Рыбак на озере тьмы

ГРАФИНЯ. Я до сих пор верю, что умру, как Анна Каренина.

ТОЛСТОЙ. Не говори о тех гротескных старых книгах. Теперь мне за них стыдно.

ГРАФИНЯ. Тебе стыдно за «Анна Каренину»? Тебе стыдно за «Войну и мир»? Эти гротескные старые книги обогатили нас.

ТОЛСТОЙ. Именно поэтому я терпеть не могу о них говорить.

ГРАФИНЯ. Ты написал эти гротескные старые книги, прежде чем рехнулся до такой степени, что захотел отказаться от авторских прав и раздать все свои деньги.

ТОЛСТОЙ. Если это мои деньги, я могу поступать с ними, как пожелаю.

ГРАФИНЯ. Это наследство твоих детей.

ТОЛСТОЙ. В этом заключается твоя великая любовь ко мне? В отчаянном желании заполучить мои деньги, когда я умру?

ГРАФИНЯ. Ты хочешь, чтобы твои дети голодали? Стыд и позор.

ТОЛСТОЙ. Я не собираюсь облегчать жизнь моим детям, оставляя им деньги. Незачем мне развращать их души. Лучше подать им добрый пример, раздав все.

ГРАФИНЯ. Если ты лишишь их наследства, они до конца своих дней будут ненавидеть тебя.

ТОЛСТОЙ. Мои дети сами должны найти путь к спасению. Деньги туманят перспективу. И гораздо лучше смотреть на жизнь ясными глазами, без иллюзий.

ГРАФИНЯ. Ты писатель. Вся твоя жизнь сложена из иллюзий.

ТОЛСТОЙ. Когда я писал ради славы и денег, это была иллюзия. Это грех, писать ради денег. Грех. (ЛЕВ перестает писать и охватывает голову руками).

ГРАФИНЯ. А раздавать наследство детей – не грех? Ты не думаешь, что это высшая, самая непристойная форма самовлюбленности?

ТОЛСТОЙ. Ты никогда не понимала меня.

ГРАФИНЯ. Я понимаю, что ты всегда воспринимал семью отвлечением, помехой на твоем глупом пути к тому, что ты называл спасением.

СОНЯ (возвращаясь). Что с тобой? Почему ты рвешь волосы на голове?

ЛЕВ. Соня, я в таком отчаянии.

СОНЯ. Из-за чего? Сдохла еще одна лошадь?

ЛЕВ. Из-за своей жизни. Я спрятал все веревки, чтобы не было искушения повеситься.

СОНЯ. Почему тебе хочется повеситься?

ЛЕВ. Я не охочусь из страха, что суну дуло в рот и нажму на спусковой крючок.

СОНЯ. Лев, да что ты такое говоришь?

ЛЕВ. Я пришел к осознанию, что жизнь бессмысленна.

СОНЯ. Ты хочешь сказать, что понял это только сейчас? Тот еще ты гений. Все это знают. Если у тебя меланхолия, напиши еще один великий скучный роман. Куда потратить деньги, мы найдем.

ЛЕВ. Не помогает. Искусство не помогает. Наука не помогает. Религия не помогает.

СОНЯ. Знаешь, протирать штаны, поскуливая, тоже не помогает. Почему бы тебе не выйти из дома и не посадить картошку? Обычно тебя это бодрит. А если у тебя действительно депрессия, совокупись со мной в гардеробной для постельного белья. Это срабатывает всегда.

ЛЕВ. Совокупиться? Ты думаешь, совокупление все может наладить?

СОНЯ. Для тебя – да. Мне – без разницы.

ЛЕВ. Невысокого ты обо мне мнения.

СОНЯ. Значит, совокупляться ты не хочешь?

ЛЕВ. Нет, хочу. Я лишь оскорблен тем, что ты считаешь меня такой пустышкой.

СОНЯ. Если ты оскорблен, может, обойдемся без совокупления?

ЛЕВ. Давай продолжим дискуссию в гардеробной. (Хватает за руку и уводит со сцены).

ТОЛСТОЙ. И по своему, ты была права. В этом мире мало что имеет значение. Разве что работа и любовь. Они важны всегда. И ответ на это следовало искать в жизни крестьян.

ГРАФИНЯ. Все крестьяне думают, что ты безумен. Посмотрите на барина. Он идет в поле сажать картошку.

ТОЛСТОЙ. Они понимают меня гораздо лучше, чем ты.

ГРАФИНЯ. Они знают, что скирдовать сено забавы ради может только псих. Ты потратил восемь месяцев жизни, чтобы научиться тачать сапоги. Почему, скажи на милость, ты захотел изготовить себе сапоги? Ты даже не смог в них ходить. И добился только одного – отнял хлеб у детей сапожника и загубил свои ноги.

ТОЛСТОЙ. Что не так с моими ногами?

ГРАФИНЯ. Они выглядят, как лапы ящерицы. Когда-то ты был великим писателем. Эгоистичным, невозможным в общении, но ты создавал великие книги и содержал семью. Теперь ты не пишешь ничего, кроме мистической чуши, и хочешь раздать все, чтобы твои дети жили, как крестьяне.