Жонглирующий планетами

Вскоре появился кассир банка в крайне взволнованном состоянии и, побродив несколько минут, отправился в хранилище, откуда вышел увешанный бухгалтерскими книгами и жестяными коробками. По этому предложению все служащие офиса стали задумываться о спасении своих книг и бумаг. Были вызваны такси и экспрессы, водителям предложили солидное вознаграждение за то, что они поднимутся на верхние этажи, куда не решались подняться владельцы подвергающихся опасности ценностей.

К этому времени колебания здания стали действительно тревожными. Оно колебалось так, как колеблется мост при прохождении тяжелого поезда. Весть об этом быстро распространилась по городу, и вскоре улицу заполнила многотысячная толпа. Среди них было большинство арендаторов офисов "Платт Билдинг", но мало кто осмелился войти внутрь.

Однако те герои, которые все же решились подняться наверх, работали не покладая рук, и, привлеченные криками снизу и собственной бедой и опасностью, они впали в совершенное неистовство борьбы за спасение. Двери офисов были безрассудно распахнуты. По круговой лестнице с грохотом спускалось множество небольших сейфов, в шахту посыпались десятки бухгалтерских книг и ящиков. Мужчины врывались в закрытые кабинеты. Из окон посыпались охапки документов и канцелярских принадлежностей, включили все электрические лампы, и высокое здание засверкало, как фактория.

Вдруг кто-то поднял крик, что здание раскачивается, и толпа, растянувшаяся уже на несколько кварталов, дико загудела. Это действительно было так. Почти незаметно, но верно, темная верхушка небоскреба покачивалась на фоне звездного неба. Рабочие, находившиеся внутри здания, бегом спускались по лестницам и, выходя, радостно подбадривали друг друга. Немногочисленные полицейские, воспользовавшись тем, что толпа отступила, установила четкие границы доступа, предупредив всех из прилегающих зданий. Удержать перепуганных людей было нетрудно, и все лица были повернуты к ним. Все лица были обращены к огромному строению, которое должно было вот-вот рухнуть.

Но оно не обрушилось в тот же миг. Колебания усиливались, но очень постепенно, а гулкие ноты его вибраций перешли в звуки огромной громкости, плавно и медленно он раскачивался взад и вперед, и с каждым колебанием все больше и больше. Через несколько минут оболочка из каменной кладки и штукатурки начала отваливаться и падать, сначала кусками, а потом большими плитами. Сквозь обнажившийся железный остов хлынули потоки электрического света от все еще горящих ламп. Вся огромная толпа затихла, и больше не было слышно ни шума, ни криков. Масштаб и таинственность происходящего ошеломили их.

Неподалеку от линии ограждения стоял Бонд, засунув руки в карманы пальто и неотрывно глядя из-под шляпы на свои рушащиеся надежды. Все они были заперты в этом шатком стальном каркасе. Что же касается какой-либо версии катастрофы, то его разум был пуст. Только он чувствовал, что это сделал враг, и, будучи западным уроженцем, не унывал – только злился и недоумевал.

Час проходил за часом. Несмотря на полуночный декабрьский холод, народу становилось все больше, а небоскреб все не падал. Он задумчиво раскачивался то далеко вправо, приостанавливаясь, словно не решаясь опрокинуться, то далеко влево. Хлопанье распахивающихся дверей гулко доносилось со всех этажей. Казалось, что конструкция не выдержит, хотя она представляла собой сеть замкнутых балок, почти таких же прочных и упругих, как стальной прут.

Всю ночь пожарные и полиция беспомощно суетились вокруг шатающегося здания. Бонд предлагал тысячу, а затем пять тысяч долларов за успешное решение задачи по его стабилизации. Все автомобили были остановлены в радиусе четырех кварталов. В окрестностях прощупывали землю и убедились, что она твердая. Были даже посланы люди в канализацию с чувствительными приборами, чтобы обнаружить любое подземное дрожание, но ничего подобного не наблюдалось. Все возмущения были локализованы в здании.

Когда над прерией забрезжил рассвет, небоскреб все еще стоял на месте, хотя теперь он раскачивался, как флагшток при сильном ветре, и было совершенно очевидно, что он вот-вот рухнет. Все стекла были выбиты из окон, большая часть каменной кладки обрушилась, и он выглядел как искореженные обломки колеса. Скрип вытягиваемых заклепок был слышен сквозь гул напряженного каркаса, когда он раскачивался из стороны в сторону с ужасающей скоростью.

Единственная надежда Бонда заключалась в том, что при падении он не разрушит много другого имущества. Он был очень занят, помогая расчищать прилегающие здания. Всю ночь он провел на ногах, но не чувствовал ни холода, ни усталости. Только сейчас он решил позвонить жене, которая, видимо, находилась в состоянии крайней тревоги, так как за ночь послала за ним двух или трех посыльных.

Ближайший телефон оказался в магазине продавца пианино в соседнем квартале. Хозяин, как и большинство его соседей, всю ночь пробыл в городе и как раз садился за столик с подносом из ресторана, когда туда вошел Бонд.

В тот момент, когда он открывал телефонную будку, в магазине что-то громко щелкнуло с музыкальным звоном. Бонд, нервы которого были на пределе, подпрыгнул, а хозяин магазина выругался.

– Очередная струна оборвалась! – воскликнул торговец. – По-моему, у каждого проклятого рояля в этом магазине с прошлого вечера лопнула струна си-бемоль. Это из-за шумов в этом вашем проклятом здании.

Он перебрал пальцами полдюжины клавишных, пока не нашел одну, еще целую, и резко ударил по си-бемоль. Нота точно совпала с гулом сотрясающегося небоскреба. Еще мгновение – и эта струна тоже лопнула.

– Платт-билдинг настроен на си-бемоль, – сухо заметил музыкант. – Каждый металл имеет свою ноту, знаете ли. Если бы вы ударили по этой ноте внутри здания, она заставила бы вибрировать весь каркас. Но ведь в последнее время здесь не играли духовые оркестры?

Мысль посетила Бонда как вспышка. Он вспомнил элементарные эксперименты по физике и законы вибрации. Подумав с минуту, он поспешил обратно на улицу, так и не прикоснувшись к телефону.

Возвращаясь к небоскребу, он взглянул вверх, и сердце его не выдержало. Риск был слишком велик. Огромный разрушенный каркас, казалось, раскачивался, почти нависая над соседними зданиями. Но, собравшись с духом, он пошел дальше, грубо протискиваясь сквозь толпу. Полицейские, узнав его, пропустили сквозь строй, но, увидев, что он приближается к разваливающемуся дверному проему, с криками побежали за ним. Но к этому времени он уже был на лестнице.

В последнее время Бонд не привык к большим физическим нагрузкам, но восемь пролетов круговой лестницы он преодолел бегом, не замечая их. Толчки и раскачивание полов были похожи на жуткие толчки землетрясения. Сквозь проломы в стенах свободно лился свет, смешиваясь со свечением электричества в коридорах. Полы были завалены всевозможными канцелярскими принадлежностями, двери раскачивались. Здание выглядело так, словно его обстреляли, а затем разграбили.

На самом верхнем этаже тряска была настолько сильной, что он был вынужден прислониться к стене, чтобы сохранить равновесие. Разрушители не успели подняться так высоко, и все двери в коридоре были закрыты и заперты. На самом деле, на этом этаже мало кто снимал комнаты, и они использовались в основном под склады.

В самом конце коридора на двери красовалась позолоченная табличка

"Готтхард Клейн, скрипичный мастер. Реконструкция и ремонт музыкальных инструментов."

Дверь была заперта, но Бонд выбил ее плечом. Перед ним был светлый кабинет, в котором стояло несколько стеклянных, сильно поврежденных витрин с прекрасными скрипками. За ним приоткрытая дверь в комнату, из которой доносились чистые музыкальные звуки.

Бонд бросился к ней. Внутреннее помещение было оборудовано под мастерскую и частично было открыто наружному воздуху из-за обрушения каменной кладки. На искусном столярном верстаке была зажата басовая скрипка, на которой смычок особой формы регулярно бегал по двум струнам, издавая монотонный повторяющийся звук. Смычок был прикреплен к гибкому стальному стержню, который работал от урчащего электромотора, расположенного рядом с инструментом.

Бонд не мог понять, что именно он ожидал найти, но он был поражен. В комнате никого не было. Но он обрушил молоток на музыкальное оборудование, и непрекращающийся си-бемоль умолк. Затем, оглядевшись по сторонам, он снова спустился по лестнице, скользя большую часть пути по перилам.

В течение получаса после того, как он снова оказался на тротуаре, в состоянии небоскреба не произошло никаких видимых изменений. Он по-прежнему раскачивался и кренился. Затем, с каждой минутой, колебания становились все медленнее и слабее. Через полтора часа стало ясно, что здание восстанавливает равновесие. Было уже около восьми часов.

Бонд отыскал в городском справочнике адрес Готхарда Клейна и с холодной яростью в сердце отправился на его поиски. Дом оказался симпатичным пригородным коттеджем, из трубы которого уже поднимался ранний дымок. Дверь открыла сама миссис Клейн, женщина средних лет, со светлым личиком и слабым немецким акцентом.

– Господин Клейн дома? Я должен его видеть, – сурово потребовал Бонд. – Я владелец "Платт Билдинг", где у него находится офис. Вы, конечно, знаете, что там происходило? – добавил он, заметив недоуменный взгляд женщины.

– Нет, – с сомнением ответила она. – Мне некогда читать газеты, Готхард здесь, да, но он так болен! Он вас не узнает. Доктор говорит, что это пневмония. Он не должен был работать вчера. Он должен был вернуться домой и лечь в постель в три часа. Я не сомкнула глаз в эту ночь.

Она провела Бонда в дом и осторожно открыла дверь в смежную спальню. Там лежал скрипичный мастер, раскрасневшийся от жара, с закрытыми глазами, бормоча бессвязные немецкие слова. Потрясенный этим зрелищем, Бонд отступил назад и снова тихонько прикрыл дверь.

– Ваш муж делает скрипки. Занимается ли он чем-нибудь еще? – спросил он.

– Он делает также гитары, иногда и мандолины. И он изобретает, о! замечательные вещи. Сейчас он работает над скрипкой, которая будет играть сама, как машины для игры на фортепиано. Но я не должна говорить вам об этом. Она еще не закончена.

– Хм! – сказал Бонд, размышляя. – Вы знаете, что он вчера уехал и оставил электричество включенным, а своё изобретение работающим?

– Нет! О боже! Неужели ему придется платить за все это потраченное электричество? Оно еще работает? – воскликнула она, ужаснувшись всей своей бережливой душой.

– Нет, – сказал Бонд. – Я его выключил.

1904 год

Черные розы

Анна Маклюр Шолл

Полумрак этой богато украшенной фресками комнаты разбавляли старинные гобелены, на которых в тускло-зеленых тонах была изображена известная морская история о Цирцее. Качающиеся лампады и желтые свечи толщиной с запястье человека в витых церковных подсвечниках заливали мягким светом мрачную антикварную мебель. Большие латунные чаши с красными розами вносили в глубокую тень цветовые пятна.

В высоком резном кресле у открытого дровяного камина сидела женщина, прислушиваясь и ожидая. Она была одета в свободное платье из мягкой шелковистой ткани, белизну которого подчеркивала мантия из черного меха, только что соскользнувшая с ее плеч. Сама она отличалась необычной красотой: прозрачная бледность кожи, похожая на лепестки белой розы, ярко контрастировала с черными волосами и темными глазами. Она могла бы стать олицетворением ночи.

Через некоторое время она встала и беспокойно зашагала по комнате, остановившись у большой обитой гобеленом кровати, чтобы откинуть покрывало и прикоснуться губами к фиалкам под распятием из черного дерева и слоновой кости у изголовья кровати. Затем она откинула занавески на окне и на мгновение выглянула в залитый лунным светом сад и на огни Флоренции, видневшиеся далеко внизу, в долине. Они жили на вилле уже три месяца, она и ее муж, но за это время посетили прекрасный город всего один раз. Он был поглощен своими химическими опытами, а она – им.

Сейчас она услышала его шаги в коридоре, и сердце ее забилось в предвкушении. Он вошел и на мгновение замер в тени – юношеская фигура, несмотря на согбенные плечи и нахмуренные брови, а также на тот возраст, который придавали ему головной убор и длинное меховое пальто.

На мгновение она не увидела, что он несет в руках, Но по его приподнятому настроению она догадалась, что его последний эксперимент удался. Когда она пересекла комнату, изящная фигура в длинных белых драпировках, он протянул ей свой драгоценный букет – двенадцать угольно-черных роз. Она вскрикнула от восторга.

– О, как красиво, Базиль, как ты это сделал?

Он улыбнулся, глядя, как она ласкает эбеновые лепестки белыми кончиками пальцев и прижимает их мягкую черноту к бледному овалу щеки.

– Этого я не могу сказать никому – даже тебе. Вы пожелали черную розу. Ваш муж – волшебник, – продолжал он игриво, – И вы получили то, что хотели.

Она опустилась в кресло у камина, розы лежали на ее коленях темной массой на фоне нежной ткани халата. То тут, то там свет камина выхватывал насыщенную зелень неизменной листвы.

– На что они похожи? – воскликнула она, прижимая одну из них к лицу. – Это ведьмины цветы, жуткие полуночные существа. Ах, я поняла. Они похожи на душу Лукреции Борджиа.

Муж поправил на ее плечах черную меховую мантию.

– Нет, нет, ты не должна называть их отвратительными именами, дорогая, ибо я хотел сказать, что они олицетворяют тебя. Ты темная роза – с твоими полуночными волосами и глазами.

– "Ты словно темная роза"? Ах, поэт никогда не представлял себе такого цветка. Я уверена. Они ошиблись, назвав меня Розамондой. Но скажите, Бэзил, неужели вам пришлось смешать множество ядов, чтобы добиться такого эффекта?