И розы, алые, как кровь / Blood Red Rose

РОЗА. Хорошо, вы можете сказать мне, если сочтете нужным, но не могу обещать, что буду слышать внимательно. Это как-то связано с Милле и Шотландией. Что-то ужасное случилось в Шотландии. Это так?

6

(МИЛЛЕ рисует РЁСКИНА в Шотландии. ЭФФИ смотрит, скучая).

МИЛЛЕ. Для меня огромная честь рисовать вас, сэр.

РЁСКИН. Нет, нет, это для меня огромное удовольствие отстаивать вашу работу. Именно для этого нужен критик. Не уничтожать, а продвигать под яркий свет. Критик должен быть несущим свет, а не каким-то неистовым, ненавидящим всех и вся садистом. Вы – великий художник.

МИЛЛЕ. Я бы гораздо меньше тревожился о своем будущем, если бы так думал кто-нибудь еще, помимо вас.

РЁСКИН. Не позволяйте этой злобной и жалкой своре тупоголовых баранов сбить вас с пути истинного. Они вас ненавидят, потому что боятся. Никто не говорил им, что они должны о вас думать, и вы показались им беззащитной жертвой, поскольку они огляделись и решили, что никто, похоже, не понимает, что вы делаете. Они же овцы, да только несправедливо так отзываться о настоящих овцах, коих никак нельзя назвать мрачными и ущербными трусами, которые носят за пазухой длинные ножи и едят человечину. Овцы просто глупые, тогда эти люди, во всяком случае, большинство из них, в глубине своих сердец мечтают о том, чтобы чего-то поклоняться. И рано или поздно…

ЭФФИ. Господи, если ты не заткнетесь, меня сейчас вырвет в твою шляпу.

РЁСКИН. Что такое, дорогая? Тебе нездоровится?

ЭФФИ. Нет, я совершенно здорова. Но меня тошнит от всей этой галиматьи о критиках и овцах. Ты наскучил мне до такой степени, что я вот-вот сойду с ума. Притащил меня в самое мокрое, самое сырое, самое грязное место на всем белом свете, и день за днем заставляешь сидеть в холоде и сырости, выслушивая твои ханжеские речи об искусстве. Я уже готова зубами обгрызать кору деревьев.

РЁСКИН. Эффи, прояви уважение к мистеру Милле. Он работает.

ЭФФИ. Что бы он ни делал, пусть даже проводил бы хирургическую операцию на прямой кишке королевы, я умираю от скуки.

РЁСКИН. Эффи, ты ведешь себя, как ребенок.

ЭФФИ. Если ты не хотел иметь в доме ребенка, не следовало тебе жениться на девушке, которая в два раза моложе тебя. И постарайся по меньшей мере попытаться не относиться ко мне свысока всякий раз, когда ты открываешь рот.

РЁСКИН. Прошу извинить мою жену. Сегодня ей определенно нездоровится. Вы знаете, какие они, женщины. Не зря же доктор Джонсон сказал…

ЭФФИ (кричит в раздражении). А-А-А-А-А-А-А-А!

Рёскин. Ради Бога, прекрати. Люди подумают, что я тебя убиваю.

ЭФФИ. Ты меня убиваешь. Мне так скучно, что я превращаюсь в камень.

МИЛЛЕ. Все хорошо. Я был бы счастлив, если бы меня отчитывала прекрасная миссис Рёскин, еще одно доказательство того непреложного факта, что ее муж безошибочно определяет самое совершенное из божьих созданий.

РЁСКИН. Я очень счастливый человек, это правда.

МИЛЛЕ. И миссис Рёскин – счастливая женщина.

ЭФФИ. Да, вы можете выгравировать это на моем надгробии, когда я взорвусь от подавляемой ярости, как воздушный шарик.

РЁСКИН. Если ты постараешься вести себя прилично, Эффи, тогда мистер Милле, закончив мой портрет, займется тобой, и у меня будет твой портрет кисти художника, которого признают великим.

ЭФФИ. Нет у меня намерения ему позировать.

РЁСКИН. Тебе это пойдет на пользу. Ты должна почаще сидеть, не двигаясь. Я знаю, что Милле не терпится запечатлеть тебя на холсте. Так, Милле?

МИЛЛЕ. Должен признать, мысль эта приходила мне в голову.

РЁСКИН. Превосходно. Как это волнительно. Здесь и сейчас мы творим историю. Я это нутром чую. Будущие поколения запомнят, что мы здесь сделали. История запишет этот день.

ЭФФИ. И что, интересно, она запишет?

7

(РОССЕТТИ, МОРРИС и ДЖЕЙН. Как всегда, разрыва между картинами нет. Восклицание Джейн звучит, как ответ на вопрос ЭФФИ в конце прошлой картины).

ДЖЕЙН. Вздор[3 - Английское слово «bullocks» имеет много значений, в том числе вздор, яйца, волы.]?

МОРРИС. Вздор? Какой вздор!

ДЖЕЙН. Вол. Я хотела сказать, вол. У Россетти три вола.

МОРРИС. У Россетти три вола? Ты уверена?

ДЖЕЙН. Я их видела. В его саду. Большие такие. Они ели петуньи. У него есть и коровы.

МОРРИС. Ах, ты про этих волов.

ДЖЕЙН. Да. Я же так и сказала. Со всеми этим животными я склонна думать, что Габриэль вот-тот приступит к строительству ковчега. Как думаешь, может, он знает что-то такое, неизвестное никому?

МОРРИС. Это правда, Россетти. По твоему саду бегает много экзотических и, возможно, опасных животных.

РОССЕТТИ. Я держу их ради компании. Но ночам мне так одиноко. Джейн нравится гладить моего вомбата. Я точно знаю, что вомбаты – самые интеллектуальные из всех животных. И куда забралась эта чертова черепаха? Где ты, Зено? Где? Можно подумать, что черепаха далеко не уйдет. Но эта просто маньяк какой-то.

МОРРИС. Белый бык отливает в купальню для птиц.

РОССЕТТИ. Да, но до чего он великолепен.

МОРРИС. Я вижу, он очень много пьет.

РОССЕТТИ. Берет с меня пример.

ДЖЕЙН. И не только в этом.

РОССЕТТИ. Однажды он чуть не убил бедного Суинбёрна. Думаю, поэтому я его и держу. Но он просто стравливал пар. По большей части он совершенно безвредный. Бык – не Суинбёрн. Суинбёрн опасный. Я купил его из-за тебя, Джейн.

ДЖЕЙН. Благодарю тебя за заботу, но я вполне довольна своим мужем.

МОРРИС. Благодарю, дорогая.

РОССЕТТИ. Посмотри в его глаза. Это твои глаза.

ДЖЕЙН. Ты говоришь мне, что у меня глаза быка?

РОССЕТТИ. Нет, я говорю тебе, что у быка твои глаза. Я купил его, чтобы смотреть в твои глаза, когда тебя нет рядом со мной. Надеюсь, ты не возражаешь, Вилли. Это просто вопрос эстетической стимуляции.