Переломленная судьба

Ван Чанчи был у Лю Шуанцзюй единственным ребенком, поэтому быка и корову она тоже воспринимала как своих детей.

Продав быка и корову, они продали в соседнюю деревню Гуан Шэну двух свиней. Гуан Шэн пришел с двумя клетками и попросил в помощь четырех человек. Свиньи верещали всю дорогу, пока Гуан Шэн с помощниками нес их через горное ущелье. За обедом Лю Шуанцзюй отупело уставилась в пиалу с рисом.

– Путь неблизкий, если не поешь, как доберешься до трассы? – сказал Ван Чанчи.

Лю Шуанцзюй переложила рис в собачью миску и спросила, где собака. Ван Чанчи несколько раз позвал ее, но та не показывалась. Лю Шуанцзюй сказала:

– Увидела, что мы продаем весь скот, и наверняка испугалась, что ее тоже продадим.

– У них чутье развито куда лучше, чем у нас, – откликнулся Ван Чанчи.

6

К вечеру Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй добрались до уездной больницы. Ван Хуай по-прежнему лежал в коридоре. го глаза были открыты и напоминали две искусственные виноградины. Как только появился Ван Чанчи, отец попытался закрыть глаза, но не смог. Кожа век еле сдвигалась из-за отсутствия слезной смазки. Глаза Ван Хуая были настолько сухими, что на глазных яблоках образовалась пыль. Хуан Куй сказал, что с тех пор, как Ван Чанчи уехал, отец ждал его, ни разу не сомкнув глаз. Не имея возможности самостоятельно ходить в туалет, он лишь несколько раз откусил от пампушки и совсем уж чуть-чуть попил воды.

Когда за Ван Хуая внесли оплату, его определили в стационар. После осмотра оказалось, что кроме многочисленных ссадин от веток, у него был серьезный перелом в районе пятого поясничного позвонка. Врач объяснил, что если организм не справится, то возможен паралич. Ван Чанчи сказал: «То, что он упал с такой высоты и остался жив, можно считать за чудо». Врач на это ответил, что Ван Хуай не погиб лишь потому, что, во-первых, во время падения он двумя руками зацепился за перила, во-вторых, его на какое-то время поймал Ван Чанчи, и, в-третьих, удар смягчили кусты. А на вопрос, почему сам Ван Чанчи ничего себе не сломал, принимая отца на руки, врач сказал, что это благодаря тому, что Ван Хуай задержался на его руках лишь на короткий миг. Ван Чанчи испытывал силу удара не более двух секунд, но если бы это время превысило две секунды, то руки у Ван Чанчи наверняка бы сломались.

Спустя неделю к Ван Хуаю вернулась речь, и первой сказанной им фразой было: «Заберите меня домой».

– Тебя еще не вылечили, – сказал Ван Чанчи.

– Меня теперь не вылечишь, – ответил Ван Хуай.

– Даже если так, все равно нужно попытаться.

– У тебя, я смотрю, денег куры не клюют! – вдруг взорвался Ван Хуай. – На кой черт босяку шиковать в больнице? Если я здесь еще задержусь, мы останемся без гроша. А если мы останемся без гроша, ты останешься без подготовительных курсов, а если ты останешься без подготовительных курсов, то, считай, все для тебя кончено.

На лбу Ван Хуая выступили капли пота, но Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй притворились, будто не услышали его. Словно два запрограммированных робота, они каждый день в положенное время являлись к Ван Хуаю, чтобы обтереть его, помассировать ноги, накормить, напоить, помочь сходить в туалет. Прошло три дня, после чего Ван Хуай крепко сомкнул губы, отказавшись от еды и питья. Жидкая кашица стекала с его губ на шею, он не давал даже напоить себя. Лю Шуанцзюй вздохнула:

– Мне тоже жаль тратить здесь деньги, но у тебя еще не зажила спина. А вдруг, если мы прямо сейчас отправимся домой, по дороге у тебя что-нибудь отвалится, и случится повторный перелом?

Ван Хуай закрыл глаза и никак не реагировал, но его дыхание становилось все более напряженным.

– К тому же, – продолжала Лю Шуанцзюй, – врач тоже против, чтобы ты сейчас покинул больницу.

Ван Хуай разжал губы и сказал:

– Как ты можешь им доверять?

Не зная, как лучше поступить, Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй вышли посовещаться во двор. Понурые, они уселись на камень, оказавшись на самом солнцепеке. В кронах деревьев жужжали насекомые. Прохожие задерживали на них любопытные взгляды, но тут же, потеряв интерес, шли дальше.

– Сколько у тебя еще осталось с собой? – спросила Лю Шуанцзюй.

Ван Чанчи пошарил по всем карманам, вытащил горсть мелочи и положил все, что нашлось, на расправленный подол платья Лю Шуанцзюй. Побоявшись, что не до конца все вычистил, Ван Чанчи вывернул карманы, которые, словно пустые кишки, свесились вдоль его тела. Лю Шуанцзюй тоже выгребла все, что у нее было, в общую кучу. Ван Чанчи расправил все купюры и передал ей. Она дважды пересчитала деньги и объявила:

– Итого одна тысяча пятьдесят три юаня и шесть мао[4 - Мао – китайская денежная единица, одна десятая часть юаня.], хватит самое большее на пять дней.

– Будем смотреть по ситуации.

– За пять дней твой отец не обязательно поправится.

– Ты думаешь, лучше забрать его домой?

– Не знаю. Ты мужчина, тебе и принимать решение.

Ван Чанчи зарылся лицом в ладони, его голову наполнило жужжание насекомых, напоминая бурлящую воду или стук тысячи гладильных молотков. Только почувствовав, как затекла шея, он наконец поднял голову. Лю Шуанцзюй передала ему кучку смешанных купюр. Он их не взял и даже отстранился. Тогда Лю Шуанцзюй насильно запихала деньги ему в ладонь. Бумажки были мокрыми от пота, казалось, что Лю Шуанцзюй утирала ими свои слезы.

Тут со стороны больницы раздался чей-то крик, прислушавшись, они поняли, что зовут родственников больного со второй койки. Они вскочили и побежали. В коридоре уже собралась толпа больных. Ван Чанчи протиснулся внутрь и увидел ползущего по грязному полу Ван Хуая: он передвигался по-пластунски, подтягивая недвижимую часть тела локтями и оставляя за собой два длинных следа от ног.

– Ты куда собрался? – спросил его Ван Чанчи.

– Домой, – ответил Ван Хуай.

– И ты сможешь проползти двадцать с лишним километров?

– По крайней мере, доползу до автовокзала.

Толпа зааплодировала. Ван Хуай делал движение вперед, и следом за ним на шаг вперед, словно наблюдая за диковинным животным, продвигались зеваки. Лю Шуанцзюй поставила перед ним носилки. Ван Хуай задрал голову и уставился на нее. Он долго так смотрел, пока у Лю Шуанцзюй не покраснели глаза и в них не заблестели слезы. Тогда Ван Хуай опустил голову и заполз на носилки.

Закончив с формальностями по выписке, Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй потащили носилки с Ван Хуаем на автовокзал. Подвешенные к носилкам пластиковое ведро, контейнеры для еды, армейская фляга, пакеты с продуктами и узел с одеждой терлись и шаркали друг о друга. Ван Хуай смотрел на синее небо: оно было огромным и чистым, словно его вымыли. Через полчаса они добрались до автовокзала и купили три билета. Носилки им пришлось поставить в проходе автобуса, так что сам Ван Хуай мог лежать только на боку. Час с лишним автобус трясся по горной дороге, пока не подъехал к расположенной в ущелье деревне.

Они вытащили из автобуса Ван Хуая и осторожно переложили на носилки. Ван Хуай сделал глубокий вздох облегчения: наконец-то он мог вытянуться во весь рост. В этот момент они заметили сидевшую у дороги собаку. Это была их собака, которая заметно отощала и покрылась слоем грязи и пыли. Она спокойно наблюдала за ними, словно за незнакомцами. А может быть, столько дней бросаясь к каждому приезжему, она уже просто потеряла всякую надежду и отупела. Ван Чанчи позвал ее, и она крадучись пошла ему на встречу. Сперва она обнюхала ноги Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй, а затем бросилась облизывать лицо Ван Хуая. Ван Хуай крепко прижал ее к себе. Собака вырвалась из его объятий и закрутилась у ног Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй, потом снова бросилась к Ван Хуаю. Все трое оказались родными людьми, и теперь, не зная, к кому из них прильнуть, она бегала от одного к другому.

Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй подняли носилки, а собака побежала впереди, словно показывая дорогу. Они шли через рощу; послеполуденное солнце то появлялось, то исчезало. Они миновали водохранилище, потом деревеньку Лунцзявань, сельсовет и наконец увидели чайную плантацию и свой дом. Тут Ван Хуай сказал:

– Ничего, что я остался инвалидом, зато у меня остались здоровые почки. Если Чанчи меня послушает и решит пойти на подготовительные курсы, то на худой конец я смогу продать одну почку. Чанчи, ты меня слышал?

– Слышал, – откликнулся Ван Чанчи.

– У тебя судьба быть богатым и успешным. Когда ты только родился, твой отец нашел гадателя, который предсказал, что ты сможешь стать чиновником местного уровня и превратиться в миллионера. Если же ты меня не послушаешь, не пойдешь на курсы и не поступишь в университет, то превратишься в такого же Ван Хуая, разобьешься насмерть, и всем будет на тебя наплевать.

Пока Ван Хуай продолжал разглагольствовать, собака шла, высунув язык, а Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй пыхтели рядом. Сначала они еще вникали в речь Ван Хуая, но когда устали, потеряли нить разговора, до них доносился лишь мерный стук поклажи о носилки. Вдруг их собака припала к земле. Ван Чанчи легонечко ее пнул, собака из последних сил сделала еще несколько шагов и снова упала.

– Я поняла, что ей надо, – сказала Лю Шуанцзюй, – все эти дни она наверняка ничего не пила и не ела.

Они опустили носилки на землю. Ван Чанчи дал собаке попить и накормил пампушкой. Казалось, что сил у нее прибавилось, но идти она по-прежнему не могла. Тогда Ван Чанчи положил собаку на носилки. Ван Хуай крепко прижал ее к себе. Они снова тронулись в путь.

– Неудивительно, что она не могла сразу выказать радость, оказывается, просто оголодала, – обронил Ван Чанчи.

7

Едва они вернулись домой, Ван Чанчи тут же побежал на рисовое поле. Их участок находился в конце деревни на середине горного склона. Все остальные соседи свой рис уже сжали, и только на их поле, поддаваясь напору ветра, волнами бушевала рисовая нива. Позолоченная солнцем желтая полоса простиралась на сколько хватало глаз. Но, приблизившись, Ван Чанчи обнаружил, что созревшие рисовые колосья попадали вкривь и вкось, за несколько дождливых и солнечных дней покрывшись плесенью; кое-где из упавших на землю зерен стали пробиваться ростки. Из-за того, что они вовремя не убрали свой рис, весь урожай грозил прямо на их глазах превратиться в компост. Ван Чанчи присел на корточки и стал собирать упавшие колосья. И только когда стемнело, он наконец разогнулся.

Поскольку большая часть риса у них пропала, полностью срезать колосья не имело смысла. Поэтому Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй стали собирать еще не испорченное зерно вручную. Они счищали зерна в ладонь и ссыпали их в закрепленные на поясах бамбуковые корзинки; когда корзинки наполнялись, они ссыпали зерна в заплечные корзины. Стояла сильная жара, нещадно палило солнце, особенно тяжко было собирать зерно на корточках среди колосьев, куда не долетал даже слабый ветерок. Жесткие листья до крови царапали лица, шеи и руки Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй, их больно обжигал струившийся по ссадинам пот. Насекомые, кишмя кишащие в окружающей поле роще, без устали гудели над ухом, изводя душу своим назойливым жужжанием.

Прикованный к постели Ван Хуай, устав лежать в четырех стенах, за двадцать юаней нанял Лю Байтяо и Ван Дуна, чтобы те отнесли его на середину склона. Там покоилась ровная каменная глыба, вокруг которой выросла молодая поросль. Ван Хуай улегся на эту глыбу и с высоты стал взирать на свое рисовое поле. Он увидел, как Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй, словно два кузнечика, перемещаются по золотисто-желтым волнам. Они приседали и выпрямлялись, то и дело смахивая пот, и каждое их движение болью отдавалось в груди Ван Хуая, нарушая ритм сердца. Он отупело смотрел вдаль.

– Время истекло, – объявил Лю Байтяо.