Жюль Верн ест носорога / Jules Verne Eats a Rhinoceros

НЕЛЛИ. Я – прекрасный репортер, сэр.

МАКГОНИГЛ. В Питтсбурге она – знаменитость.

ПУЛИТЦЕР. Нет в Питтсбурге знаменитостей.

НЕЛЛИ. Я – знаменитость. Могу показать вам мои вырезки.

ПУЛИТЦЕР. Не хочу я смотреть на твои вырезки, мисс. Я счастливый семьянин.

НЕЛЛИ. Я стану знаменитой везде, если вы дадите мне шанс. Это такая честь работать у вас, сыр. Вы для меня бог.

ПУЛИТЦЕР (протягивает палец к ее носу). Это что?

НЕЛЛИ. Это ваш палец.

ПУЛИТЦЕР. Я знаю, что это мой палец. У тебя на носу горчица.

НЕЛЛИ. Сожалею.

ПУЛИТЦЕР. Тебе и надо сожалеть. У тебя все лицо в горчице. (Принюхивается). Ты пришла в мою редакцию с горчицей и солониной на лице и хочешь поговорить со мной о какой-то чертовой работе? Этому учат репортеров в Питтсбурге? Размазывать приправу по лицу? Ты думаешь, я здесь для того, чтобы раздавать работу школьницам легкого поведения из Питтсбурга с лицами, измазанными солониной? И что, по-твоему, у меня здесь за заведение? Помойный дом? И откуда взялся этот чертов шум? И почему прекратился, едва я вышел из кабинета? Словно здесь место, куда слоны приходят, чтобы пропердеться.

МАКГОНИГЛ. Думаю, однажды вы посылали меня в такое место. А может, путаю с Вихокеном.

ПУЛИТЦЕР. Раз ты упомянул о Виховене, Микгуникл, позволь спросить, что за дрек ты положил мне на стол этим утром? Ты считаешь, я издаю тупую, глупую газету? Да? Ты думаешь, мы пишем для обитателей зоопарка? Ты думаешь, я наслаждаюсь мусором, который вы все кладете мне на стол? Вот что я тебе скажу, и, пожалуйста, слушай внимательно, потому что я не просто сотрясаю воздух. То, что ты написал хуже, чем ложь. Это скучно. Поправь, пожалуйста. Это должна быть почти правда, но при этом менее скучная. Сможешь ты это сделать? Твоих способностей на это хватит? И выясни, кто издавал этот отвратительный шум. Прошу прощения за мой язык, мисс Флай. Я по натуре человек терпеливый и светский, я против смертной казни, но людей, которые издают такой шум, нужно отводить в ледяной дом и расстреливать.

НЕЛЛИ. Блай.

ПУЛИТЦЕР. Я в этом уверен. Абсолютно.

НЕЛЛИ. Блай. Не Флай. Меня зовут Нелли Блай. И если вы дадите мне шанс…

ПУЛИТЦЕР. Да, конечно, но мне, прошу извинить, без разницы. Сама видишь, не можем мы взять в редакцию женщину… Из-за всей это ругани. Здесь ругаются ужасно, те люди, с которыми я вынужден работать, и если в редакции появится женщина, ей придется постоянно затыкать уши руками. Она просто не сможет писать.

НЕЛЛИ. Ругательства меня не смущают, мистер Пулитцер. Я их наслушалась. В Питтсбурге такого хватает.

ПУЛИТЦЕР. И я могу понять, почему, но это Нью-Йорк. Мы все делаем лучше. М в моей редакции ругаются, как нигде больше. Так, Микгуникл?

МАКГОНИГЛ. Макгонигл.

ПУЛИТЦЕР. Мне нравится репортер, который знает, как ругаться. Те, кто напивается и матерится, пишут самые лучшие истории, потому что они не скучные. Разумеется, потом мне приходится их увольнять, потому что рано или поздно они начинают мочиться из окна и называть жену мэра коровой, но я всегда нанимаю их снова, потому что мало кто в мире может писать вразумительные тексты, а сзади она действительно выглядит, как корова. Но человеку, пишущему такой мусор, который я получаю от тебя, Микгуникл, самое место в обезьяннике.

НЕЛЛИ. Я умею писать, мистер Пулитцер. Я получила несколько премий за мой шестимесячный цикл статей о Мексике.

ПУЛИТЦЕР. Меня не очень интересует Мексика, и совершенно не интересует Питтсбург. Мне без разницы, что они там тебе дали… Может, премию только за то, что ты не переехала в Кливленд, не знаю. Мне очень жаль, мисс Блай, девушка ты славная, даже с горчицей на лице, но работы для тебя здесь нет.

НЕЛЛИ. Но у меня столько великих идей!

ПУЛИТЦЕР. Нет у нас времени для идей. Нам нужно выпускать газету.

НЕЛЛИ. Газету с активной позицией! Смелую и благородную газету! Такая у меня мечта!

ПУЛИТЦЕР. Да, если что-то делается неправильно, мы так и пишем, если это не скучно, а если получается скучно, тогда мы это печатаем после некрологов.

НЕЛЛИ. Обещаю вам, мистер Пулитцер, если вы дадите мне шанс поработать в вашей газете, ни одна моя статья не будет печататься после некрологов.

ПУЛИТЦЕР. Здесь нет ничего личного, дорогая. Ты, похоже, интеллигентная девушка, и, возможно знаешь, как писать на английском, раз в Питтсбурге тебе позволили шесть месяцев писать о Мексике, где никаких новостей нет, поскольку там ничего не происходит, вот и выдумывать о мексиканцах можно, что угодно, но что мне делать с такой красоткой, как ты? Если произойдет кровавое убийство, смогу я послать тебя туда? Ты увидишь мозги убитого, расплесканные здесь, расплесканные там, сползающие по обоям, как слизни, и тут же грохнешься в обморок.

НЕЛЛИ. Я не грохнусь. Никогда со мной такого не случалось.

ПУЛИТЦЕР. А со мной случалось, и, позволь тебе сказать, я ударился головой о пианино и поимел шишку размером с баклажан. Ну что, что мне делать с женщиной?

МАКГОНИГЛ. Могу предложить пару вариантов.

ПУЛИТЦЕР. Ты не может предложить ничего интересного с президентства Джеймса Бьюкенена. Не понимаю, почему я держу тебя здесь. Ты знаешь, почему я держу тебя здесь?

МАКГОНИГЛ. Может, из-за сэндвичей с солониной?

ПУЛИТЦЕР. Да. Где ты берешь эти чертовы сэндвичи? Никогда не ел более вкусных. Но теперь ты понимаешь, почему я не могу нанять тебя, дорогая?

НЕЛЛИ. Нет. Совершенно не понимаю. Я могу сделать все, что делает мужчина.

ПУЛИТЦЕР. Ты можешь писать стоя? Нет, прошу извинить, это вульгарный личный вопрос, но люди обязательно будут задавать такие вопросы, если ты начнешь работать здесь, а я всегда буду волноваться, что ты попадешь в лапы таких отвратительных личностей, как Микгуникл, которые знают, что можно делать с женщиной Ты даже не женщина. Ты выглядишь ребенком.

НЕЛЛИ. Я смогу постоять за себя.

ПУЛИТЦЕР. Может, в Питтсбурге, но не здесь. Ты хочешь освещать бунт? Что случится с тобой во время бунта, такой пигалицей? А если я пошлю тебя в Таммани-Холл? Кто-нибудь будет с тобой говорить? Она выпустят тебе в лицо струю табачного дыма и рассмеются.

НЕЛЛИ. Тогда я выпущу табачный дым им в лицо и отвечу смехом на смех. Мистер Пулитцер, я могу курить сигару, могу рыгать, плеваться, лгать, и, если вы хотите, чтобы я писала стоя, уверена, я этому быстро научусь. Мое тело, возможно, кажется вам хрупким, но воля у меня сильная, как у любого мужчины, и мой основополагающий принцип – энергия приложенная и направленная должным образом, обязательно принесет нужный результат.

ПУЛИТЦЕР. Микгуникл, знаешь, что? Мне нравится эта штучка. Эта маленькая девочка производит впечатление. Ты можешь многому у нее научиться. А теперь дай ей доллар и покажи, где дверь. Прощай, милая. Очень сожалею, но ничем помочь тебе не могу. (Поворачивается и направляется к двери своего кабинета).

НЕЛЛИ (забегает между ПУЛИТЦЕРОМ и дверью в заднике). Мистер Пулитцер, подождите…

ПУЛИТЦЕР. Нет, нет, тебе следует вернуться в Питтсбург. Здесь не место для такой милой девушки, как ты, даже если ты умеешь плеваться и рыгать.

НЕЛЛИ. Дайте мне только одно задание. Если я не принесу статью, которую вы сможете использовать, увольте меня.

ПУЛИТЦЕР. Нет мне нужды увольнять тебя, потому что я не собираюсь тебя нанимать. Это первый и последний раз, когда я говорю с тобой. Если я заговорю с тобой снова, ты меня не услышишь, потому что меня здесь не будет. Я выразился достаточно ясно?

НЕЛЛИ (блокируя дверь телом, упирается руками в дверную раму). Мистер Пулитцер, вы знаете, сколько мужчин отказывало мне только потому, что я – женщина?

ПУЛИТЦЕР. Так ты действительно женщина. Чего ты ожидала? Ты представляла себе, что они у тебя в долгу? Потому что никто здесь ничего тебе не должен. Ты думаешь, я не знаю, каково это, когда тебе отказывает чурбан? Когда я впервые попал в этот безумный бизнес, никто не желал принимать бедного иммигранта всерьез. Они смеялись над тем, как я говорю. Можешь ты себе такое представить?

МАКГОНИГЛ. В это трудно поверить.

ПУЛИТЦЕР. И у меня ничего не было, как и у тебя, и, возможно, я говорил не так, как все, но я был чертовски упрям, не отступался, и теперь мне принадлежит самая большая газета в Нью-Йорке.

НЕЛЛИ. И все эти глупые люди, которые смотрели на вас свысока, и смеялись над вами, и отказывали вам, и снова и снова захлопывали дверь вам в лицо… Теперь они наверняка сожалеют об этом.