Нездешние

Ди нервно поглядывает на кедры и сосны.

– Не вижу, – говорит он, заглушая болтовню связанного.

– О том не беспокойся, – отвечает Циммерман. – Придет, когда позовут. Клади этого у водопада.

Они так и делают – бережно устраивают пленника на камнях. Циммерман кивком приказывает им отойти и, наклонившись, срывает мешок.

Добродушное пухлое лицо выглядывает из растрепанной седой шевелюры. В уголках зеленых глаз морщинки, на скулах веселый румянец. Лицо чиновника, учителя английского, консультанта – человека, привычного к перекладыванию и заполнению бумаг. Но во взгляде присутствует нервирующая Норриса жесткость, словно в его глубинах плавает нечто, чему там не место.

– Вы мне ничего не можете сделать, – говорит связанный. – Не дозволено. Не понимаю, чего вы хотите, но ничего не выйдет.

– Отойдите немножко, – велит Циммерман своим спутникам. – Сейчас.

Ди с Норрисом отступают на несколько шагов, продолжая наблюдать.

– Вы сумасшедшие? – осведомляется пленник. – Да? Пистолеты, ножи, веревки здесь эфемерны, пыль на ветру. Зачем вы мутите нам воду? Зачем отказываетесь от мира?

– Заткнись, – бросает Циммерман.

Встав на колени, он достает перочинный ножик и принимается срезать ленту и бечевку с ящичка.

– Вы ни слова не услышали из того, что я сказал? – спрашивает пленник. – Вы не можете меня минутку послушать? Вы хоть понимаете, что делаете?

Ящичек уже открыт. Циммерман смотрит на его содержимое, сглатывает и откладывает нож.

– Понимать – не мое дело, – хрипло произносит он. И руками в перчатках поднимает ящик – опасливо, старясь не потревожить того, что внутри, переносит туда, где лежит пленник.

– Вы не можете меня убить, – говорит связанный. – Вы не можете меня тронуть. Вы даже повредить мне не можете.

Циммерман, облизнув губы, опять сглатывает.

– Ты прав, – признает он. – Мы – не можем.

И он вытряхивает содержимое ящичка на лежащего.

Оттуда вываливается что-то очень маленькое, белое, овальное. На первый взгляд предмет похож на яйцо, но когда он, прокатившись по груди связанного, останавливается у подбородка, становится ясно – не яйцо. Поверхность у него шершавая, как наждак, на ней два больших глаза-дыры и короткое оскаленное рыльце с парой острых резцов, за которыми тянутся маленькие хрупкие зубки. Это череп мелкого грызуна – без нижней челюсти, отчего возникает странное впечатление, будто он окаменел в вечном крике.

Взгляд связанного замирает на крошечном черепе. Впервые ломается его безмятежная самоуверенность: растерянно моргнув, он поднимает глаза на похитителей.

– Это ч-что? – слабым голосом спрашивает он. – Вы что натворили?

Циммерман не отвечает. Отвернувшись, он приказывает:

– Теперь ходу! – и все трое, оступаясь и размахивая руками, чтобы не упасть, бросаются по каменистому склону к изгороди.

– Что вы со мной делаете? – взывает связанный, но ответа не получает.

Добравшись до изгороди, трое растягивают пошире дыру, помогают друг другу пролезть.

– Все? – спрашивает Норрис. – Дело сделано?

Ответить Циммерман не успевает: среди деревьев у водопада загорается желтый свет. Трое оглядываются, и каждому приходится сощуриться, хотя источник света еще не виден. Свет странно дрожит, словно от пляски множества мотыльков, и, пробиваясь между стволами, ложится на прогалину ребрами грудной клетки.

Между двумя самыми высокими соснами – подобие человека: стоит прямо, опустив руки вдоль туловища. Норрис не помнит, чтобы он был здесь раньше – кажется, образовался из ничего, и с его появлением в воздухе возникает новый запах, запах навоза, гнилой соломы и распада. От слабого его дуновения у Норриса слезятся глаза. Стоящий опускает взгляд на связанного, но голова его смотрится странно: над макушкой торчат два длинных остроконечных уха или, может быть, рога. Он не движется и не заговаривает – кажется, он даже не дышит. Просто стоит, глядя на связанного от края сосновой рощи, а яркий свет за его спиной не дает различить подробностей.

– О господи, – шепчет Ди. – Это оно?

Циммерман отворачивается.

– Не смотрите! – говорит он. – Ну-ка, бегом.

Взбираясь по откосу к дороге, они слышат сквозь шум водопада голос связанного:

– Что? Н-нет! Нет, не ты! Я тебе ничего не сделал! Я ничего не делал, ничего!

– Господи, – шепчет Норрис. Он готов оглянуться.

– Не смей! – вскрикивает Циммерман. – Не привлекай внимания. В машину!

Когда они перелезают через дорожное ограждение, крики у водопада переходят в вопль. Свет среди деревьев начинает вздрагивать, словно к его источнику слетаются полчища новых мотыльков. Сверху трое людей могли бы увидеть, что происходит у подножия водопада, но они отводят глаза, уставившись на подсвеченный звездами асфальт и на зарницы в облаках.

Под несмолкающие крики они забираются в машину и рассаживаются. В воплях невыразимая мука. Им, кажется, не будет конца. Водитель снова жмет кнопку радио. Опять Бадди Холли, но на этот раз он поет: «Любовь – странная штука».

– Марафон у них, что ли? – тихо бурчит Ди.

Норрис, откашлявшись, выдавливает:

– Ага.

Он делает звук громче, и песня заглушает вопли из лощины.

Ди прав – это марафон, и следующим номером идет «Долина слез», а за ней – «Я меняю всех, кто меняется». Вопли не умолкают, пока трое мужчин слушают радио, сглатывают, потеют и временами хватаются за головы. В машине все острей пахнет влажным страхом.

Затем неземной свет за дорогой гаснет. Люди переглядываются. Норрис выключает радио и обнаруживает, что вопли прекратились.

Когда последние лучи септической желтизны вытекают из сосен, дальше по плоскогорью загораются десятки других огоньков. Это обычные офисные лампы, свет множества стоящих на горе строений. Как будто все они питаются от общего источника, который был отключен, а сейчас снова подключился.

– Ну, черт меня побери, – говорит Циммерман. – Он не соврал. Лаборатория снова здесь и работает.

Минуту все трое в потрясенном молчании разглядывают огоньки на горе.

– Позвонить Болану? – предлагает Норрис.

Циммерман берется за мобильник, но, передумав, говорит:

– Давайте сперва заберем тело.

– А это не опасно? – спрашивает Ди.