрызения совести, выдвигая мисс Гонн или любую женщину по твоему выбору в Папы Римские, хотя в данном случае речь должна идти о Маме Римской, но при условии, что она не будет взрывать англичан. Любую женщину, за исключением тебя, потому что, если честно, я не хочу, чтобы ты давала обеты безбрачия.