Крупным планом

В фирме «Лоуренс, Камерон и Томас» полно суеты. Но для большинства из нас там и денег навалом. Лично я предпочитаю не суетиться насчет расположения моего офиса (девятнадцатый этаж, восточная сторона здания, прекрасный вид на Бруклинский мост, собственная ванная комната, и непосредственно рядом с угловым офисом Джека Майла). И уж точно не возражаю я против примерно 315 000 долларов в год (в зависимости от участия в прибылях и премий), которые делают меня законным жильцом рая богатых налогоплательщиков. У моей работы есть и потрясающие льготы: бесплатное медицинское обслуживание; бесплатное членство в Спортивном клубе Нью-Йорка; возможность бесплатно пользоваться квартирой фирмы в Бэттери Парк-Сити; беспроцентные автокредиты; бесплатное пользование лимузином компании в радиусе пятидесяти миль от офиса в ночное время (Нью-Кройдон как раз сюда попадает); обеды за счет компании в ресторане «Четыре времени года» и так далее и тому подобное.

Если честно, у меня нет никакого резона быть недовольным своей компанией. Если забыть о работе. По этому поводу я постоянно раздражаюсь. Потому что она вгоняет меня в тоску. Надоедает до невозможности.

Разумеется, когда я начинал работать в фирме в сентябре 1983 года, я знал, что это благодатное место. Ведь случилось это в восьмидесятые, годы большого бума, когда каждый паренек с мозгами, окончивший юридическую школу, жаждал попасть на Уолл-стрит, в фирму типа «Лоуренс, Камерон и Томас», потому что корпоративную Америку одолели мусорные облигации и страсть к слияниям. Так что Уолл-стрит была самое то. Я подумывал, не присоединиться ли мне к какой-нибудь политически правильной фирме и провести первые пару лет в качестве юриста, защищающего нелегальных иммигрантов из Сальвадора. Но отец убедил меня, что стоит предпочесть крупную нью-йоркскую компанию.

«Даже если ты потом решишь стать Махатмой Ганди, – сказал он, – лет пять в приличной компании обеспечат тебе хорошую репутацию. Это будет означать, что ты не просто радетель за человеческие права, который не имеет представления о настоящем положении дел».

И я снова мысленно подготовил основной план. Я проработаю максимум пять лет в большой фирме, жить буду экономно, усердно копить деньги, а затем, когда мне еще будет чуть больше тридцати, переключусь на более живую отрасль юриспруденции. Я представлял себя борцом за земельные права индейцев или страстным защитником жертв наркотиков, родившихся с восьмью пальцами на одной руке. И разумеется, имея все эти деньги, накопленные во время каторги на Уолл-стрит, я смогу уделять значительную часть своего времени фотографии. Черт, в Америке навалом писателей-адвокатов. Почему бы мне не стать знаменитым адвокатом-фотографом?

Итак, я обратился в несколько крупных фирм на Уолл-стрит. Уверен, что тот факт, что президент компании, Лоуренс, оказался выпускником Йельского университета и знакомым моего отца, очень помог мне получить это место.

Как и все помощники-новички, я провел первый год, перемещаясь из отдела в отдел, что давало компаньонам возможность оценить новый талант и решить, в какой сфере его лучше использовать. В этой компании не было отдела, который бы занимался уголовными делами, равно как и сектора pro bono, где компаньоны успокаивают свою совесть, занимаясь бесплатно делами, по которым грозит вышка. Фирма была беззастенчиво корыстна. И в разгар правления Рейгана каждый начинающий помощник из кожи вон лез, дабы произвести впечатление на самые солидные подразделения фирмы – судебные тяжбы, корпоративное право и налоги, где нам доводилось представлять интересы самых крупных бандитов в стране.

Я поработал в каждом из этих отделов и обнаружил, что там навалом парней с такими именами, как Эймс и Брэд, которые получают удовольствие от вспарывания брюха «противникам» и подсиживания друг друга. Разумеется, эта порода в значительной степени доминирует в корпоративной жизни Америки. Их воспитали на философии победы любой ценой, и они обожают говорить обиняками, даже если обсуждают самые незначительные дела.

Мы хотим, чтобы ты жестко сыграл на задней линии… Мы, в этом отделе, не любим размашистых движений, а только аккуратные касания… Я задаю темп этому делу, ты понимаешь меня?

Групповая истерия и общая паранойя были привычны во всех этих отделах, так что, если не было нужды спорить, кто-нибудь обязательно придумывал какой-нибудь кризис (или врага), чтобы держать оппонента в воинственном напряжении. После нескольких месяцев перебрасывания метафорами, которые изобретали парни, превыше всего поставившие собственное превращение в «профессионалов», я сообразил, что для того, чтобы выжить среди театральных эффектов сексуального юридического отдела, ты должен смириться с их постулатом, что бизнес – это война.

Но поскольку я рассматривал юридическую практику только как способ добыть деньги для финансирования моей будущей профессии фотографа, я решил поработать в самом тихом отделе «Лоуренс, Камерон и Томас». Я понял, что обрел шанс выбрать нишу, в которой я мог бы спрятаться, заработать хорошие деньги и одновременно не сталкиваться с Наполеонами, рыскающими по другим отделам. А когда я познакомился с Джеком Майлом, я осознал, что нашел и ментора, своего раввина, человека, который уже многие годы назад решил, что доверительное управление и наследование дают возможность избежать внутренних свар, которые составляют шестьдесят процентов корпоративной жизни.

– Если тебя тянет к междоусобицам, если ты – как эти апачи из начальной школы, которые жаждут собирать скальпы, тогда я не могу тебе ничего предложить, – сказал он во время нашей первой беседы. – В нашем деле нет гламура, нет блеска. Дело это скучное, понял? Наш девиз: путь инфаркты зарабатывают гои.

– Но, мистер Майл, – возразил я, – я же гой.

Он сложил покрытые пигментными пятнами пальцы и громко щелкнул костяшками.

– Эта мысль приходила мне в голову, – сказал он, улыбаясь с хитрецой. – Но, по крайней мере, ты гой тихий.

Джек Майл носил туфли на высокой платформе. Но это были туфли на высокой платформе от Гуччи. Его густые темные волосы всегда были тщательно уложены и зачесаны назад. Он покупал костюмы индивидуального пошива «Данхилл». Он носил галстук с жемчужной булавкой, а зимой – черное кашемировое пальто. Он напоминал Джорджа Рафта – миниатюрный денди, решивший, что хорошая одежда является отличной защитой, если в тебе пять футов четыре дюйма роста и если ты единственный полноправный партнер-еврей в англо-саксонской фирме.

– Знаю, что они за спиной называют меня счетоводом, – как-то сказал он мне. – Но я также в курсе, что они знают, насколько много в фирме зависит от меня. Я приношу в фирму больше бизнеса, чем все эти епископальные зануды из судебного отдела. И еще я вот что понял насчет протестантов: дай им возможность заработать, и они сделают вид, что считают тебя ровней.

Джек обожал строить из себя чужака еврея, попавшего на территорию Газа, населенную обитателями Уолл-стрит – гоями. Думаю, он так быстро привязался ко мне отчасти из-за того, что сразу почувствовал (и одобрил) мой статус чужака в фирме. Как я позднее выяснил (разумеется, от Эстелл), он закончил аспирантуру, хотел стать художником-абстракционистом в богемной Гринвич-Виллидж пятидесятых, прежде чем подчинился прессингу семьи и получил диплом юриста. Узнав, что я отодвинул в сторону свое страстное желание стать фотографом и ввязался в корпоративные игры, он испытал желание меня защитить и через пару недель после моего появления в отделе распустил слух по фирме, что спустя тридцать пять лет работы в «Лоуренс, Камерон и Томас» наконец-то нашел себе замену, своего бойчика.

– Если ты будешь делать все правильно, я позабочусь, чтобы тебя сделали полноправным партнером через пять лет, – заявил он, когда кончился мой двухмесячный испытательный срок в отделе. – Только подумай, абсолютно надежная карьерная перспектива к тридцати трем годам. И поверь мне, ты сможешь купить множество камер на деньги, которые будешь тут зарабатывать.

Еще одна приманка в стиле Мефистофеля болталась перед моим носом. Партнерство? В соответствии со своим жизненным планом я собирался проработать в «Лоуренс, Камерон и Томас» только пять лет, а потом найти подходящую работу в Беркли или Энн Арбор, где я могу стать знаменитым фотографом, который одновременно возглавит юридическую атаку на правое крыло торговцев белыми рабами из Христианской коалиции. Но партнерство? И так рано, в тридцать три года? Мой старик был бы в полном восторге. Так что, хотя доверительное управление не слишком меня возбуждало, я стал убеждать себя, что связанные с этими вопросами тонкости соответствуют моему характеру. Если я обожаю различные технические тонкости, связанные с печатанием фотографий, разве я не смогу постичь все хитрости составления завещаний? Ведь верно?

Телефон на моем столе зазвонил. Я нажал на кнопку и услышал гнусавый голос Эстелл:

– Ваша жена не отвечает, мистер Брэдфорд.

– Попытайся еще раз через полчаса.

– Мистер Майл интересовался, не найдется ли у вас минутки…

– Скажи ему, я зайду через пятнадцать минут. Только закончу с поправками в документе Берковича…

Поправки заняли не более пять минут. Я слегка уточнил формулировки относительно выплат по доходам с тем, чтобы никакая заблудшая овца из клана Берковичей – наследников самого большого в Хантингтоне предприятия «Линкольн континентал дилершип» – ни при каких обстоятельствах не смогла бы потребовать доли в наследстве, если не будет упомянута в завещании. Затем я снял трубку, нажал кнопку быстрого набора и соединился со своим домашним телефоном. Услышал ответ:

– Hola? Quien es?

Черт! Пердита, наша полностью легальная (можете мне поверить, я проверял ее грин-карту) домработница из Гватемалы.

– Hola, Perdita? – сказал я. – Donde esta Senore Bradford?

– Ha salido. Para todo el dia.

– Te ha dado un numero de telefona donde esta?

– No, senor.

– Y los ninos?

– Han salida con Fiona.

Весь день нет дома. Не оставила номера телефона, по которому можно с ней связаться. А дети гуляют с няней. Я закусил нижнюю губу. Сегодня был четвертый день подряд, когда она уходила из дому в девять утра. Я это точно знал, потому что каждое утро пытался до нее дозвониться из офиса, надеясь каким-то образом с ней помириться.

– Что-нибудь интересное сегодня?

– Нет.

Я открыл записную книжку и набрал номер Венди Вэггонер – жившей по соседству писательницы, автора кулинарных книг (уверен, вы читали ее книгу «Волшебство для вашей талии: лучшая диета»). Она также была единственной знакомой мне сорокалетней дамой, которая продолжала носить килт в складку с огромными булавками. Вышла замуж за первоклассного кретина по имени Льюис, закончившего Йельский университет в 1976 году, который занимал крупный пост в отделе ценных бумаг и однажды поведал мне, что если не считать секретарей, то он не помнит, когда в последние годы разговаривал с кем-то, кто зарабатывает менее $200 000 в год. Именно таких людей я всегда старался избегать, но Бет нравилась общаться с мелкими знаменитостями вроде Венди, и поэтому раз в неделю она играла с ней в теннис. Возможно, сегодня был именно тот день.

– Hola? Hosteria de Waggoner.

Еще одна горничная из Латинской Америки. Думаю, весь Нью-Кройдон обретает свою прислугу в агентстве занятости к югу от границы.

– Венди дома? – спросил я, внезапно притомившись говорить на нескольких языках в Коннектикуте.

– Сеньора Венди сегодня в городе. Что передать?

– Ничего, gracias, – сказал я и повесил трубку. Нет никакого резона давать Венди повод для любопытства, с какого это перепугу я звоню ей на неделе с утра пораньше в поисках жены. Не стоит давать ей тему для сплетен во время ее еженедельных званых обедов: Я слышала, Брэдфорды уже не воркуют как голубки.

Брэдфорды. Милостивый Боже!

Зазвонил телефон. Снова Эстелл:

– Мистер Майл интересуется…

– Уже иду, – сказал я.

Его офис был рядом с моим. Состоял он из двух комнат. Массивный письменный стол, как и полагается президенту. Слишком мягкие кресла. Стол красного дерева, за которым проводились совещания. Плохие картины эпохи федералистов. Своя ванная комната. Я дважды постучал и вошел. Он сидел в огромном кожаном кресле и выглядел еще меньше, чем обычно.

– Красивый костюм, – заметил он, разглядывая мой темно-серый костюм в полоску. – Брукс?

– Хьюго Босс.