Лучшая месть

Сент-Джон резко оборвал нелепую мысль. Эту дорогу он не мог даже искать на карте, не говоря уже о том, чтобы путешествовать по ней. Ведь перед ним стояла Джесса – девушка, которая была ему почти сестрой.

Но Сент-Джон был не в силах оторвать взгляд от этих больших прекрасных глаз цвета реки и почти таких же изменчивых – зеленых при одном освещении и карих при другом. В них по-прежнему светились ум и доброта, которые удержали над водой голову тонущего мальчика. Тогда он доверял ей, как никому другому, и она никогда не подводила его. Сент-Джону не казалось странным, что он доверял девочке почти на пять лет моложе его и чувствовал благодарность, что может доверять хоть кому-то.

У него невольно сжалось горло. Вызывало беспокойство сознание, что он способен чувствовать… что бы то ни было. Сент-Джон считал себя неуязвимым даже для самых тяжелых воспоминаний, такую плотную и высокую стену он воздвиг вокруг них.

Нужно сделать ее еще выше и плотнее, подумал Сент-Джон. Строить эту стену было невероятно сложно, но добавить кирпичи не составит труда – это не отвлекло бы его от цели, ради которой он сюда приехал.

– Странно.

Это пробормотал мужчина, прислонившийся к дверному косяку позади Джессы. Сент-Джон бросил на него взгляд – он заметил его, как замечал все, в тот момент, когда увидел движение в офисе за магазином. Но теперь Сент-Джон узнал его: это был дядя Джессы – часто нелепый, но неожиданно проницательный дядя Лэрри. Он поседел и отяжелел, но искорки еще поблескивали в золотисто-зеленых глазах – глазах Джессы, – а улыбка по-прежнему была такой обреченной, что заставляла задуматься о том, что он видит и не относится ли его взгляд к иному миру.

Сент-Джон снова оборвал свои мысли – на такую чепуху у него не было времени, не говоря уже о желании. От гнева на себя его голос стал более хриплым, чем обычно.

– Не пойдет, – сказал он, указывая на скромный плакат в окне офиса.

Джесса слегка отпрянула, и Сент-Джон напомнил себе, что это не «Редстоун», где все привыкли к его стилю и мирились с ним, потому что он делал свою работу и облегчал их существование. Но за пределами фирмы это озадачивало людей.

Кроме Лэрри. Сент-Джон ощущал на себе взгляд старика. Он не был уверен в его чувствах, но это не была озадаченность.

«И не твоя проблема», – сказал он себе.

– Что не пойдет? – спросила Джесса.

– Плакат. Не кампания.

Она нахмурилась:

– Знаю. Я только начала.

Джесса без труда понимала его, заметил Сент-Джон. Но она была смышленой и разумной не по годам. Это он хорошо помнил.

– Начинайте правильно, – сказал он.

– Кто вы – один из этих макиавеллиевских[2 - Макиавелли Никколо (1469—1527) – итальянский политический мыслитель.] типов, стоящих за троном? Потому что в спичрайтеры вы не годитесь.

Иногда его сравнивали с Макиавелли. Но на сей раз это его не позабавило.

И тогда Лэрри пошевелился, словно приняв решение. Он обратился к Джессе, не сводя глаз с Сент-Джона.

– Я пойду по своим делам, малышка.

Сент-Джон слышал Лэрри, в свою очередь не отрывая взгляд от Джессы, и видел, как она кивнула. Что бы Джесса ни чувствовала, она не боялась его. Он отметил это с некоторым интересом, так как его боялась добрая половина «Редстоуна». Сент-Джон знал это, знал, что был частью легенды «Редстоуна» и что сотрудники ломают головы над тем, как и когда он встретился с Джошем и почему он такой, какой есть. Сент-Джон даже знал о пари, которое они однажды заключили. Только самые храбрые отважились в нем участвовать, потому что задача была непосильная – надо было рассмешить его.

Это не удалось никому. Поэтому Сент-Джон объявил себя победителем, потребовал выигрыш, и учрежденная Джошем стипендия летной школе стала чуть выше.

Конечно, Джесса не знала, кто он, не знала, что многие серьезные люди остерегаются его и что ей следует делать то же самое.

Не знала она и того, что почти заставила его усмехнуться, что много лет ни у кого не получалось.

– Я загляну к твоей матери по дороге, – добавил Лэрри.

– Спасибо, дядя Лэрри. У нее была трудная неделя.

Сент-Джон помнил Наоми Хилл, помнил ее мягкость по отношению к людям, доброту к нему, помнил, как она обожала мужа и дочь, следя при этом, чтобы они не свернули с правильного пути. Тогда он впервые осознал, что мягкость не всегда означает слабость – открытие, которое выставляло его собственную мать в весьма печальном свете.

Сент-Джон понимал, что сейчас Наоми переживает тяжкое горе, и был слегка удивлен, что это находит у него отклик. Странно, подумал он. Такого раньше не случалось. Должно быть, все дело в проклятых воспоминаниях – она была ласкова с ним, хотя большинство матерей велели бы угрюмому, мрачному мальчишке держаться подальше от их дочерей.

Лэрри все еще наблюдал за ним, подойдя к двери офиса.

– Законченные фразы часто переоценивают, но иногда они полезны, – сказал он, проходя мимо него.

Было бы глупо недооценивать Лэрри Хилла, сказал себе Сент-Джон. Несмотря на свою эксцентричность, этот человек был проницателен. Как и его племянница.

Слова Лэрри эхом звучали в его голове, когда он наблюдал, как старик выходит через заднюю дверь, чтобы, как догадывался Сент-Джон, направиться к большому старому дому через складской и парковочный участок магазина. На мгновение он задумался, каково жить одному в доме, который десятилетиями делил с другим человеком.

Сент-Джон заставил себя прервать размышления и вернуться к настоящему.

Конечно, он мог говорить законченными фразами. Это было бы не сложнее, чем вспомнить другой язык, которым он владел ранее. Но он был здесь не для того, чтобы создавать удобства окружающим, а чтобы остановить дьявола.

– Хотите быть мэром или нет?

Джесса несколько секунд изучала его, прежде чем ответить:

– Откровенно говоря, нет.

Сент-Джон умудрился не поднять от удивления брови, но прищурил глаза.

– Я хочу, – решительно добавила Джесса, – остановить человека, которого… которому не доверяю.

Сент-Джон ощутил спазм в животе из-за ее колебания и слова, которое она в итоге выбрала. Он навел справки и знал, что доверие было основным товаром Элберта Олдена здесь, в Сидаре. Его фасад столпа общества был тщательно сконструирован и практически неуязвим.

– Почему?

Вопрос вырвался прежде, чем Сент-Джон смог удержать его. Это было необычно – он никогда не вел себя так необдуманно.

Но Джесса Хилл всегда могла заставить его говорить. В те времена, когда он не разговаривал ни с кем потому, что самый простой вопрос мог показаться ему опасным, десятилетняя девочка, которую он встретил однажды у реки и которая стала его спасением, только она одна вызывала у него доверие. И он рассказывал ей о том, о чем никому не мог даже заикнуться.

– Кто вы? – спросила Джесса – судя по ее тону и выражению лица, она сообразила, что немного запоздала с вопросом.

– Сент-Джон, – ответил он, зная, что ее интересует не имя. Она хотела знать, почему абсолютно постороннего человека так заботят выборы в маленьком городишке.

У него не было готового ответа, и это потрясло его. Он, Сент-Джон, мастер планирования и мыслей наперед, не предвидел такой возможности. Неужели он настолько расслабился, настолько отдалился от тех дней, когда только способность всегда быть настороже могла спасти его?

Именно эта его способность, никогда не теряя бдительности, уметь мгновенно оценить обстановку и принять единственно правильное решение делала его полезным – по словам Джоша, бесценным – для «Редстоуна».

– А имя у вас есть или только фамилия? – спросила Джесса.

– Нет.