Любовь к жизни (сборник)

С довольной улыбкой на лице он повернулся, чтобы отойти, но Мэйлмют Кид остановил его.

– Лон, ты давно знаешь меня?

– Давно.

– А ты, Беттлз?

– Пять лет будет на половодье в следующем июне.

– И за все это время, я хоть раз нарушил свое слово? Может, ты слышал об этом от кого-нибудь?

Оба мужчины отрицательно покачали головами, явно пытаясь понять, что стоит за словами янки.

– Тогда как вы считаете: мое слово крепкое?

– Как твои кости, – подтвердил Беттлз.

– Как надежда добраться до райских кущей, – согласился с ним Лон Макфейн.

– Послушайте! Я, Мэйлмют Кид, даю вам слово – а вы оба понимаете, что это означает, – тот человек, которого не застрелят, через десять минут после поединка будет болтаться на веревке. – Он отступил назад, словно Понтий Пилат, умывший руки.

Повисла тишина, мужчины Сороковой мили молчали. Небо, казалось, опустилось еще ниже, отправляя на землю кристаллических посланцев мороза – маленькие геометрически правильные творения, совершенные, мимолетные как дыхание, которым, однако, было суждено просуществовать весь свой срок, пока солнце не вернется сюда, преодолев половину северного маршрута.

Оба мужчины в свое время не раз затевали обреченные на неудачу предприятия и начинали их с руганью или шутками, сохраняя в душе надежду на удачу и милость Божью. Но в данный момент его милосердие полностью исключалось. Они внимательно изучали лицо Мэйлмюта Кида, но с таким же успехом могли изучать выражение лица сфинкса. Минуты текли в молчании, и у них все сильнее возникало ощущение, что нужно что-то сказать. И тут тишину разорвал вой собаки, который донесся со стороны Сороковой мили. Потом этот странный звук, заставивший вздрогнуть и учащенно забиться сердца, с протяжным рыданием замер вдали.

– Да, будь я проклят! – Беттлз поднял воротник своей короткой утепленной куртки и беспомощно огляделся.

– Великолепную же игру ты затеял, Кид! – выкрикнул Лон Макфейн. – Вся прибыль игорному заведению, а игрок, сделавший ставку, остается с носом. Даже сам дьявол не согласился бы такие условия, я – тоже.

Раздались сдавленные смешки, последовали подмигивания, несмотря на то что покрытые инеем ресницы слиплись на морозе. Мужчины потянулись цепочкой вверх по заваленному снегом берегу, а затем двинулись по улице в сторону почтовой станции. Но протяжный вой вдруг раздался много ближе, теперь в него вплелись новые угрожающие ноты. За углом завизжали женщины, донесся крик: «Вот он! Вот он!» – а в следующее мгновение вылетел мальчишка-индеец, за которым мчалась стая из полудюжины перепуганных до смерти собак. Мальчишка с ходу врезался в толпу мужчин, а за спиной у него возник Желтый Клык, мелькнула серая вздыбленная шерсть. Все, кроме янки, бросились врассыпную.

Споткнувшись, мальчишка упал. Беттлз остановился лишь на мгновение, только чтобы ухватить его за провисший пояс, а потом кинулся вместе с ним к поленнице, на которой уже восседали его товарищи. Желтый Клык сделал молниеносный разворот и бросился назад, за одной из собак. Собака хоть и не была заражена бешенством, но так испугалась, что сбила Беттлза с ног и помчалась дальше по улице. Навскидку Мэйлмют Кид выстрелил в Желтого Клыка. Кувыркнувшись в воздухе, бешеный пес приземлился на спину, но вскочил и в один прыжок преодолел половину расстояния до Беттлза. Однако смертельный рывок не удался. Лон Макфейн кубарем свалился с поленницы и встретил пса в полете. Они покатились по земле, Лон держал его за горло на вытянутой руке, щурясь, когда капли собачьей слюны попадали ему в лицо. Затем Беттлз с револьвером в руке невозмутимо дождался удобного момента и остановил сражение.

– Вот это была честная игра, Кид. – Лон поднялся и вытряхнул снег из рукавов. – Я поставил и честно выиграл.

Поздно вечером, когда Лон Макфейн отправился в хижину отца Рубо, чтобы добиться прощения от Церкви, Мэйлмют Кид вел долгий и бессмысленный разговор.

– Ты бы сделал это? – допытывался у него Маккензи. – Если бы вдруг они стали стреляться?

– Я когда-нибудь нарушил свое слово?

– Нет, но ведь не в этом дело. Ответь на вопрос. Сделал бы?

Мэйлмют Кид выпрямился.

– Скраф, я все время задаю себе этот вопрос и…

– И что?

– И пока не нашел ответа.

В далеком краю

Отправившись в путешествие по неведомым землям, человек неминуемо столкнется с необходимостью смириться с требованиями новой жизни. Отныне ему придется забыть многое из того, чему довелось научиться на родине, и познать чуждые правила и обычаи. Отказаться от старых идеалов, отвернуться от прежних богов и даже нарушить законы, до сих пор определявшие мысли и поступки. Тем, кто наделен гибкостью и счастливой способностью легко принимать любые обстоятельства, новизна перемен может доставить радость. Однако те, кто закоснел в давних, с детства укоренившихся привычках, с огромным трудом переносят гнет изменившихся условий, страдают душой и телом, все больше раздражаются в непонятном, порой враждебном окружении. Раздражение не отступает и не отпускает, порождая разнообразные пороки и приводя к многочисленным несчастьям. Человеку, не готовому вписаться в новые рамки, остается одно: признать поражение, как можно скорее все бросить и вернуться домой, на родину. Промедление грозит неминуемой смертью.

Тот, кто поворачивается спиной к достижениям старой цивилизации, чтобы встретиться с дикой молодостью и первобытной простотой Севера, должен измерять успех в обратной пропорции к количеству и качеству собственного физического комфорта. Достойный искатель приключений скоро обнаружит, что материальные блага стремительно теряют смысл. Переход от разнообразного вкусного рациона к простой грубой пище, от плотной кожаной обуви на устойчивой подошве к мягким бесформенным мокасинам, от удобной постели к подстилке на снегу практически ничего не значит. Сложнее научиться правильному отношению ко всему вокруг, а особенно к людям, с которыми свела судьба. Условный этикет прошлой жизни должен уступить место истинной благожелательности, искренней снисходительности и неподдельной терпимости. Так и только так можно обрести драгоценное, единственно важное ощущение товарищества. Бессмысленно поблагодарить человека пустым, затертым до дыр словом «спасибо». Более ценно выразить признательность молча, доказывая чувство ответными действиями. Короче говоря, на Севере действует простое правило: необходимо слова заменить делами, а букве предпочесть дух.

Когда распространился слух об арктическом золоте и людские сердца дружно потянулись к Северу, Картер Уэзерби бросил насиженное место клерка, переписал половину сбережений на жену, а на оставшиеся деньги купил необходимое снаряжение. К этому времени романтики в его душе совсем не осталось: тиски коммерции выдавили последние капли. Он просто устал от бесконечной скачки с препятствиями и решил рискнуть в надежде на везение и удачу. Подобно множеству других глупцов, с презрением отвергших старые испытанные пути, проложенные пионерами еще десять лет назад, весной Картер Уэзерби приехал в Эдмонтон и там, крайне неудачно для собственной души, примкнул к группе старателей.

Собственно говоря, в партии этой не было ничего необычного, если не считать ее планов. Целью путешествия значился Клондайк, что вполне соответствовало общепринятым нормам, однако выбранный маршрут приводил в трепет даже самых стойких, закаленных местных жителей, с раннего детства привыкших к суровым условиям северо-запада. Удивился даже Жак Батист – сын индианки из племени чиппева и заезжего торговца пушниной. Свой первый крик младенец издал в вигваме из оленьих шкур, а замолчал, когда в рот ему сунули кусок сырого сала. Да, метис продал безумцам свои услуги опытного проводника и даже согласился отвести их к вечным льдам, однако всякий раз, когда у него спрашивали совета, зловеще качал головой.

Наверное, как раз в это время взошла несчастная звезда Перси Катферта, поскольку его тоже угораздило примкнуть к сообществу бесстрашных аргонавтов. Раньше он был обычным человеком, с банковским счетом столь же глубоким, как познания в области культуры, что свидетельствует о многом. Причин отправиться на поиски приключений у него не было ни малейших, если не считать чрезмерной сентиментальности, которую сам Перси Катферт принял за романтический порыв. Многие другие путешественники поступили так же, совершив роковую ошибку.

Весна застала партию на берегу только что вскрывшейся реки Элк. Предстояло плыть вниз по течению, вслед за льдинами. Благодаря обилию снаряжения и сомнительной компании метисов-проводников с женами и детьми флотилия выглядела весьма внушительной. Изо дня в день путешественникам приходилось сражаться с неподатливыми плоскодонками и каноэ, отмахиваться от комаров и прочих мерзких тварей, обливаться по?том и нещадно сквернословить, перетаскивая лодки на сухопутных переправах. Давно известно, что тяжелые испытания обнажают таинственные глубины человеческой души; вот и сейчас, прежде чем осталось на юге озеро Атабаска, каждый из членов команды успел показать, чего сто?ит на самом деле.

Главными нытиками, ворчунами и лодырями оказались Картер Уэзерби и Перси Катферт. Все прочие члены команды золотоискателей жаловались на усталость и болячки меньше, чем каждый из этих двоих. Ни разу они не вызвались исполнить хотя бы одну из тысячи мелких, но необходимых хозяйственных работ: принести ведро воды, превратить найденные в лесу сухие сучья в охапку дров, вымыть и вытереть посуду, найти в поклаже внезапно понадобившуюся вещь. Всякий раз эти изнеженные побеги цивилизации обнаруживали на собственных телах требующие срочного лечения ссадины или мозоли.

Вечером они первыми ложились спать, так и не закончив работу, а утром, когда предстояло еще до завтрака собраться в путь, последними вылезали из палатки.

Оба первыми бросались к еде, хотя и не участвовали в стряпне; первыми тянулись к лакомству, не замечая, что заодно прихватили чужую порцию. Садясь на весла, хитрили, украдкой задевая лопастями лишь поверхность воды и предоставляя лодке двигаться по инерции. Им казалось, будто никто не замечает уловок, однако товарищи все видели, шепотом посылали хитрецов к чертям, а ненавидели пусть и молча, но от всей души. Один лишь Жак Батист открыто демонстрировал презрение и проклинал обоих с утра до вечера. Но ведь Жак Батист не был джентльменом.

На Большом Невольничьем озере путешественники купили сильных выносливых собак породы канадская лайка и так основательно загрузили лодки запасами вяленой рыбы и пеммикана – особым способом высушенного мяса, – что суденышки осели до критической черты. Но, даже изрядно отяжелев, плоскодонки и каноэ продолжали подчиняться воле быстрого течения, и скоро река Маккензи вынесла флотилию к Великой бесплодной земле. Там упорные старатели исследовали каждую земляную россыпь, каждый ручеек, однако неуловимые, как мираж, золотоносные пласты отступили еще дальше. На Большом Медвежьем озере проводников охватил суеверный страх перед неизведанными землями, и они начали один за другим дезертировать, а возле форта Доброй Надежды даже самые крепкие и отважные из метисов схватились за канаты и потянули свои лодки против течения, которому еще недавно так легкомысленно доверялись.

В партии остался один Жак Батист. Разве он не поклялся добраться до вечных льдов? Теперь постоянно приходилось сверять путь с обманчивыми, составленными по рассказам бывалых путешественников картами.

Нужно было спешить, ведь летнее солнцестояние завершалось, и коварное светило упрямо клонилось к горизонту, продвигая зиму дальше на юг. Вдоль берегов залива, где река Маккензи впадает в Северный Ледовитый океан, путники добрались до устья реки Литл-Пил. Отсюда начался мучительный подъем вверх по течению, и лентяи окончательно приуныли. Канат и багор, весла и лямки, пороги и волоки – все эти нескончаемые пытки внушили одному из них стойкое отвращение к любому испытанию, а другого навсегда избавили от наивного романтизма. Однажды оба заупрямились и под градом проклятий Жака Батиста скорчились подобно червям, отказываясь идти дальше. Однако метис свирепо избил нытиков и заставил продолжить путь, в синяках и кровоподтеках. Так Уэзерби и Катферт впервые в жизни испытали побои на собственной шкуре.

Бросив лодки в верховье реки Литл-Пил, остаток лета партия провела в пешем переходе от Маккензи к ручью Уэст-Рэт – притоку реки Поркьюпайн, которая впадает в Юкон там, где этот великий водный путь пересекает Северный полярный круг.

Зима не приняла во внимание планы самонадеянных людей, и однажды путникам пришлось привязать плоты к прочному торосу и поспешно перенести поклажу на берег. Той ночью река несколько раз покрывалась ледяной коркой и вновь начинала двигаться, а уже утром уснула до весны.

– До Юкона осталось не более четырехсот миль, – заключил Слоупер, ногтем большого пальца измеряя расстояние на карте. Обсуждение, во время которого оба нытика показали себя во всей красе, подходило к концу.

– Прежде там находился форт компании «Хадсон-Бей», а теперь ничего не осталось, – произнес Жак Батист, чей отец, когда-то служивший в пушной компании, уже прошел по этим местам, по дороге отморозив и потеряв два пальца на ноге.

– С ума сошел! – в отчаянии крикнул кто-то. – Неужели здесь совсем нет белых?

– Ни единого человека, – авторитетно подтвердил Слоупер. – Но от Юкона до Доусона не более пятисот миль. То есть отсюда в общей сложности примерно тысяча.

Картер Уэзерби и Перси Катферт громко застонали.

– Долго придется идти, Жак Батист?

Метис задумался.

– Если все будут трудиться как черти и ни один не сдастся, то десять, двадцать, сорок, пятьдесят дней. А с этими молокососами, – кивнул он на лодырей, – трудно сказать. Может, доберемся к тому времени как замерзнет ад, а может, и никогда.

Ремонт снегоступов и мокасин завершился. Кто-то окликнул отсутствующего товарища, и тот вышел из приютившейся неподалеку старой хижины. Избушка эта представляла собой одну из многочисленных тайн бескрайних северных просторов. Неизвестно, кто и когда ее построил.