Рыбак на озере тьмы

ЛЕВ. Ни о ком я не думаю.

СОНЯ. Уйди от меня. Не прикасайся ко мне. Ты ужасен.

(Садится за письменный стол, рыдает, положив голову на руки. ЛЕВ смотрит на нее, колеблется, потом поворачивается и уходит).

ГРАФИНЯ. И я была права. Ты хочешь ее. Даже теперь ты хочешь ее.

ТОЛСТОЙ. Соня, она теперь старая женщина.

ГРАФИНЯ. У тебя в голове – нет. В твоих историях она по-прежнему соблазнительная крестьянская девушка с загорелыми ногами. Ты даже не меняешь ей имя. Думаешь, я – дура? Думаешь, я не вижу, что ты до сих пор хочешь ее? (Вытирает глаза и начинает что-то переписывать).

ТОЛСТОЙ. Ты на двадцать лет моложе и по-прежнему красивая. Ей восемьдесят, и у нее нет зубов.

ГРАФИНЯ. Она – женщина в твоем разуме, а я нет.

ТОЛСТОЙ. Нет, ты – женщина, которая всегда кричит на меня. И наступит день, когда я выйду в поле и приставлю револьвер к виску.

ГРАФИНЯ. Подожди. Я принесу патроны.

ТОЛСТОЙ. Да, ты хочешь моей смерти. Тогда я буду полностью принадлежать тебе. Ты такая эгоистка.

ГРАФИНЯ. Это я эгоистка? А кто провел тысячи часов, переписывая «Войну и мир», расшифровывая твои ужасные каракули?

ТОЛСТОЙ. Никто не заставлял тебя это делать.

ГРАФИНЯ. Никто, кроме меня, не способен разобрать твой почерк. Ты пишешь, как курица лапой. Из года в год каждый вечер я переписывала написанное тобой. Чуть не ослепла. Спина согнулась навеки. И едва закончив главу, мне приходилось браться за нее снова, потому что ты правил и правил текст, тысячи и тысячи страниц. И что я за это получила? Ты – великий писатель, гений. Я – всего лишь твоя безумная жена.

ЛЕВ (приносит толстую пачку исписанных и во многих местах перечеркнутых листов). Вот еще одна глава.

СОНЯ. Главы о людях пролетают молнией, а вот исторические и философские отрывки…

ЛЕВ. Что не так с философскими отрывками?

СОНЯ. Читать их все равно, что наблюдать за свертывающейся кровью.

ЛЕВ. Ты думаешь, мой роман скучный?

СОНЯ. Твой роман прекрасный. Я смеюсь и трепещу, когда переписываю его, но это люди, за которых боюсь, надеюсь, что все у них будет хорошо, которых люблю. Когда ты начинаешь проповедовать по части истории, мне приходится щипать себя, чтобы не уснуть. Тебе следует в большей степени сосредоточиться на людях и уделять меньше внимания истории. Люди имеют значение.

ЛЕВ. История имеет значение.

СОНЯ. Люди и есть история. Именно так она пишется. Нас волнует история, потому что волнуют люди. Когда твоя книга втягивает меня в жизни конкретных людей, я абсолютно зачарована, забываю обо всем на свете. Но в ту самую минуту, когда ты вновь начинаешь проповедовать или выдвигать глобальные теории, ты перестаешь быть человеком. Я люблю того мужчину, которые создает столь яркие, живые образы и относится к ним с таким состраданием. Остальное – большой костяной шар абстракций. Этого не любит никто. (Пауза). Тебе сейчас хочется ударить меня?

ЛЕВ. Нет. Возможно, ты права. Но, боюсь, с этим ничего поделать нельзя.

СОНЯ. Разумеется, можно. Почему бы не писать то, что хочется?

ЛЕВ. Именно так. (Поворачивается и уходит).

СОНЯ. Что? Что именно так?

ГРАФИНЯ. У тебя всегда шла война между теплотой, человечностью, состраданием и фатальной тенденцией восхвалять абстракцию, этой холодности в тебе.

ТОЛСТОЙ. Я не холодный. Когда я бывал холодным?

ЛЕВ (возвращается, в шубе и ушанке). Господи, как я замерз.

СОНЯ. Где ты был?

ЛЕВ. Ездил в город.

СОНЯ. Чтобы повидаться с женщиной?

ЛЕВ. Нет. Хотя, да. Но она умерла.

СОНЯ. Теперь ты спишь с мертвыми женщинами?

ЛЕВ. Экономка Бибикова бросилась под поезд.

СОНЯ. Анна?

ЛЕВ. Да, Анна.

СОНЯ. Как ужасно. Почему она это сделала?

ЛЕВ. Потому что Бибиков сошелся со своей прекрасной гувернанткой, этой немкой. Когда Анне стало об этом известно, она пошла на станцию и бросилась под колеса поезда.

СОНЯ. И ты пошел, чтобы посмотреть на нее?

ЛЕВ. Я пошел на осмотр трупа. Ее останки перенесли в какой-то сарай у станции. Она лежала там голой, с размозженным черепом, изувеченным телом. Ужасное зрелище.

СОНЯ. Тогда почему ты туда поехал?

ЛЕВ. Не знаю.

СОНЯ. Ты поедешь, куда угодно, чтобы посмотреть на голую женщину, даже если она побывала под колесами поезда. Это идеальное сочетание всех твоих навязчивостей: страдание и измена, обнаженная женщина, толпа мужчин, глазеющих на нее, ощущающих свое превосходство и возбуждение одновременно. Это твоя идея рая. И, конечно, все это мы прочитаем в твоей следующей книге.

ЛЕВ. Ты меня не знаешь. Совершенно не знаешь.

ГРАФИНЯ. Но это было в твоей следующей книге. (ЛЕВ садится за стол, начинает писать). Ты всегда был людоедом. Все писатели – людоеды.

СОНЯ. Думаю, именно так я и умру. Под колесами поезда.

ЛЕВ. Ты умрешь в собственной постели.

СОНЯ. Только если ты меня там убьешь.

(Уходит. ЛЕВ остается за столом, пишет).