Дочь снегов

– Это разговоры современной женщины, – нахмурился он. – Равноправие, право голоса и тому подобное.

– О! Не надо! – запротестовала она. – Вы не хотите или не можете меня понять. Я не думаю бороться за женские права, и я ратую не за новую женщину, а за новую женственность. Потому что я искренна, желаю быть естественной, честной и правдивой, потому что я всегда верна себе, вы считаете за благо понимать меня неверно и критиковать мои поступки. Я стараюсь быть верной себе и думаю, что мне это удается. Но вы не видите логики в моих поступках, потому что вам понятнее тепличные растения – хорошенькие, беспомощные, упитанные маленькие пустышки, божественно невинные и преступно невежественные… Они слабы и беспомощны и не могут быть матерями жизнеспособных, сильных людей.

Она резко оборвала свою речь. Кто-то вошел в холл и, тяжело ступая в мягких мокасинах, направлялся к ним.

– Мы – друзья, – быстро добавила она и прочла ответ в глазах Корлисса.

– Я не помешал? – Дэйв Харни многозначительно осклабился и важно осмотрелся вокруг, прежде чем пожать им руки.

– Нет, нисколько, – ответил Корлисс. – Мы так надоели друг другу, что мечтали о том, чтобы кто-нибудь пришел. Если бы не вы, то мы, очевидно, поссорились бы. Не правда ли, мисс Уэлз?

– Я думаю, что это не совсем так, – улыбнулась она. – Собственно говоря, мы уже начали ссориться.

– Вы как будто немного взволнованны, – критически заметил Харни, небрежно развалившись на диване.

– Ну, что слышно насчет голода? – спросил Корлисс. – Организована общественная помощь?

– Не нужно никакой общественной помощи. Отец мисс Фроны все предусмотрел. Он напугал всех. Три тысячи людей пошли по льду в горы, а тысячи полторы спустились вниз к продовольственным ямам, так что опасность миновала. Как Уэлз и полагал, все хотели сделать побольше запасов и набрасывались на продовольствие. Теперь вся орава направилась в Соленые Воды и взяла с собой всех собак. Между прочим, весной, когда подвоз уменьшится, собаки очень повысятся в цене. Я уже набрал около ста штук. Хочу заработать долларов по сто с головы.

– Вы думаете, это возможно?

– Даже уверен. Между нами говоря, я отправляю на будущей неделе двух парней в глубь страны. Они мне там купят пятьсот собак, каких только смогут найти. Я достаточно долго жил здесь, чтобы сесть с этим в калошу.

Фрона рассмеялась:

– А с сахаром кто попался?

– Мало ли что бывает, – спокойно ответил он. – Да, кстати, о сахаре. Я достал «Сиэтл Пост Интеллидженсер» всего лишь месячной давности.

– Ну, что слышно насчет Соединенных Штатов и Испании?

– Не торопитесь, не торопитесь! – Долговязый янки замахал руками, призывая к молчанию Фрону и Корлисса.

– Прочли вы газету? – спросили они оба в один голос.

– Угу! От доски до доски, даже объявления.

– Тогда расскажите, – начала Фрона. – Испания…

– Молчите, мисс Фрона! Я начну по порядку. Эта газета обошлась мне в пятьдесят долларов. Я встретил по дороге в Клондайк человека с газетой и моментально купил ее. В городе этот дурень мог бы получить за нее и сотню.

– Но что же в ней есть? Испания…

– Как я уже сказал, газета стоила мне пятьдесят долларов. Это единственный экземпляр, который сюда дошел. Все умирают от желания узнать новости, и потому я пригласил на сегодняшний вечер избранных лиц. Ваша квартира – единственное подходящее место, где они могут читать ее вслух по очереди, покуда им не надоест. Конечно, если вы им разрешите.

– О, пожалуйста! Я очень рада. Это страшно мило с вашей стороны.

Он отмахнулся от ее комплимента.

– Я так и думал! Слушайте же. Вы говорите, что я влопался с сахаром. Так вот, каждое лицо мужского или женского пола, которому захочется хоть одним глазком взглянуть на мою газету, должно принести мне пять чашек сахару. Поняли? Пять больших чашек сахару, безразлично какого, белого, коричневого или пиленого. Я возьму у всех долговые расписки и завтра пошлю мальчика собирать сахар.

Сначала лицо Фроны выразило недоумение, потом она громко рассмеялась.

– Это будет превесело! Я согласна предоставить свою квартиру, потому что это пахнет скандалом. Итак, сегодня вечером, Дэйв? Верно, что сегодня?

– Конечно! И вы получите приглашение за то, что даете мне помещение.

– И папа тоже заплатит свои пять чашек! Вы должны настоять на этом, Дэйв.

Дэйв одобрительно посмотрел на нее.

– Держу пари, что заставлю его заплатить.

– А я заставлю его идти за колесницей Дэйва Харни.

– Вернее, за возом с сахаром, – поправил Дэйв. – Завтра же вечером я возьму газету в бар. Она уже не будет такой свежей, и там она достанется дешевле. Я думаю, что хватит и одной чашки. – Он выпрямился и хвастливо щелкнул пальцами.

– Но я не собираюсь ничего разглашать раньше времени. И даже если они будут читать газету всю ночь, то все равно им не обойти Дэйва Харни – в сахарном ли деле или в каком другом.

Глава XI

Вэнс Корлисс стоял в углу, прислонившись к роялю. Он был поглощен разговором с полковником Трезвеем. Энергичный и крепкий полковник, несмотря на седые волосы, в шестьдесят лет выглядел так, точно ему было не более тридцати. Старый горный инженер, имевший многолетний опыт и стоявший во главе своих коллег, представлял здесь американские интересы, в то время как Корлисс – английские. Вскоре после знакомства между ними возникла искренняя дружба, но этим их близость не ограничилась: они и в деловом отношении много помогали друг другу. Этот союз был чрезвычайно удачной комбинацией: вдвоем они держали в руках и управляли всем огромным капиталом, который две нации вложили в разработку природных богатств страны, лежащей у Северного полюса.

В переполненной комнате носились клубы табачного дыма. Сто с лишним человек, одетых в меха и теплую, шерстяную одежду, сидели вдоль стен, разглядывая друг друга. Гул их общего разговора придавал этому эффектному зрелищу вид некоего дружеского собрания. Несмотря на свой необычный вид, комната напоминала столовую, где после дневной работы собрались все члены семьи. Керосиновые лампы и сальные свечи тускло мерцали в дымном воздухе, а в огромных печах с треском ярко горели дрова.

Несколько пар мерно кружились по комнате под звуки вальса. Здесь не было ни крахмальных рубашек, ни фраков. Мужчины были в волчьих и бобровых шапках с болтающимися наушниками, а на ногах у них были мокасины из американского лося либо моржовые «муклуки». Там и сям попадались женщины в мокасинах, но многие танцевали в легких шелковых и атласных туфельках. Большая, открытая настежь дверь вела в другую комнату, где народу было еще больше. Здесь, заглушая музыку, звенели стаканы, щелкали пробки и как бы в тон им стучал шарик рулетки и позвякивали фишки.

Маленькая дверь с улицы отворилась, и в комнату, внося с собой волну холодного воздуха, вошла женщина, закутанная в меха и платки. Волна эта опустилась к ногам танцующих и осела туманным облаком, которое свивалось и трепетало, пока тепло не победило его.

– Вы настоящая королева мороза, Люсиль, – обратился к ней полковник Трезвей.

Она вскинула голову и, рассмеявшись, весело заговорила с ним, снимая с себя меха и уличные мокасины. На Корлисса, который стоял тут же, она не обратила никакого внимания. Полдюжины кавалеров терпеливо ждали, стоя поодаль, пока она окончит разговор с полковником. Рояль и скрипка заиграли первые такты шотландской польки, и Люсиль повернулась, приготовившись танцевать. Но Корлисс внезапно подошел к ней. Все это произошло совсем непреднамеренно. Он сам и не предполагал, что сделает это.

– Я очень сожалею, – сказал он.

Она посмотрела на него, и в глазах ее зажегся злобный огонек.

– Право же, я очень сожалею, – повторил он, протягивая руку. – Простите. Я вел себя как хам, как трус! Можете ли вы простить меня?

Умудренная долгим опытом, она колебалась, сомневаясь в его искренности. Потом лицо ее прояснилось, и она подала ему руку. Глаза ее затуманились.

– Благодарю вас, – сказала она.

Поджидавшие ее кавалеры потеряли терпение, какой-то красивый молодой человек в шапке из желтого сибирского волка подхватил ее и умчал в танце. Корлисс вернулся к своему другу, чувствуя себя удовлетворенным, изумляясь своему поступку.

– Это ужасно! – Глаза полковника следили за Люсиль, и Вэнс понял его мысль. – Корлисс, я прожил шестьдесят лет, и прожил их хорошо. Но женщина, представьте себе, стала для меня за это время еще большей загадкой. Посмотрите на них, на всех! – Он обвел глазами комнату. – Бабочки, сотканные из солнечных лучей, пения и смеха, пляшущие, пляшущие даже на последней ступеньке ада. Не только Люсиль, но и остальные. Посмотрите на Май, у нее лоб мадонны и язык уличной девки. А Миртл? Ведь она вылитая английская красавица, сошедшая с полотна Гейнсборо, чтобы прожигать жизнь в доусонской танцульке. А Лора? Разве из нее не получилась бы прекрасная мать? Разве вы не видите ребенка на ее руках? Я знаю, это лучшие из них – молодая страна всегда выбирает лучших, – и все-таки тут что-то неладно, Корлисс, что-то определенно неладно. Горячка жизни для меня прошла, и я смотрю на все трезво. Мне кажется, должен появиться новый Христос, чтобы проповедовать новое спасение – экономическое или социальное, – в наши дни не имеет значения, какое именно, лишь бы что-нибудь проповедовать. Мир нуждается в этом.

Время от времени необходимо было подмести комнату, и тогда все направлялись через большую дверь в соседнее помещение, где щелкали пробки и звенели стаканы. Полковник Трезвей и Корлисс последовали за всеми в бар, где толпилось человек пятьдесят мужчин и женщин. Они очутились рядом с Люсиль и молодым человеком в желтой волчьей шапке. Он был, несомненно, красив, и красота его еще более выигрывала от яркого румянца и блестящих глаз. Он был не совсем пьян, так как внешне отлично владел собой. Выпитое вино делало его чрезмерно веселым. Он говорил громко и возбужденно, его речь не лишена была находчивости и остроумия. Словом, он был как раз в том состоянии, когда пороки и добродетели проявляются особенно резко.