Небо повсюду

– Ага, вроде него. Только без «Ниньи», «Пины» и «Санта-Марии». Просто женщина с картой – и целый мир. Она выступает соло.

И бабуля вышла из комнаты. Это был ее любимый (и самый эффективный) способ закончить беседу.

Мы с Бейли уставились друг на друга. В наших непрестанных размышлениях о том, где наша мама и почему она ушла, нам и в голову не приходило, что ответ может быть таким восхитительным. Я пошла за бабулей, надеясь разузнать побольше, но Бейли осталась сидеть на полу. И нарисовала эту картинку.

На ней изображена женщина. Она стоит на вершине горы спиной к зрителю и смотрит вдаль. Я, бабуля и дядя Биг (все имена подписаны) машем одинокой фигурке с подножия. По низу рисунка бежит надпись зеленым: «Исследователь». Себя Бейли почему-то не нарисовала.

Я крепко прижимаю святого Антония к груди. Он нужен мне сейчас. Но зачем он нужен Бейли? Что она потеряла?

Что она хотела найти?

(Написано на форзаце «Грозового перевала» в школьной библиотеке Кловера.)

Глава 9

(Написано на стене уборной в пекарне Сесилии.)

Вот уже две недели, как закончились занятия в школе. Бабуля, дядя Биг и я – все определенно спрыгнули со своих деревьев и мчимся через парк. Все в разных направлениях.

Экспонат А: бабуля преследует меня по всему дому с чайником в руках. Чайник полон. Я вижу, как из носика вырывается пар. В другой руке у нее две чашки. Раньше мы с бабулей пили чай вдвоем и разговаривали, пока остальные не вернутся домой. Но мне больше не хочется пить с ней чай, потому что я не настроена разговаривать. Она это знает, но не сдается. Она проследовала за мной наверх по лестнице и теперь стоит у двери в Убежище с чайником в руках.

Я падаю на кровать и беру книгу, притворяясь, что занята чтением.

– Я не хочу чай, бабуль, – говорю я, поднимая глаза от «Грозового перевала». Черт, я держу книжку вверх ногами. Надеюсь, бабушка не заметила.

Она сразу грустнеет. Очень-очень грустнеет.

– Ладно, – она ставит кружку на пол, наливает в другую чай и делает глоток. Не знаю, обожгла ли она язык, но по виду и не скажешь. – Ладно, ладно, ладно, – говорит она нараспев и снова прихлебывает чай.

Она не отстает от меня с тех пор, как закончились уроки в школе. Обычно она очень занята летом: исполняет обязанности Садового Гуру. Но в этом году она сказала всем клиентам, что уходит в отпуск до осени. И, вместо того чтобы гурить, она случайно заглядывает к Марии, когда я работаю, оказывается в библиотеке в мой перерыв и следует за мной в ущелье, где бродит по тропе, пока я плаваю на спине и слезы скользят по моим щекам в воду.

Но хуже всего, когда приходит время пить чай.

– Горошинка, ты же заболеешь, – голос у нее журчит беспокойной рекой. Я думаю, что она говорит о том, как я отстранилась ото всех. Но потом я поднимаю взгляд и понимаю: дело тут в другом. Бабушка пристально смотрит на туалетный столик Бейли. Он весь усыпан обертками от жвачек; зубцы расчески все покрыты паутиной черных волос. Я смотрю, как взгляд ее блуждает от столика к платьям, накинутым на спинку стула, к полотенцу, что висит на стойке кровати, к корзине с грязным бельем, которая до сих пор полна…

– Давай просто уберем отсюда пару вещей, – говорит бабуля.

– Я же сказала, что сама уберу в комнате, – шепчу я, борясь с желанием завопить во все горло. – Я все сделаю, если ты перестанешь ходить за мной и просто оставишь в покое.

– Хорошо, Ленни.

Мне даже не нужно смотреть на нее, чтобы понять, как ей обидно. Когда я все-таки поднимаю глаза, ее уже нет. Мне хочется побежать за ней, взять у нее чайник, налить себе чаю и рассказать бабуле обо всем, что я думаю и чувствую.

Но я этого не делаю. Я слышу, как она включает душ. Теперь бабуля часами сидит в душе, и я знаю почему: она думает, что может плакать там, а мы с дядюшкой ее не услышим. Но мы слышим.

Экспонат Б: я переворачиваюсь на спину, сжимая в руках подушку, и через секунду уже покрываю ее и воздух возле кровати неприлично страстными поцелуями. Что, опять? Что со мной не так? Какая девушка захочет на похоронах расцеловать всех присутствующих парней? А потом облапать одноклассника на дереве после того, как прошлой ночью обжималась с женихом собственной сестры? И, кстати, какая девушка вообще станет обжиматься с женихом сестры?

Позвольте мне отказаться от всякой ответственности за свой разум, потому что я уже совершенно ничего не понимаю. Раньше я о сексе и не думала почти. За четыре года я трижды поцеловалась на вечеринках. Кейси Миллер по вкусу был похож на хот-дог. Данс Розенкранц шарил под моей рубашкой так, словно искал попкорн в полупустом ведерке. Джаспера Штольца я поцеловала, потому что Сара заставила меня в восьмом классе играть в «бутылочку». И каждый раз я чувствовала, будто внутри меня поселилась медуза. Ничего похожего на то, что было у Хитклиффа и Кэти, леди Чаттерли и Оливера Меллорса, мистера Дарси и Элизабет Беннет! Я, естественно, всю жизнь верила в то, что страсть случается мгновенно и неизбежно, как Большой взрыв, но только в теории, в книгах, которые потом возвращаются на полку. Мне хотелось бы испытать такую любовь, но вряд ли со мной такое произойдет. Большая любовь – удел эмоциональных главных героинь вроде Бейли. Но теперь я словно с ума сошла: целую все, что попадается мне на глаза. Подушку, кресла, дверные рамы, зеркала. И представляю при этом единственного человека, которого мне не надо бы представлять. Того, кого я, как обещала сестре, никогда больше не буду целовать. Человека, с которым мой страх становится чуточку меньше.

Хлопает входная дверь, вырывая меня из запретных объятий Тоби.

Это пришел дядюшка Биг. Экспонат В: я слышу его топот, он направляется прямо в гостиную, где пару дней назад выставил свои пирамиды. Плохой знак. Он построил их много лет назад, основываясь на какой-то тайной геометрии египетских пирамид. (Ну а что? Этот парень еще и с деревьями разговаривает.) Если верить дядюшке, его творения, как и их прототипы с Ближнего Востока, обладают сверхъестественной силой. Он верит, что эти сооружения могут продлевать жизнь срезанным цветам и фруктам и даже воскрешать жуков. Он время от времени кладет мертвых букашек под свои пирамиды в целях эксперимента. Когда на него накатывало по части пирамид, мы с бабулей и Бейли часами обыскивали дом в поисках мертвых мух и пауков, а поутру бежали к пирамидам, надеясь стать свидетелями воскрешения. Чуда мы так и не дождались. Но стоит дядюшке Бигу всерьез расстроиться, как в нем просыпается некромант и приносит с собой пирамиды. На этот раз он полон энтузиазма. У него точно все получится. В прошлый раз он просто забыл провести под каждую пирамиду провод с подключенным током.

Немного позже дядя Биг, укуренный в хлам, проплывает мимо открытой двери в мою комнату. Он в последнее время так усиленно употребляет травку, что реет над нами с бабулей, точно огромный воздушный шар. Когда вижу его, меня так и тянет привязать его к стулу.

Он проходит мимо моей двери, делает пару шагов назад и на секунду задерживается у входа:

– Завтра я доложу пару дохлых мотыльков, – замечает он, словно продолжая давно начатый разговор.

– Отличная идея, – киваю я.

Он кивает в ответ и плывет в свою комнату, где, возможно, улетает в окно. Вот так мы и живем уже два месяца с лишним. Не дом, а психиатрическая лечебница.

На следующее утро бабуля, вымытая и обернутая в полотенце, готовит нам на завтрак пыль и пепел. Дядя Биг обыскивает чердак в поисках дохлых мотыльков, которых можно было бы положить под пирамиды. Я пытаюсь не расцеловать ложку взасос. И тут внезапно раздается стук в дверь. Мы застываем на месте в ужасе от мысли, что кто-то может стать свидетелем нашего молчаливого горя. Я на цыпочках крадусь ко входу, чтобы пришелец не догадался, что мы дома, и заглядываю в глазок. Это Джо Фонтейн. Вид у него, как обычно, до крайности заинтересованный, словно дверь рассказывает ему анекдоты. В руке он держит гитару.

– Прячьтесь! – шепчу я. Пусть лучше все мальчишки остаются в моих похотливых мечтах и не появляются перед дверью дома, где все с недавнего времени вверх тормашками. Особенно этот менестрель. Я после окончания занятий ни разу не доставала кларнет и не испытываю ни малейшего желания репетировать летом.

– Чепуха! – Бабуля пробирается к двери, уже облаченная в пурпурную размахайку и с тюрбаном из розового полотенца на голове. – Кто там? – спрашивает она шепотом, на сотни децибел громче ее обычного голоса.

– Это новичок из оркестра, бабуль, я не могу сейчас с ним говорить, – я размахиваю руками, прогоняя бабушку обратно на кухню.

Я забыла, что еще делать с губами, кроме как целовать мебель. Разговаривать я точно разучилась. Я не виделась ни с кем из школы, да и не хочу. Я не перезвонила Саре, которая теперь пишет мне длиннющие письма-эссе по электронной почте, рассказывая, как она не осуждает меня за Тоби. Читая их, я понимаю, насколько сильно она меня осуждает. Я прячусь на кухне, вжимаюсь в угол, молюсь о даре невидимости.

– Ну-ну, вот и трубадур, – говорит бабуля, открывая дверь. Видимо, она уже обратила внимание на гипнотическое лицо Джо и принялась флиртовать. – А я-то думала, что за окном уже XXI век…

Еще немного, и она замурлычет. Я должна спасти Джо.

Неохотно выхожу из укрытия и присоединяюсь к святейшей соблазнительнице. У меня есть возможность как следует его разглядеть. Я уже и забыла, как он сияет. Словно принадлежит другой расе, у которых по венам бежит не кровь, а свет. Разговаривая с бабулей, он размахивает чехлом с гитарой. Спасать его, видимо, не надо: кажется, происходящее его забавляет.

– Привет, Джон Леннон, – он одаряет меня ослепительной улыбкой, словно мы и не посорились тогда на дереве.

«Что ты тут делаешь?» – думаю я так громко, что моя голова вот-вот взорвется.

– Да что-то давно тебя не видел.

На секунду он смущается, и у меня перехватывает дыхание. Ох, похоже, придется мне воздерживаться от мужского общества, пока не научусь справляться с этими неконтролируемыми реакциями.

– Входите же, молю, – обращается к нему бабуля, точно к какому-то рыцарю. – Я как раз готовила завтрак.

Он вопросительно смотрит на меня, проверяя, не против ли я. Бабушка возвращается на кухню, не прекращая речей:

– Можете сыграть нам что-нибудь для поднятия духа.

Я улыбаюсь ему (невозможно не улыбнуться!) и жестом приглашаю войти. На кухне я слышу, как бабуля обращается к дядюшке Бигу в том же куртуазном духе:

– Осмелюсь заметить, юный джентльмен одарил меня взмахом своих невероятных ресниц.

Мы не принимали гостей с самых похорон и не знаем, как себя вести. Дядя Биг, похоже, спустился на землю и опирается на метлу, которой сметал мертвецов. Бабуля с лопаткой в руке стоит посреди кухни, ослепительно улыбаясь. Нет никаких сомнений, что она забыла, во что одета. А я сижу у стола, словно жердь проглотила. Мы все молчим и таращимся на Джо, словно он телевизор, который, как мы надеемся, вот-вот включится сам по себе.