Третья весна

Марич неожиданно осклабился. У него были прекрасные белые зубы и острые клыки:

– Свои беспочвенные догадки, товарищ, оставь для своей жены, если вдруг женишься. А теперь слушай, что я тебе скажу. Эти мелкие вредят нам куда больше, чем крупняки. С теми, по крайней мере, все ясно. И кроме того, она переписывается с мужем, который в Германии. Ясно?

5

Почувствовав озноб и дрожь в теле – от лопаток до самых бедер, отхаркивая на тротуар комочки слизи, Светислав отправился домой в надежде прилечь ненадолго. Но в нетопленой комнате невозможно было заснуть, да и лежать в ней не хотелось.

Часа в четыре в его кабинет ввели женщину.

Он ее знал. Повязанная платком и небрежно одетая, даже беднее, чем обычно – все они старались выглядеть здесь как можно беднее и незначительнее, – наверное, не сильно умная, но красивая настолько, что дух захватывало: чистое, ясное, открытое лицо, обрамленное волосами цвета воронова крыла, высокая и в талии тонкая как девчонка, но с полными и широкими бедрами, она казалась тяжелей, чем была. В упор рассматривая ее и постепенно возбуждаясь, Светислав почувствовал дрожь в коленях.

Он наклонил голову и суше, чем ему бы хотелось, начал официально:

– Садись, товарищ.

Сжав ладони, она присела на краешек стула.

– Как тебя зовут?

Красавица удивленно встрепенулась:

– Станка. Станка Елич.

Словно ничего не замечая, он продолжил:

– Кто по профессии?

И опять этот удивленный взгляд:

– Швея.

– Замужем?

Нетерпеливый взмах ладони:

– Слушай, Светислав, будто ты меня не знаешь! Зачем вы меня мучаете?

Он ненадолго растерялся: «И правда, что это я комедию ломаю?», но тут же в голове у него мелькнула мысль: «Они хотят уничтожить эту страну. Не позволю!» И он со злостью крикнул:

– Я спрашиваю, есть у тебя муж?

Она даже дернулась всем телом.

– Конечно, есть, – тихо ответила она. – Да только нет его здесь. Вы и сами знаете, где он.

Светислав опять прикрикнул:

– Ничего я не знаю! Где твой муж?

Совсем испугавшись, женщина хрипло продекламировала:

– В Германии. Остался. Не вернулся из плена.

Прапорщик несколько успокоился, однако сохранял суровость. «Скольких мы, – думал он, – перебили – в войну и после. И хотя власть теперь у нас, приходится возиться с оставшимися – потому что слишком мы добренькими были».

И в самом деле, он старался не обращать внимания на ее красоту, безуспешно борясь с этим. Видимо, из-за едва ощутимого терпкого запаха мыла и пота, который чувствовался на расстоянии, из-за тихого, словно дыхание, шороха чулок на полных икрах, доносившегося, когда она закидывала ногу на ногу, натягивая на колени толстую юбку, после быстрого, короткого взгляда, брошенного на округлые бедра и нежные щиколотки, обтянутые хлопковыми носками, на ее обтянутые свитером груди, напоминающие половинки спелых яблок, на слегка припухшие губы что-то сжималось у него в низу живота, и рот забивала невесть откуда взявшаяся слюна. Мурашки пробежали по спине, и Светиславу потребовалось некоторое время, чтобы вновь прийти в себя.

Он сопротивлялся из последних сил. «Она же идиотка! – спорил он со своим телом. – Слушай, что она говорит, посмотри, губки собирает в куриную гузку, как крестьянка!» Но это не очень помогало ему, и после короткого перерыва приятное искушение начиналось снова.

Наконец ему пришло в голову, что и Марич точно так же чувствовал себя перед ней, и, скорее всего, именно по этой причине взвалил на него обязанность допрашивать ее. Теперь ему задание показалось более важным, да и в собственных глазах его значимость выросла. Он даже выпрямился на своем стуле и развернул плечи.

Официальнее, нежели хотелось, он допрашивал ее, не очень интересуясь ответами, холодно цедя слова сквозь стиснутые зубы. Пару раз он заглянул в агентурные донесения о ее переписке с мужем, пребывающим в Германии, но ничего серьезного в них не обнаружил.

Итак, о чем она ему пишет? А он ей? И что еще? Неужели только это? A-а, значит, еще кое-что? Чем ее муж занимается в Германии? Мы знаем, что работает на заводе, ну а чем занимается после работы? С кем дружит, пишет ей о друзьях? Связан ли с четниками[7 - Здесь – во время Второй мировой войны члены монархических партизанских отрядов, воевавших против немцев под командованием генерала Драгослава Михаиловича.]? Конечно же – нет, но состоит ли в их организации?

А она, пугаясь все меньше, становилась равнодушнее, и хотя продолжала слегка заикаться, отвечала более уверенно. Как будто ей нечего было скрывать.

Он переключился на ее разговоры с соседками и знакомыми. Еще хуже. С ними она в основном не разговаривает, просто рта не раскрывает; разве что только о том, что нет то сахара, то соли. А о политике – ни слова, не ее это дело.

Короче говоря, ни хрена.

Он отпустил ее.

6

Наутро Светислав явился в кабинет Марича.

– Послушай, – сказал он, – стоит ли мне дальше напрягаться с этой идиоткой? Она у меня два часа вчера съела. Давай я протокол составлю, и спишем дело в архив.

Уполномоченный глянул исподлобья, после чего набросился на него:

– Опять ты со своими идеями! Сколько еще будешь издеваться надо мной? Послушай, мудозвон, будешь ты работать или не будешь?

Светислав испуганно воздел руки:

– Хорошо, хорошо, не переживай. Все в порядке, я продолжу! – И тут же завел разговор о других делах, стараясь отвлечь внимание начальника. Однако шеф разозлился не на шутку.

Все эти дни Светислав ходил не выспавшимся; он устал так, будто с раннего утра до позднего вечера косил траву. Какой-то потаенный холод затаился в его теле – иной раз стоило ему окунуть в воду палец, как все тело начинала бить дрожь, зубы принимались стучать, словно швейная машинка, а в кашле заходился так, что дыхание перехватывало. Чувствовал он не столько боль, сколько неприятную тяжесть в груди и плечах, будто собственные руки сделались невыносимо тяжелыми.

Тем не менее Светислав продолжал работать. До обеда укрыватели зерна, после обеда – Станка.

– Отлично, – говорил он, когда та входила в кабинет, будто прощал ей все, что было до этого, – продолжим.

Она опять пристраивалась на стуле, складывала на коленях руки, пальцами выщипывала ниточки из юбки или разглаживала ладонями складки и, бледная как и он, с таким же мутным, мертвым взглядом, скучным, гнусавым голосом повторяла то, что рассказывала ему раньше.

Переписывается с мужем; пишет ему, что жить трудно, просит слать ей посылки; о том, что жить трудно, говорила с соседкой Живкой, фамилию ее не знает (Светислав решительно кивал головой, а про себя восклицал: «Станойчич, идиотка!»), с Ресой и Персой, с ними говорила о том, что в лавках ничего нет, например соли; еще говорили о том, что нет сахара, и вообще продукты можно получить только по карточкам. А почему до войны сахара можно было купить сколько хочешь и без всяких карточек? И в промтоварных магазинах тоже почти ничего нет, один только партизанский ситец, который гроша ломаного не стоит.

Со временем у него появилось стойкое ощущение, будто глаза ему подвели жирным химическим карандашом. От этого кожа вокруг них, казалось, собралась морщинами и отвисла мешочками, словно он годами ходил в очках. Он страдал от постоянного желания умыться, им овладевала дрожь, и он принимался сильно тереть ладонью лицо и глаза, будто избавляясь от налипших на них волос. И это еще больше раздражало его.