Подсказчик

– Стреляй, но тебе все равно не уйти. Скоро здесь будет полиция, так что лучше тебе сдаться добровольно.

Он не ответил. Скосив глаза, она разглядела часть лица. Неужели он улыбается?

Учитель музыки отступил. Пистолет больше не упирался ей в затылок, но Мила не переставала чувствовать магнитное притяжение пули в затворе. Человек обошел ее сбоку и наконец оказался в поле зрения. Он долго смотрел на нее, не глядя в глаза. Что-то в глубине его зрачков показалось Миле входом в преисподнюю.

Учитель музыки спокойно повернулся к ней спиной и пошел к пианино, стоявшему у стены. Подойдя, сел на табурет и окинул взглядом клавиатуру. Затем положил оба пистолета на край, с левой стороны.

Руки взлетели вверх и тут же опустились на клавиши.

Комната наполнилась звуками Ноктюрна № 20 до-диез минор Шопена, и Мила едва не задохнулась от напряжения шейных мышц. Пальцы маэстро легко двигались по клавишам, завораживая, гипнотизируя Милу нежностью звуков.

Пытаясь вернуть ясность сознания, она потихоньку скользила назад босыми пятками, пока вновь не очутилась в коридоре. Там перевела дух и немного успокоила бешено бьющееся сердце. Затем неотступно преследуемая мелодией, обежала все помещения. Кабинет. Ванную. Кладовку.

Добралась до закрытой двери.

Толкнула створку плечом. Рана на бедре отозвалась болью, и Мила перенесла упор на дельтовидную мышцу. Деревянная створка подалась.

Слабый свет из коридора разрядил завесу мрака в помещении, где окна казались заколоченными. Следуя за бликом света, Мила встретилась взглядом с парой влажных испуганных глаз. Паблито сидел там, на кровати, подтянув ноги к худенькому тельцу. На нем были только трусики и майка. Судя по выражению лица, он пытался сообразить, стоит или нет бояться Милу, является ли и она частью его кошмарного сна.

– Пойдем отсюда, – сказала она то, что всегда говорила потерявшемуся ребенку.

Он закивал, вытянул руки и обхватил ее за шею. Мила прислушалась к звукам, доносившимся из гостиной: музыка продолжала свою погоню за ней. Ей вдруг стало страшно, что пьеса слишком скоро кончится и они не успеют уйти из дома. В сознании возникла новая тревога. Она рискует жизнью – своей и заложника. И теперь ей страшно. Страшно снова ошибиться. Страшно споткнуться на последнем шаге, который вынесет ее прочь из этой проклятой норы, и понять, что дом ее не выпустит, опутает коконом, навсегда сделает своей пленницей.

Однако дверь распахнулась, и они очутились в скудном, но утешительном свете дня.

Когда сердцебиение совсем унялось и она сумела выбросить из головы пистолет, оставшийся в доме, и покрепче прижать Пабло к себе, согреть своим теплом, избавить от всех страхов, мальчик шепнул ей на ухо:

– А она с нами не пойдет?

Ноги вдруг отяжелели, как будто вросли в землю. Она пошатнулась, но равновесия не потеряла.

И спросила, сама не зная зачем, быть может подчиняясь осознанию, от которого стыла кровь:

– А где она?

Мальчик поднял руку и пальцем показал на второй этаж. Дом насмешливо, будто издеваясь, пялился на них всеми своими окнами и распахнутой дверью, которая только что выпустила их.

И тогда страх ушел совсем. Мила преодолела последние метры, отделявшие ее от машины. Усадив маленького Пабло на сиденье, она сказала ему тоном торжественного обещания:

– Я скоро.

И ее вновь поглотил дом.

Она опомнилась у подножия лестницы. Поглядела наверх, не задумываясь о том, что там найдет. И начала подъем, держась за перила. Шопен по-прежнему преследовал ее в этих поисках. Она одолевала ступеньку за ступенькой, не отрывая руки от перил, которые, казалось, удерживали ее на каждом шагу.

Музыка внезапно оборвалась.

Мила замерла и прислушалась. Потом сухо грянул выстрел, за ним последовал глухой звук падения и несколько беспорядочных нот, – учитель музыки упал на клавиатуру. Мила буквально взлетела на верхний этаж. У нее не было уверенности в том, что это не очередной обман. Лестница сворачивала на площадку, продолжением которой был узкий коридор, устланный ковровым покрытием. В глубине его виднелось окошко. А под ним – человеческое тело, казавшееся против света невероятно хрупким и тонким; ноги стоят на стуле; руки протянуты к свисающей с потолка петле. Мила увидела, как девушка пытается просунуть голову в эту петлю, и вскрикнула. Она тоже увидела Милу и заторопилась. Ведь именно так он сказал, именно так научил ее:

– Если они придут, убей себя.

«Они» – это все люди, внешний мир, те, кто не поймет и никогда не простит.

Мила метнулась к девушке в отчаянной попытке остановить ее. И чем ближе подбегала, тем больше ей казалось, что она бежит против часовой стрелки.

Много лет назад, в другой жизни эта девушка была маленькой девочкой.

Мила очень хорошо запомнила ее фотографию, поскольку основательно изучила ее, мысленно запечатлела каждую черточку, каждую складочку, занесла в реестр каждую особую примету вплоть до малейших изъянов на коже.

И глаза… Голубые, с золотистыми искорками. Способные сохранить сверканье вспышки. Глаза десятилетней девочки Элисы Гомес. Сфотографировал ее отец, украдкой, в праздник, когда она разворачивала подарок, не обращая внимания ни на что другое. Мила представляла себе, как отец окликает девочку и неожиданно щелкает аппаратом. Элиса даже не успевает удивиться. Выражение, запечатленное камерой, не передать словами: волшебное приближение улыбки, прежде чем она расцветет на губах и заиграет во взгляде, как только что народившаяся звезда.

Ничего удивительного, что родители Элисы Гомес дали именно эту фотографию, когда Мила попросила у них недавний снимок. Нельзя сказать, чтоб он подходил для поставленной цели: на нем выражение лица Элисы было неестественным, и потому едва ли по нему можно было составить представление о том, как изменилось это лицо с годами. Коллеги Милы, задействованные в расследовании, остались недовольны. Но Мила проигнорировала их ворчание, так как чувствовала энергию, исходящую от этого снимка. Именно на нее она будет ориентироваться. Не на лицо среди многих лиц, лицо обычной девочки, одной из многих, а именно на эту девочку с этим огнем в глазах. Если, конечно, за это время кто-нибудь не погасил его.

Мила едва успела схватить ее за ноги, прежде чем тело всей тяжестью повисло на веревке. Она извивалась, упиралась, пыталась кричать. Пока Мила не назвала ее по имени.

– Элиса, – сказала она с нежностью.

И та узнала себя.

Хотя забыла, кто она такая. Годы плена искоренили все приметы личности. Они отхватывали каждый день по кусочку, пока не внушили ей, что этот человек – ее семья, а остальной мир вычеркнул ее из своих списков.

Элиса с недоумением посмотрела Миле в глаза. И успокоилась, позволила себя спасти.

3

Шесть рук. Пять имен.

С этой загадкой опергруппа покинула лесную поляну, переместившись в стоящий на дороге фургон. Горячий кофе с бутербродами не слишком вязался с возникшей ситуацией, хотя и был призван хоть как-то взбодрить присутствующих.

Впрочем, никто в это холодное февральское утро и не подумал протянуть руку к еде.

Стерн вытащил из кармана коробочку с мятными пилюлями и вытряхнул две на ладонь, а затем отправил прямо в рот. Сказал, что они помогают ему думать.

– Как это возможно? – добавил он, обращаясь больше к себе, чем к другим.

– Скотство! – почти неслышно вырвалось у Бориса.

Роза искала в фургоне точку, на которой можно было бы сосредоточить внимание. Горан заметил это. Он понимал, что ее мучает: у нее дочь – ровесница тех девочек. Когда сталкиваешься с преступлениями против малолетних, прежде всего думаешь о своих детях. Спрашиваешь себя: что, если… Но не даешь себе закончить этот вопрос, потому что от одной мысли плохо становится.

– По кускам выдает, – пробормотал старший инспектор Рош.

– Мы для этого здесь? Собирать трупы? – с досадой спросил Борис, человек действия, не представлявший себя в роли могильщика.

Он рассчитывал на поимку преступника. Остальные закивали в такт его словам.

– Разумеется, главное – найти виновного, – успокоил их Рош. – Но мы не можем уклониться от поиска останков.

– Это все нарочно.