Библиотека в Париже

Разорвав упаковку, я нашла там вязанный крючком жилет.

Я натянула его на футболку, и мама поправила его у талии, довольная, что не ошиблась размером.

– Ты прекрасна! Зеленый подчеркивает искры в твоих глазах.

Взгляд в зеркало подтвердил, что я выгляжу по-идиотски. Если я надену это в школу, Тиффани Иверс сожрет меня живьем.

– Он… симпатичный, – с запозданием сказала я.

Мама улыбнулась, скрывая обиду:

– Так над чем ты трудишься?

Я объяснила, что должна написать сочинение о Франции и что для этого мне нужно поговорить с миссис Густафсон.

– Ох, милая, я не уверена, что тебе стоит ее беспокоить.

– У меня всего несколько вопросов. Разве нельзя ее пригласить?

– Наверное… А о чем ты хочешь ее спросить?

Я показала на лист.

Посмотрев на мои записи, мама громко вздохнула:

– Понимаешь, у нее ведь могла быть причина не возвращаться…

Днем в субботу я быстро прошла мимо старенького «шевроле» миссис Густафсон, поднялась по шатким ступеням ее крыльца и позвонила в дверной колокольчик. Дин-дон! Ответа не последовало. Я позвонила еще раз. Снова никто не откликнулся, так что я подергала парадную дверь. И она со скрипом отворилась.

– Эй, привет! – громко произнесла я и вошла в дом.

Тишина.

– Есть кто-нибудь дома? – спросила я.

В гостиной все стены занимали полки с книгами. Под венецианским окном стояли на подставке папоротники. Стереопроигрыватель, размером с большой холодильник, мог вместить в себя человека. Я быстро просмотрела коллекцию записей: Чайковский, Бах, снова Чайковский…

Миссис Густафсон прошла по коридору, шаркая ногами, вид у нее был такой, словно она только что проснулась. Даже дома, в одиночестве, она была в платье с красным поясом. В одних чулках, без туфель, она казалась ранимой. Мне вдруг пришло в голову, что я никогда не видела перед ее домом машин каких-нибудь друзей, никогда не замечала, чтобы к ней приходили гости. Миссис Густафсон была воплощением одиночества.

Остановившись в нескольких футах передо мной, она уставилась на меня так, словно я была грабителем, явившимся, чтобы похитить ее запись «Лебединого озера».

– Что тебе нужно?

Вы кое-что знаете, и я тоже хочу это знать…

Она скрестила руки на груди:

– Ну?

– Я пишу сочинение о вас. Ну, то есть о вашей стране. Может, вы могли бы ответить мне на несколько вопросов?

Уголки ее губ опустились. Миссис Густафсон молчала.

Тишина заставила меня занервничать.

– У вас тут целая библиотека…

Я махнула рукой в сторону полок с книгами, авторов и названий которых я не знала: мадам де Сталь, «Мадам Бовари», Симона де Бовуар…

Пожалуй, это была плохая идея. Я повернулась, чтобы уйти.

– Когда? – вдруг спросила она.

Я оглянулась:

– А можно прямо сейчас?

– Я сейчас кое-чем занята…

Миссис Густафсон произнесла это живо, словно была президентом и должна была поскорее вернуться в свою спальню.

– Я пишу сочинение, – напомнила я, потому что школа занимала место сразу после Бога, страны и футбола.

Миссис Густафсон надела туфли на высоком каблуке и схватила ключи. Я следом за ней вышла на крыльцо, и она заперла дверь. Она была единственным человеком во Фройде, который это делал.

– Ты всегда врываешься в дома к людям? – спросила она, когда мы пересекали лужайку.

– Обычно они сами выходят, – пожала я плечами.

В нашей гостиной миссис Густафсон сначала сложила ладони вместе, а потом безвольно уронила руки. Ее взгляд скользнул по ковру, по диванчику у окна, по семейным фотографиям на стене. Ее губы шевельнулись, собираясь что-то сказать, возможно: «Как у вас мило», как сказали бы другие леди, – но потом ее челюсти крепко сжались.

– Добро пожаловать, – произнесла мама, подавая на стол блюдо с шоколадным печеньем.

Я жестом пригласила нашу соседку сесть. Мне и себе мама поставила простые кружки, а миссис Густафсон – свою любимую чашку. Я наизусть знала ее историю. Много лет назад, когда миссис Иверс отправилась в Англию на экскурсию по замкам, папа дал ей денег, чтобы она купила для мамы красивый фарфоровый сервиз. Но фарфор был очень дорог, и миссис Иверс вернулась с одной только чашкой и блюдцем. Боясь, что фарфор может разбиться, она все время трансатлантического перелета держала чайную пару на коленях. И мне казалось, что тонкая чашка, разрисованная изящными голубыми цветами, явилась из каких-то лучших мест. Более утонченных. Как миссис Густафсон.

Мама разлила чай, и я нарушила молчание:

– Что самое лучшее в Париже? Правда ли, что это прекраснейший в мире город? И каково это – вырасти там?

Миссис Густафсон ответила далеко не сразу.

– Надеюсь, мы вас не слишком утомляем, – негромко произнесла мама.

– В последний раз мне задавали разные вопросы, когда я устраивалась на работу во Франции.

– Вы волновались? – тут же спросила я.

– Да, но я выучила все книги наизусть, пока готовилась.