Бюро Черных Кэбов

Для этого обычно требуется не один месяц, для осознания этого порой года бывает мало.

Женщина по-прежнему молчала, и даже когда Эзра мельком взглянул на нее, она продолжала смотреть в окно и делать вид, что ничего не происходит.

Молчание никогда не длится вечно. Рано или поздно человек начинает говорить. Когда – зависит только от ситуации. И обычно, если человек все-таки садится в такси к незнакомцу – ситуация располагает. Ведь гораздо легче открыться незнакомцу, нежели человеку, с которым тебя связывает что-то общее.

– Знаете, он, мне кажется, никогда не относился ко мне… С должным уважением.

Вот оно. Из нее вырвался крик о помощи, крик, говорящий о том, что она была одинока. У нее был муж. Был ребенок. Но эта женщина была одинока. Ведь зачастую одиночество – это в голове, а не в пустой квартире, когда металлические ключи ударяются о стеклянный столик в темной прихожей. Одиночество – это когда не можешь сходить в кафе или в кино без компании, когда зависим от людей и ждешь, что они будут тебя ценить.

Но они не ценят.

А когда не ценят, в голову закрадывается одиночество. Обустраивается в хорошо-отлаженном мозгу и больше никогда не покидает его, из раза в раз напоминая о себе, когда вокруг тебя полно людей, а ты – один.

– О каком уважении речь? – Эзра взглянул на поджатые губы и бегающий по салону взгляд.

– Я не знаю, – женщина развела руками, – он был ко мне холоден что ли. Я так старалась стать хорошей женой и мамой, а он будто не замечал мои старания!

– Как мне известно, – Эзра включил дворники, потому что начинался снег, – люди не меняются.

– И что вы хотите этим сказать? – лицо девушки напряженно было развернуто теперь к Брауну и заинтересованно изучало изрытое морщинами лицо.

– Говорить ничего не хочу. Хочу спросить, неужели он всегда был таким? Неужели всегда относился к вам без должного уважения? Неужели был черствым, когда вы только встретились?

Женщина задумалась, закусив губу и забыв напрочь о помаде, которой было предписано высшим судом размазаться сегодня по тонким губам.

– Если он всегда был такой, к вам тогда второй вопрос, – Эзра продолжал, – почему же Вы выбрали его. Такого бесчувственного. Такого…

– Он таким не был, – женщина сложила руки в замок, и наверняка, сильно надавила на тонкую кожу длинными ногтями.

– Тогда что-же повлекло за собой такое разительное изменение?

Женщина молчала.

– Была ли в этом ваша вина?

– Нет! – воскликнула она, позволяя морщинам собраться на лбу.

Конечно.

Они никогда не признавали своей вины. Эзре приходилось разбираться, лгут они только ему, или нечестны сами с собой. Ведь это была разная ложь. Ложь, которая в случае вскрытия всего лишь поставит тебя в неудобное положение, не так страшна, как ложь самому себе. Ведь, когда ты сам уличаешь себя в море лжи, в котором ты утонул уже слишком давно чтобы выплыть, вот тогда приходит осознание того, что вся твоя чертова жизнь, это театральная бутафория. Бутафория, которая на самом деле не нужна в этом спектакле, где ты режиссер, а люди рядом – ничтожные актеры без должных качеств.

– И почему же Вы считаете, что в том, что Вы чувствуете себя одинокой, нет вашей вины?

– Потому что он просто был… Он был…

Скучным, странным, аморфным, недостаточно умным. Он мог быть каким угодно актером в ее захудалом спектакле, но он просто был плохим.

Он просматривал такие фильмы множество раз. И каждый раз приходил к выводу о том, что если жизнь театр, то каждый сам решает, какую постановку ему продемонстрировать сегодня. И как ни странно, но если каждый в своей жизни режиссер, то актеров он выбирает исключительно под себя. Захудалый подпольный театр на окраине Лондона никогда не пригласит Хью Лоррис в свою постановку, потому что этот актер просто не для их спектакля.

Неужели люди не видят этого с самого начала? Неужели не замечают за человеком всех отрицательных качеств с того момента, когда впервые при знакомстве смотрят в глаза, слышат голос и улавливают повадки.

Неужели в этот момент не понятно, что человек просто «не из вашей оперы»?

Эзра и сам был одинок на самом деле. Он был одинок в пустой квартире, в Черном Кэбе с пассажирами, и самое главное, был одинок у себя в голове.

Но никогда не вызывало это у него ничего, кроме безразличия.

Да, он был из тех людей, кто вещал про судьбу и говорил, что если чему-то суждено сбыться, то оно сбудется. А если злодейка-судьба решит вдруг, что сбываться этому совсем необязательно, мечты так и останутся загаданными в темной ночи желаниями, не имеющими ни единого шанса на то, чтобы стать когда-то частью реального мира. Но не смотря на высказывания подобного рода, он все же оглядывался по сторонам, переходя дорогу.

Не смотрел правда, на светофор, но на это у него были совсем другие причины.

– И как же вы решили эту проблему?

– Я не решила, – женщина провела рукой по лицу, – не смогла.

– А пытались? – Эзра снова остановился на перекрестке, пропуская толпу еще спящих пешеходов.

Зеленые глаза посмотрели со злостью. Но Эзра не сомневался, это всего лишь злость на самого себя.

– Не пыталась, – процедила женщина, сверля взглядом профиль Брауна. Но тот не обращал внимания. Для него было вполне нормальным, что люди злились. Это же люди. Они не могут быть тихими и покорными всегда. Некоторые даже иногда не могут такими быть.

– Он меня не любил, и я… И я нашла любовь на стороне.

– Только поэтому?

– Да, – женщина кивнула.

Эзра продолжал смотреть в зеркало заднего вида, наблюдая, как в машине сзади семейная пара ругалась между собой.

– И все же спрошу еще раз, вы изменяли ему только потому что он не любил?

Женщина зарылась пальцами в рыжую копну волос.

– Нет, – прошептала она, – я тоже не любила.

Эзра и так знал это, но почему-то хотел услышать это от нее. Изменяют не тогда, когда есть ощущение, что тебя не любят. Изменяют потому что не любят сами. И как бы партнер не любил сильно, если ты не любишь, измена – заключительная сцена в вашем жалком театре. Эзра и сам не понаслышке знал, что такое измена. Он был, как и все, человеком, у которого есть прошлое.

Он старался жить настоящим, но прошлое часто накрывало его с головой. Часто становилось тяжело дышать и хотелось вынырнуть из воды, что затекала в уши и нос. Он пытался смотреть в будущее и дышать настоящим, но так хотелось хотя бы иногда оборачиваться и наблюдать за собой – прошлым.

У него была его Мэри.

Мэри, которую он любил с того самого момента, как будучи подростками они лежали на песочном пляже и придумывали имена чайкам, гоготавшими так громко, что двое влюбленных подростков иногда закрывали уши, чтобы хотя бы на минуту послушать собственный шум в ушах, а не крик чаек.

Он любил ее, когда будучи выпускницей школы она подарила ему его первый поцелуй, тогда, чуть больше тридцати лет назад, под дождем и с обещаниями, что все будет хорошо. Он любил ее, когда она закончила университет и в своей выпускной речи сказала, что благодарна Эзре Брауну, мальчику, который помог ей стать лучшей версией себя, она сказала это будущему мужчине, который стоял через несколько лет стоял перед ней на одном колене в небольшом кафе и говорил о любви, что та была способна подарить.

Он любил ее, когда она набрала вес и забеременела ребенком, которого не смогла родить, ведь тогда, сидя в ее палате после неудачных родов он клялся, что будет любить ее если не до конца жизни, то хотя бы вечно. Он любил ее, когда она пыталась скрыть морщины, сидя за туалетным столиком в спальне. Он любил ее…

Но он не заметил.