Дочь снегов

– Вы не понимаете меня, Вэнс. Послушайте! – Ее рука легла на его руку, и он с удовлетворением стал слушать. – Я всегда полагала, что все существующее справедливо. И, хотя я и сожалею, в этом я подчиняюсь мудрости общества, потому что так уж устроен человек. Но это я делаю только в обществе. Вне его я смотрю на эти вещи иначе. И почему бы мне не смотреть на них иначе? Понимаете ли вы меня? Я нахожу, что вы виноваты. Вчера, когда мы встретились у реки, вы были не согласны со мной. Ваши предрассудки одержали верх, и вы поступили как достойный представитель общества.

– Стало быть, вы проповедуете две истины? – сказал он. – Одну для избранных, другую для толпы? Вы хотите быть демократкой в теории и аристократкой на практике? Во всяком случае, все, что вы говорите, звучит в высшей степени лицемерно.

– Я думаю, что, вероятно, сейчас вы скажете, что все люди родились свободными и равными, с целой кучей природных прав. Вот вы собираетесь взять на работу Дэла Бишопа. Почему же он должен это делать? Как вы можете позволить это? Где тут равенство и свобода?

– Нет, – возразил он. – Мне придется внести некоторые поправки в вопросы равенства и свободы.

– И если вы их внесете, то вы пропали! – воскликнула она. – Потому что тогда вы станете придерживаться моих взглядов и увидите, что я уж вовсе не такая лицемерка. Но не будем углубляться в дебри диалектики. Я хочу знать все. Расскажите мне про эту женщину.

– Не особенно подходящая тема, – возразил Корлисс.

– Но я хочу знать.

– Вряд ли это вам будет полезно.

Фрона нетерпеливо топнула ногой и посмотрела на него.

– Она очень, очень красива, – сказала она. – Вы не находите?

– Чертовски красива.

– Да, красива, – настаивала она.

– Пусть будет так. Но она столь же жестока, зла и неисправима, сколь прекрасна.

– Однако, когда я встретила ее на дороге, у нее было мягкое выражение лица, и в глазах стояли слезы. Я думаю, что с женской прозорливостью увидела ту сторону ее характера, которая нам незнакома. Мне это было так ясно, что, когда вы подошли, я была слепа ко всему, что не относилось к ней. О, какая жалость! Какая жалость! Она ведь такая же женщина, как я, и можно не сомневаться, что между нами очень много общего. Она даже декламировала Браунинга!..

– А на прошлой неделе, – прервал ее Вэнс, – она в один присест выиграла у Джека Дорси на тридцать тысяч золотого песка, у Дорси, чья заявка и так уже заложена и перезаложена! На следующее утро его нашли в снегу, и в барабане его револьвера одно гнездо было пусто.

Не ответив, Фрона подошла к канделябру и сунула палец в огонь. Потом протянула его Корлиссу, чтобы он мог видеть опаленную кожу, и сказала, краснея от гнева:

– Я отвечу иносказательно. Огонь – прекрасная вещь, но я злоупотребляю им, и я наказана.

– Вы забываете, – возразил он, – что огонь слепо повинуется законам природы, а Люсиль свободна. Она сделала то, что хотела.

– Не я забываю, а вы. Ведь Дорси тоже был свободен. Но вы сказали «Люсиль». Это ее имя? Я бы хотела узнать ее поближе.

Корлисс вздрогнул.

– Не надо! Мне тяжело, когда вы так говорите.

– Но почему?

– Потому что, потому что…

– Ну?

– Потому что я очень уважаю женщин. Фрона, вы всегда были откровенны, и я тоже буду откровенным с вами. Мне это тяжело, ибо я всегда уважал вас, ибо я не хочу, чтобы к вам приближалось что-либо нечистое. Когда я увидел вас и эту женщину рядом, я… вам не понять, что я почувствовал в тот момент!

– Нечистое? – Ее губы сжались, но он этого не заметил. Едва уловимый победный огонек зажегся в ее глазах.

– Да, нечистое, скверна, – повторил он. – Есть вещи, которые порядочная женщина не должна понимать. Нельзя копаться в грязи и остаться чистым.

– Это открывает самые широкие возможности. – Она нервно сжимала и разжимала руки. – Вы сказали, что ее зовут Люсиль. Вы с ней знакомы. Вы рассказываете мне о ней, и, конечно, вы еще многое скрываете. Одним словом, если нельзя прикоснуться и остаться чистым, то как же обстоит дело с вами?

– Но я…

– Разумеется, вы – мужчина. Отлично! Так как вы мужчина, то вы можете прикасаться к скверне. Так как я женщина, то я не могу. Скверна оскверняет. Не так ли? Но тогда зачем же вы здесь, у меня? Уходите!

Корлисс, смеясь, поднял руки.

– Сдаюсь! Вы побеждаете меня вашей формальной логикой. Я могу только прибегнуть к более действенной логике, которой вы не признаете.

– А именно?

– К силе. Что мужчина хочет от женщины, то он и получает.

– Тогда я буду бить вас вашим же оружием, – быстро сказала она. – Возьмем Люсиль. Что мужчина хочет, то он и получает. Так всегда ведут себя все мужчины. Это произошло и с Дорси. Вы не отвечаете? Тогда позвольте мне сказать еще два слова о вашей более действенной логике, которую вы называете силой. Я сталкивалась с ней и раньше. А вчера я увидела ее в вас.

– Во мне?

– В вас, когда вы хотели остановить мои нарты. Вы не могли победить свои первобытные инстинкты и поэтому не отдавали отчета в своих поступках. У вас было лицо пещерного человека, похищающего женщину. Еще одна минута, и, я уверена, вы бы схватили меня.

– Простите, я никак не думал…

– Ну, вот, теперь вы все испортили! Как раз это мне в вас и понравилось. Разве вам не кажется, что я тоже вела себя как пещерная женщина, когда занесла над вами хлыст?

Но я еще не расквиталась с вами, двуликий человек, несмотря на то, что вы покидаете поле битвы. – Ее глаза лукаво заблестели, и на щеках образовались ямочки. – Я хочу сорвать с вас маску.

– Ну что ж, я в ваших руках! – покорно ответил он.

– Тогда вы должны кое-что вспомнить. Сначала, когда я была очень смиренной и извинялась перед вами, вы облегчили мое положение, сказав, что только с точки зрения светских приличий считаете мой поступок неразумным. Не так ли?

Корлисс кивнул головой.

– После того как вы назвали меня лицемеркой, я перевела разговор на Люсиль и сказала, что хочу узнать все, что возможно.

Он опять кивнул.

– И, как я и думала, я кое-что узнала. Ибо вы сейчас же начали говорить о пороке, скверне и о соприкосновении с грязью – и все это касалось меня. Вот два ваших утверждения, сударь. Вы можете придерживаться только одного из них, и я уверена, что вы предпочитаете последнее. Да, я права. Так оно и есть. Сознайтесь, вы были неискренни, когда нашли мое поведение неразумным только с точки зрения светских приличий. Я люблю искренность.

– Да, – начал он. – Я был неискренен. Но я сам этого не понимал, пока ваш анализ не привел меня к этому. Говорите что хотите, Фрона, но я считаю, что женщина должна быть незапятнанной.

– Но разве мы не можем, как боги, отличать добро от зла?

– Мы не боги. – Он грустно покачал головой.

– Только мужчины – боги?